- Кто первый возьмет, тому и награда, ребята!
Он не увидел, кому досталась награда. Единственная пуля, прилетевшая со стороны противника, попала точно в сердце, благо стоял князь в коротком сюртуке нараспашку, да ещё с трубкой в руке на отлете. Идеальная мишень...
Так кончилась единственная любовь "Ночной княгини". Ибо даже самые злые языки Петербурга не могли не отметить безупречности её поведения - как до встречи с князем Долгоруким, так и после его гибели. В неё влюблялись, её обожали - она оставалась... не безучастной, нет, доброжелательно-снисходительной. Все могли рассчитывать на её помощь, на её поддержку - растопить её сердце так никто больше и не сумел.
Современники постоянно подчеркивали, что имя княгини Голицыным было незапятнанным. В её более чем сомнительном положении - не жены законного мужа и вдовы любовника, в доме которой все приемы происходят по ночам, которая друзей-мужчин предпочитает подругам, - в этом, повторюсь, деликатном положении она оставалась на такой высоте, куда не доставали даже сплетни. "Никогда ни малейшей тени подозрения насчет нее, даже злословие не отменяли чистой и светлой её свободы..." - писал позже Петр Вяземский. Дам она, правда, раздражала невероятно, но их можно понять. Большинство современниц Пушкина, например, утверждали, что знаменитая строфа из "Евгения Онегина":
"Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шали
Иль с академиком в чепце", - строфа эта, безусловно, относится к княгине Голицыной. Но если "не дай Бог", то зачем наведываться в особняк на Миллионой в каждое свое пребывание в Петербурге по нескольку раз в неделю? Чтобы укрепиться в отвращении? Да полноте!
Единственная новость, за которую злорадно ухватились петербургские прелестницы, оказалась та, что у князя Голицына, оказывается, существовала побочная семья и даже дети. Значит, есть какая-то червоточина в этой умничающей и стареющей красотке, если в свое время князь отказался делить с ней ложе. Значит, совершенства-то и нет. Михаил Долгорукий, единственный мужчина, который мог опровергнуть эти сплетни, давно был мертв. Впрочем, сама княгиня мало обращала внимания на великосветские измышления и глупости.
В 1835 году во Франции вышла книга "Анализ силы". Этим трудом княгиня увенчала свои многолетние занятия математикой под руководством знаменитого профессора Остроградского. Так что рассказы о первой русской женщине-математике по имени Софья Ковалевская - не более, чем красивая легенда.
Мало кому известно также, что именно княгиня Голицина первая предложила создать мемориал в Москве в честь победы над Наполеоном. Она считала, что кремлевские стены - олицетворение силы и неприступности должны быть увенчены бронзовыми досками с именами тех, кто "прославились воинскими подвигами или высокими добродетелями". Более того, она предлагала - в записке на высочайшее имя - чтобы увековечены были все, без различия сословий. "Здесь...все должны быть равны: никакие происки и богатства не должны давать право быть первым среди героев... И поэтому последний из крестьян может этим правом воспользоваться." Кем, как и когда была воплощена эта идея, наверное, нет нужды напоминать.
А к своему сорокалетию княгиня сделала себе поистине царский подарок. Ее формальный супруг, князь Голицын, решил вдруг... вступить в брак с молодой и очаровательной фрейлиной Александрой Россет. Забыл, должно быть, что по собственной же воле до сих пор состоит в законном браке. Но когда попросил княгиню о разводе, услышал в ответ ледяное: "Нет". Долг-то оказался платежом красен, а князь Голицын на долгое время остался предметом насмешек Петербурга и Москвы.
Последние годы своей жизни Авдотья Голицына провела в Париже. Она слишком сочувствовала сосланным декабристам, чтобы оставаться в отторгнувшем их обществе. В Париже она продолжала писать книги: по философии и литературе. Ее труды выходили на французском языке, но с русскими эпиграфами и давно стали библиографической редкостью.
Умирать "Ночная княгиня" приехала обратно в Россию. Ее похоронили в январе 1850 года в Александро-Невской лавре: рядом с бронзовой, потемневшей от времени плитой над могилой Михаила Долгорукого. На её же могиле выбита собственноручно составленная княгиней надпись:
"Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского."
А ещё незадолго перед смертью княгиня написала почти пророческие слова, непосредственно обращенные к нам:
"Да сохранит нас Бог от внутренних неустройств, и тогда никакая иноземная власть не сможет поколебать нашего могущества."
Что она имела в виду? Идею? Государство? Любовь?
Ответов на эти вопросы не получить уже никогда.
РУССКИЙ ПРИНЦ ГАМЛЕТ
Сын неизвестного отца и знаменитой матери, почти полвека жаждавший взойти на престол, он за четыре года лет своего царствования сумел вызвать у подданных такую ненависть, какую не вызывали даже античные тираны. Император Павел I, больше чем кто-либо из его предшественников и последователей стремившийся вызывать к себе любовь близких и обожание подданных, достиг прямо противоположного результата - и все из-за некоторых странностей в психике.
Сумасшедший на троне - не такая уж редкость, как это может показаться. Монархи те же люди и ничто человеческое им, как говорится, не чуждо. Просто слегка ( или не слегка) сдвинутый по фазе обыватель доставляет хлопоты своим близким, не более того. Коронованный безумец - проклятие целого народа, а иногда и резкий поворот в истории страны. Что позволено Юпитеру...
Личность Павла - загадочна и неоднозначна. Некоторые считают его патентованным сумасшедшим, с колыбели, якобы, проявлявшим все признаки агрессивного слабоумия. Другие - непризнанным гением, достойным внуком своего великого деда - Петра Первого. Впрочем, нормальность Петра Алексеевича не является аксиомой, а его жестокость временами граничила с патологией. Да, официальный отец Павла, император Петр Третий действительно был дурно воспитанным и малообразованным идиотом. Но дело в том, что никто не знает фактического отца. Знала Екатерина Великая, мать Павла Петровича. В запальчивости кинула как-то сыну:
- Мне стоит только открыть рот и ваши права на престол окажутся фикцией.
Но - не открыла. Промолчала, унесла тайну с собой в могилу. Страстно желала, чтобы престол в обход сына достался обожаемому внуку Александру. Не успела? Не смогла? Так или иначе, Екатерина стала косвенной причиной того, что её внук впоследствии стал отцеубийцей. Но это - позже.
Свадьба племянника и наследника императрицы Елизаветы Петра Федоровича и принцессы Ангальт-Цербсьской Софии-Августы-Фредерики (в православном крещении - "благоверной Екатерины Алексеевны") состоялась в августе 1744 года. Невесте было шестнадцать лет, жениху - семнадцать. По тем временам вполне зрелые люди. Да только придворные медики всеподданнейше доносили императрице: "Жених кондиций, надобных для брака, не обрел, и свадьба сия зело преждевременна: года два ещё потребно, дабы все произошло согласно природе."
Императрица предупреждением пренебрегла. В результате, в перву. брачную ночь молодые... играли в куклы. Не потому, что великая княгиня Екатерина так и не рассталась с детскими привычками, а потому, что именно такое времяпрепровождение более чем устраивало великого князя Петра. Если он не играл в куклы, то устраивал потешные баталии с полчищами игрушечных солдатиков на ковре в супружеской спальне. Или играл на скрипке. Или дрессировал собак. Юную же свою супругу, как бы сказали теперь, "в упор не видел", а находясь в добром расположении, развлекал её рассказами о своей неземной страсти к той или иной фрейлине.
Эта супружеская "идиллия" продолжалась два года. После чего Екатерина получила письмо, не оставляющее никаких сомнений относительно будущего великокняжеского семейства:
"Мадам!
Настоятельно прошу Вас не затруднять себя и не испытывать неудобств, деля со мной постель. Кровать слишком узка, а я не сторонник излишних хлопот, тем паче - неискренних.
Ваш очень несчастный супруг
Петр".
Простенько и со вкусом. Шесть лет после этого Екатерина вела почти монашеский образ жизни, что, кстати, было совсем неплохо: малообразованная немецкая принцесса посвятила все это время чтению и преуспела. Кто знает, выполняй Петр свои супружеские обязанности добросовестно, была ли бы вообще в российской истории императрица Екатерина, да ещё и Великая? Скорее всего, нарожала бы детей и смирно прожила жизнь в тени хоть и вздорного, но все-таки августейшего супруга. Не она первая, не она последняя...
Зато через шесть лет обеспокоилась венценосная тетка - императрица Елизавета. Года шли, судьба российского престола находилась в полной зависимости от их высочеств - великого князя и великой княгини - а долгожданного наследника все не появлялось. Более того, императрице донесли, что её племянник вообще был мужем, так сказать, де-юре, а де-факто так и не испытал супружеских радостей. На племянника - то, по большому счету, можно было наплевать, но невестка, сохранившая в замужестве невинность до двадцати двух лет, становилась просто бельмом на глазу. И, Господи боже, что скажут в Европах?
Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела невестке забеременеть немедленно - хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи её не заботили. Но прошло ещё долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об "интересном положении". Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного - Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Правда, к этому времени и сам великий князь "обрел брачные кондиции" и приступил к выполнению супружеских обязанностей. На сей счет имеется документальное свидетельство тогдашнего французского посла в России:
"Между тем наступило время, когда великий князь смог вступить в общение с великой княгиней. Уязвленный словами императрицы ( более чем прозрачным намеком насчет его мужских способностей и образа жизни его дражайшей половины - С.Б.), он решил удовлетворить её любознательность насчет подробностей, которые она желала знать, и наутро той ночи, когда брак был фактически осуществлен, он послал императрице в запечатанной собственноручно шкатулке то доказательство добродетели великой княгини, которое она желала иметь... Связь великой княгини с Салтыковым не нарушилась этим событием, и она продолжалась ещё восемь лет, отличаясь прежней пылкостью."
Бог с ним, с доказательством добродетели, и не то можно подделать, было бы желание, но важно другое: отцом Павла мог быть и его формальный отец. Самое интересное, что Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме... незаурядного ума. Но не было её немецкой педантичности и терпения.
Павел родился 20 сентября 1754 года - через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали - издали! - и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка "очень хорошеньким" - и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.
Императрица же - формально незамужняя и бездетная - находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием. Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка "у семи нянек дитя без глазу", как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно провел остаток времени под колыбелью, прямо на полу.
Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей. К шестилетнему возрасту Павел был типичным "барчуком", отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин - человек незаурядного ума, но по складу характера одновременно желчного и флегматичного - меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.
Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние. Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он - единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника - его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия. А её племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. Впрочем, какое-то время он уделял и женщинам: его любовницей стала Елизавета Воронцова, восьмипудовая недалекая алкоголичка, на которой он мечтал жениться, запрятав законную ненавистную супругу в монастырь. Если так поступил Петр Первый, то почему бы Петру Третьему не последовать примеру своего великого предка?
За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:
- Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.
Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:
- Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!
Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни её сподвижникам. Для высокообразованного, необыкновенно начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.
После своего восшествия на престол и чрезвычайно своевременной смерти супруга - свергнутого императора, Екатерина ничего не изменила в жизни своего сына. Придворные - и в первую очередь Панин - наивно полагали, что Семирамида Севера поцарствует лет восемь, до совершеннолетия Павла, а потом тихонечко уступит ему престол и исчезнет с политического горизонта. Как бы не так!Прежде всего, она озаботилась тем, чтобы каждое слово и каждое движение наследника становились тут же ей известны, а затем постаралась свести до минимума влияние на него графа Панина и окружить Павла малозначительными и неинтересными людьми. Переписываясь с лучшими умами Европы того времени, Екатерина откровенно не желала замечать, что её сын и наследник мог бы стать для неё достойным собеседником и преемником её идей. Она обращалась с сыном, как с дальним докучливым родственником, и постепенно робкое обожание, которое Павел все-таки питал к матери, сменилось холодной озлобленностью и абсолютным равнодушием. Масла в огонь подлила и первая женитьба цесаревича.