орудием борьбы, и мы должны разрушить всё, что ещё остаётся от батистовской армии. И надо хорошо понимать, что делается это не из чувства мести и не только из чувства справедливости, но исходя из необходимости обеспечить достижение всех этих завоеваний народа в кратчайшие сроки.
Мы разгромили намного превосходящую нас—численно — армию, опираясь на помощь народа, адекватную тактику и революционную мораль. Но теперь мы сталкиваемся с новой реальностью: наша армия ещё не подготовлена к такой—завоёванной ею—новой ответственности, как защита всей территории страны. Мы должны в кратчайшие сроки перестроить Повстанческую армию, потому что в ходе борьбы мы создали вооружённые силы из крестьян и рабочих, многие из которых неграмотны, не обладают культурой и технической подготовкой. Мы должны поднять техническую и культурную подготовку бойцов этой армии на уровень тех задач, которые стоят перед ней сегодня.
Повстанческая армия является авангардом кубинского народа, и, говоря о её техническом и культурном прогрессе, мы должны знать, что это означает в современном контексте. Мы уже начали— символически—воспитание и обучение нашей армии посредством текстов, пронизанных почти исключительно духом и учением Хосе Марти.
Национальное возрождение должно покончить со множеством привилегий, и поэтому нам необходимо быть подготовленными к защите нации от её врагов—как явных, так и скрытых. В этом смысле новая армия должна адаптироваться к новой ситуации, возникшей из освободительной войны, поскольку мы хорошо знаем, что если на нас нападает даже небольшой остров, то это потому, что его поддерживает держава почти континентальных размеров, и поэтому любое вторжение на нашу территорию приобретает гигантский масштаб. И мы должны заранее на это настраиваться и готовить наши действия в духе повстанческой стратегии—так, чтобы наша оборона не рассыпалась при первом же натиске и сохранила централизованное командование. Весь кубинский народ должен будет превратиться в этом случае в партизанскую армию, потому что Повстанческая армия—это растущий институт, чьи размеры ограничены лишь численностью всего 6-миллионного населения республики. Каждый кубинец должен научиться владеть оружием и знать, когда он должен использовать его...
521
Я изложил в общих чертах социальную программу Повстанческой армии после победы и её роль движущей силы по отношению к правительству в осуществлении революционных чаяний.
Есть нечто более интересное, о чём я хотел бы сказать в заключение,—о том примере, который означает наша Революция для Латинской Америки, и об уроках, которые вытекают из разрушения ею всех кабинетных теорий. Мы доказали, что небольшая группа решительных людей, поддерживаемая народом, не боящихся умереть, если придётся, способна одержать верх над регулярной дисциплинированной армией и окончательно её разгромить. Это—главный урок. Есть и другой урок, который должны извлечь для себя наши братья в Америке, экономически принадлежащие к такой же категории аграрных стран, как и мы. И он заключается в том, что необходимо осуществлять аграрные революции, вести борьбу в деревне, в горах и уже оттуда нести революцию в города, а не стремиться совершить её в городах, не заботясь о её целостном социальном содержании.1
И вот теперь в свете накопленного нами опыта можно ставить вопрос о том, каково же наше будущее, которое теснейшим образом связано с будущим всех слаборазвитых стран Латинской Америки. Революция не ограничивается кубинской нацией, ибо она глубоко затронула сознание Америки и внушила серьезную тревогу врагам наших народов. Поэтому мы ясно предупредили, что любую попытку агрессии наш народ пресечёт с оружием в руках. Пример Кубы ещё более усилил революционное брожение во всей Латинской Америке и других угнетённых странах. Революция вынесла приговор латиноамериканским тиранам, потому что они — такие же враги народных режимов, как и иностранные монополистические предприятия. Так как Куба—маленькая страна, мы нуждаемся в поддержке всех демократических народов и в особенности народов Латинской Америки.
Мы должны рассказывать всю правду о благородных целях Кубинской революции всему миру, в том числе дружественным народам нашего континента, североамериканцам и латиноамериканцам. Мы должны создать духовное единство всех наших стран; союз, который выйдет за рамки обычной болтовни и сосуществования бю-
1) Вариант: «совершить её—лишенную целостного социального содержания [sin contenido social integral] —в городах».
53 I январь 1959 года
рократий и воплотится в действенную помощь нашим братьям, предоставив в их распоряжение наш опыт.
И, наконец, мы должны находить новые пути, которые позволят выявить общие интересы наших развивающихся стран. Мы должны быть готовы ко всяким попыткам и намерениям разделить нас; бороться против тех, кто силится посеять семена раздора между нами; против тех, кто, вынашивая известные планы, старается извлечь для себя выгоду из наших политических разногласий и разжечь предрассудки, ставшие уже невозможными в нашей стране.
Сегодня весь народ Кубы находится в состоянии борьбы, он должен и впредь оставаться единым в борьбе за то, чтобы победа над диктатурой не оказалась преходящей и стала бы первым шагом к победе всей Америки.
Журнал «Humanismo», апрель 1959 г., с. 346-357
Вид Америки с афроазиатского балкона
Когда жители Азии говорят о нашей, не освобождённой, Америке, они имеют в виду некий континент без определённых границ, столь же неведомый им, как нам неизвестна эта огромная часть мира, где стремление к освобождению нашло своё адекватное выражение в Бандунгском пакте.
Об Америке здесь никто ничего не знал, кроме, может быть, того, что это — гигантская территория, где обитают темнокожие дикари в набедренных повязках с копьями наперевес. Когда-то туда добрался некий Христофор Колумб. Примерно в те же времена когда некий Васко да Гама преодолел Мыс Бурь и загнал в «скобки»— на много веков—всю культурную, экономическую и политическую жизнь народов, населявших пространства Азии. Знанием этого факта почти ограничивались конкретные представления азиатских народов о Латинской Америке. Сейчас к нему прибавляется ещё один— почти абстрактный для них—факт, называемый Кубинской Революцией. Действительно, для этого далёкого мира Куба—не более чем абстракция, сцена, необходимая для появления некоего мифологического существа, именуемого Фиделем Кастро. Бороды, длинные волосы, форма цвета хаки; горы, находящиеся где-то в стране, имя которой они недавно узнали (и не каждый знает, что речь идёт об острове),—это и есть Кубинская Революция. Это и есть Фидель Кастро. И эти люди, появившиеся на острове, трудно различимом на карте мира, движимые магической палочкой человека-мифа, и являются Америкой, той новой Америкой, которая сегодня расправляет спину, онемевшую после стольких веков пребывания на коленях...
Уходит в прошлое другая Америка. Та, в которой мизерная зарплата рабочих на оловянных рудниках Боливии позволяла в ещё большей мере снизить оплату горняков, добывающих олово в Индонезии. Та, где умиравшие от малярии пеоны на каучуковых плантациях Амазонии делали ещё более нищенской зарплату трудившихся на добыче каучукового сока в Индонезии, Малайе, на Цейлоне... Америка, чьи баснословные запасы нефти позволяли нефтевладель-цам не платить большую зарплату нефтяникам в Ираке, Саудовской Аравии или Иране. Америка дешёвого сахара—столь дешёвого, что рабочий в Индии за ту же работу, под тем же палящим тропическим солнцем не мог рассчитывать на более высокое вознаграждение.
Отличные от нас и всё ещё удивлённые своей дерзостью — желанием быть свободными,—Африка и Азия смотрят за океан. А что если этот, другой склад сырья и злаков населён людьми с теми же простыми и глубокими стремлениями, как и у жителей Азии и Африки? А что если наше братство бросит вызов морским просторам, языковым барьерам, отсутствию культурных связей и мы обнимем друг друга как товарищи по борьбе? Разве аргентинский пеон, боливийский рудокоп, рабочий United Fruit Company или рубщик тростника на Кубе не в большей мере брат твой, чем надменный потомок японского самурая—даже для японского рабочего? А быть может, и Фидель Кастро—это нечто большее, чем изолированный факт—или миф? Быть может, он—авангард американского народа в его нарастающей борьбе за свободу,—такой же человек, из плоти и крови, как Сукарно, Неру или Насер?
Освободившиеся народы начинают отдавать себе отчёт в том, что они стали жертвой чудовищного обмана, внушённого им комплекса расовой неполноценности, и начинают осознавать, что, возможно, и они ошибались в своей оценке народов других континентов.
Куба была приглашена на очередную Конференцию народов Азии и Африки. Американская страна будет говорить о праве и боли Америки перед историческим собранием наших афроазиатских братьев. И это не случайно: происходит историческое сближение всех угнетённых народов в этот час освобождения. Это означает, что Куба существует. Что Фидель Кастро—человек, народный герой, а не мифическая абстракция. И что Куба не изолированное явление, а первый признак пробуждения Америки.
Когда мы рассказывали о безымянных народных героях, о неизвестных солдатах, погибших на полях сражений всего континента, о так называемых колумбийских «бандитах», боровшихся на своей родине против союза креста и шпаги; когда мы говорили о парагвайских поденщиках («mensu») и боливийских горняках, убивавших друг друга, отстаивая—не зная об этом—интересы нефтедобывающих компаний Англии и Северной Америки; когда мы всё это вспоминали, мы замечали, насколько удивлёнными были взгляды слушателей: не потому, что они слышали нечто, о чём они совсем не знали раньше, но потому что перед ними развертывался новый вариант—идентичный по сюжету и последствиям—той хорошо зна-
561 вид Америки с афроазиатского балкона комой им колониальной истории, которую они прожили и претерпели в течение веков позора.
Америка ныне обретает для них конкретную форму и очертания. Америка—то есть Куба, Куба—то есть Фидель Кастро, представляющий целый континент, становится правдоподобно живой. В сознании азиатов и африканцев наш континент населяется реальными людьми, которые страдают и борются за те же идеалы, что и они сами.
В свете новой перспективы, открывающейся с моего балкона, я заново оцениваю то, в чём сам участвовал—начиная с великого момента «двенадцати»1; я вижу, как исчезает память о мелких противоречиях, чье подлинное значение так преувеличивалось в ту пору; как расширяются горизонты и значимость борьбы народов Америки. С точки зрения этой перспективы я могу оценить по-детски наивный, спонтанный жест человека из тех краев, который гладит мою бороду и спрашивает на чужом языке: «Фидель Кастро?» И добавляет: «Вы из партизанской армии, которая возглавляет борьбу за освобождение Америки? Значит, вы наши заокеанские союзники?» И я должен ответить ему и сотням миллионов жителей Азии и Африки, которые так же, как и он, идут вперёд к свободе в это новое, неспокойное, опасное атомное время. Я отвечаю ему: да, я—оттуда, и больше того—я твой брат—один из множества твоих братьев в этой части света; братьев, которые с бесконечным нетерпением ожидают момента, когда консолидируется блок сил, способных раз и навсегда покончить с анахронизмом колониального господства...
Журнал «Humanismo», сентябрь-октябрь 1959 г.
1) Речь идет о воссоединении разбитого и рассеянного отряда высадив-шихся с «Гранмы». <
58
Университетская реформа и революция
17 октября 1959, Сантьяго-де-Куба1
Добрый вечер, уважаемые товарищи!
Я должен просить прощения у присутствующей учёной публики за задержку начала этого мероприятия: в ней виноваты я—и погода, которая была очень плохой на протяжении всего пути, так что нам пришлось остановиться в Байамо.
Мне очень интересно обсудить одну из тех проблем, которые наиболее близко затрагивают учащуюся молодёжь всего мира, и обсудить её здесь, в революционном Университете и, уж точно, в одном из самых революционных городов Кубы.
Тема, о которой идёт речь, весьма обширна. Настолько, что о различных её гранях говорили разные докладчики. Мне как участнику революции интересно проанализировать именно вопрос о революционном долге студенчества в связи с проблематикой Университета. А для этого мы должны уточнить, кто такой студент, к какому общественному классу он принадлежит. И есть ли что-либо, что определяет студенчество как некую общность или особую ячейку общества или же его мировосприятие просто отвечает мировосприятию различных классов, к которым студенты могут принадлежать. И тут мы сталкиваемся с тем, что университетский студент—это отражение именно Университета, в котором он учится. Потому что существуют ограничения различных типов, но в конечном счёте определяемые экономическим положением, которые приводят к тому, что студенты принадлежат к тому общественному классу, проблемы которого—не экономические проблемы—не являются столь острыми, как у других. Студенчество принадлежит в основном к среднему классу—не только здесь, в Орьенте, в Сантьяго-де-Куба, а по всей Кубе и, можно сказать, по всей Латинской Америке. Естественно, есть исключения—и мы все их знаем; есть люди исключительных способностей, которые с удивительным упорством борются с неблагоприятными условиями и добиваются университетской степени. Но в основной своей массе студенты университетов принадлежат к
1) Выступление опубликовано посмертно.
среднему классу и отражают чаяния и интересы этого класса; хотя достаточно часто, особенно в такие моменты, как сейчас, животворное пламя революции может побуждать их переходить на более радикальные позиции. И сейчас мы стремимся проанализировать именно это: общие тенденции студенчества, соответствующие тому общественному слою, из которого оно происходит, и его революционный долг по отношению к обществу в целом.
Потому что Университет несёт наибольшую ответственность за победу или поражение — в техническом плане—того великого социально-экономического эксперимента, который осуществляется на Кубе. Мы приняли законы, которые глубоко меняют господствующую общественную систему: практически одним росчерком пера ликвидированы латифундии, изменена налоговая система, вскоре будет изменена система пошлин, создаются даже промышленные трудовые кооперативы; таким образом, на Кубе расцветает ряд новых явлений, вместе с которыми возникают соответствующие новые учреждения. И всю эту работу мы начали, обладая только доброй волей, убеждённостью в том, что мы идём по правильному и справедливому пути, но не располагая необходимыми техническими элементами, позволяющими всё делать правильно.
А нет их у нас именно потому, что мы создаём новое, а такое учреждение, как Университет, было ориентировано на то, чтобы давать обществу профессионалов, которые входили в набор потребностей страны в предыдущую эпоху. Существовала нужда в адвокатах, врачах, меньше нужно было гражданских инженеров, то же касалось других профессий. Но теперь мы сталкиваемся с тем, что нам нужны сельские учителя, агрономы, химики, инженеры, физики, даже математики, а их нет. Иногда нет даже такой кафедры, в других случаях на нужном факультете учится очень небольшое число студентов, которые поняли необходимость начать изучать новые специальности, или просто попали туда потому, что на другом факультете не было мест, или просто потому, что они хотели учиться, но не знали, что точно им нравится. В общем, не существует государственного руководства, чтобы заполнить все пробелы в обеспечении нашей Революции нужными специалистами.
И это приводит нас к самой сердцевине университетской проблемы, к её конфликтному узлу. И я буду говорить об этом прямо и, если угодно, агрессивно. Потому что единственная структура, которая на данный момент может хоть сколько-нибудь точно определить, сколько студентов нам будет действительно нужно и как будут распределены студенты по различным факультетам Университета,— это государство. Никто, кроме него, не может этого сделать. И каким бы ни было соответствующее государственное учреждение, каким бы ни был этот государственный институт, он должен быть институтом, который был бы полностью осведомлён о положении во всех отраслях производства и был бы в курсе плановых проектов Революционного правительства.
Серьезных дисциплин, являющихся основой достижений наиболее развитых стран,—таких, как высшая математика и статистика, на Кубе практически не существует. Начав проводить необходимые статистические исследования, мы сталкиваемся с тем, что у нас нет статистиков; с тем, что нам нужно приглашать их из-за рубежа или искать на Кубе людей, которые обучались этому в других странах. Здесь—центральный узел проблемы. Если государство—это единственный орган, единственный институт, способный хоть с какой-то долей уверенности говорить о нуждах страны, то очевидно, что оно должно принимать участие в руководстве Университетом. Это положение вызывает яростные протесты; студенческие кандидаты в Гаване даже поднимают этот вопрос почти как вопрос принципа: вмешательство, «потеря автономии»—как это называют студенты—или невмешательство. Но следует точно определить, что значит автономия. Если только то, что нужно выполнять ряд предварительных условий для того, чтобы вооружённый человек мог войти на территорию университета для выполнения предписанных ему законом функций, тогда это не имеет значения; не это сердцевина проблемы, и все согласны с тем, чтобы этот вид автономии был сохранен. Но если сегодня автономия означает, что университетское руководство, освободившее себя от обязательств по отношению к генеральной линии центрального правительства, то есть как своего рода маленькое государство внутри государства, будет брать бюджет, выделяемый ему правительством, и распоряжаться этим бюджетом и распределять его так, как считает нужным, мы считаем, что это — неправильная позиция. Это неправильная позиция именно потому, что Университет освобождает себя от обязательств по отношению ко всей жизни страны, замыкаясь в своих стенах и превращаясь в некую башню из слоновой кости, отдалённую от практических свершений Революции. И ещё потому, что в этом случае Университет будет продолжать поставлять нашей Республике огромное ко