Как только наступила относительная прохлада флоридской зимы, я перебралась наружу: там я писала, планировала поездки, строила планы, курила — с каждым днем все больше и больше. Устраивалась подальше от вечно орущего телевизора, трубы Обри и перепалок детей.
Несколько месяцев я просидела под холщовым пологом на цементном бортике нашего бассейна в откидном офисном кресле, любуясь нашим симпатичным двориком. Наблюдала, как с каждым днем толстеют плоды манго. Восхищалась разнообразием пальм.
Здесь надо рассказать еще одну историю о доброте моих родителей. У меня есть друг и бывший сосед по имени Барт — ботаник, владелец оранжереи и ландшафтный дизайнер. Много лет назад он засадил нам деревьями весь двор бесплатно. Почему? «Просто я хочу сделать что-нибудь приятное тебе и твоим родителям. Они так добры ко мне», — сказал он.
Услышав о моем диагнозе, он захотел озеленить еще и наш задний двор. Барт привел меня в свою оранжерею, и мы выбрали хорошие взрослые растения, которые при ином раскладе стоили бы тысячи.
Это были пальмы: треугольные, кокосовые, веретенные, банановые и бутылочные, одно-, двух- и трехствольные. И даже редкая кустовая пальма, которой Барт особенно гордился. Как она называется, я не помню, помню только, что это был невероятно щедрый дар.
(Я посмотрела в словаре. Пальметто, карликовая пальма. Спасибо тебе, Барт!)
Он помог нам высадить их по периметру бассейна и вдоль изгороди. А потом я дни напролет сидела во дворе и любовалась ими. Радовалась жизни.
Такова одна из прелестей жизни во Флориде: можно сидеть на улице в шортах, под пальмами.
А потом снова началась жара, от нее раскалялся цемент под ногами, а холщовый полог удерживал духоту. Даже в тени жарило, как в печке.
Однажды в жуткое пекло я увидела на нашем открытом солнечным лучам газоне мираж — тенистый оазис. Может быть, пергола с закрытым крыльцом? Или… меня захватила мысль о хижине-чики.
Или тики, кому как больше нравится.
Открытая хижина, без стен, с крышей из пальмовых листьев. Индейцы племени микосуки во Флориде строили такие дома на протяжении многих веков. Высокая крыша не пропускает дождя и не аккумулирует тепло, отбрасывая прохладную тень.
Под такими крышами часто устраивают бары. Я же представляла себе большую удобную территорию с тиковой мебелью, мягкими диванами, столиками, подушками, свечами, оттоманками — место, где мы с Джоном сможем собирать друзей и радоваться жизни.
Место, где наши дети смогут проводить время со своими друзьями — не под самым нашим носом, но все же под присмотром.
И я представила свою идею Джону.
— Нет. Мне нравится открытый двор, — сказал он.
Тогда я принялась его обрабатывать:
— Слушай, эти офисные кресла такие неудобные!.. Слушай, там так жарко!.. Представляешь, тогда нам и в отпуск ездить будет не нужно: пляж будет у нас прямо во дворе!
Бесполезно.
Его беспокоили новые траты, а еще то, что у него прибавится дел. А он и так устает.
— Послушай, но ведь хуже не будет, если мы просто прикинем, во что это обойдется, — сказала я. — Обещаю, я все устрою сама.
Начался май. К тому времени я уже почти не могла пользоваться айпэдом. От большой клавиатуры уставали руки. Я едва таскала их по экрану.
Я, как снайпер, долго нацеливалась кривым дрожащим пальцем на нужную кнопку, а потом опускала его, надеясь, что попаду в цель.
Здравствуй, айфон!
Его крохотная сенсорная клавиатура подходила мне идеально, ведь большой палец правой руки у меня еще отлично работал. Этим самым пальцем на этом самом айфоне я набрала сто тысяч слов примерно так, как обычно люди пишут эсэмэски. Именно так я написала почти всю эту книгу.
Тем же самым пальцем я нашла подрядчика и заказала смету моей чики.
Результат оказался вполне приемлемым. Такие расходы были нам по карману. И я взялась за дело всерьез. Даже не спросив одобрения Джона, чем здорово его разозлила.
«Пожалуйста, когда принимаешь решения, не забывай про меня», — прислал он мне сообщение с работы.
«Ладно. Прости».
Джон согласился на все, но с условием: хижина должна была стоять в задней части двора, ближе к изгороди, отделяющей наш участок от соседей, чтобы в центре двора осталось свободное место.
— Согласна, — сказала я.
Друзья помогли мне собрать все необходимые разрешения, заполнить их и передать строителям.
Мы живем в маленьком опрятном районе Вест-Палм-Бич, который называется «Берег озера Кларк». Здесь полно симпатичных домов и куча правил, согласно которым строить можно не все и не везде.
Хотя я и называю это «законодательной кабалой», но все-таки согласна: ограничения нужны, иначе порядка не будет. Так вот, здесь у нас вблизи границ участков ничего строить нельзя, в том числе и пальмовую хижину, а именно там ее хотел видеть Джон.
Нам пришлось бы подавать на пересмотр, а это заняло бы два месяца и стоило бы нам еще нескольких сотен долларов. А я уже и так жила по секундомеру.
— Пожалуйста, Джон, ну давай поставим ее посредине. Меньше травы надо будет косить. Пожалуйста.
— Ладно, — сдался он.
И вот строительство хижины-чики размером шестнадцать на четырнадцать футов началось. Сначала четыре столба заглубили на три фута в землю и залили цементом. Затем на них положили несущую конструкцию из кедровых балок.
А потом потянулись грузовики с пальмовыми листьями. Их были тысячи, листьев пальмы сабаль — они не рвутся и не пропускают воду. Листья-вееры складывают в несколько слоев, до двенадцати.
Мираж оживал прямо у меня на глазах.
Я снова взялась за айфон и заказала тиковую мебель: два дивана и два кресла.
— Ты одним пальцем способна нанести больший ущерб нашему благосостоянию, чем я всеми своими конечностями, — пожаловался Джон.
В магазин тканей, выбирать обивку и подушки, я поехала в сопровождении подруг. Нам здорово повезло: в продаже как раз была замечательная всепогодная ткань санбрелла изумительного тускло-оранжевого цвета под названием «манговые пузырьки». Великолепно!
Потом в хижину провели электричество: кому нужна хижина без потолочных вентиляторов, освещения и музыки?
— И кабельного телевидения, — подсказал Джон, который уже заразился энтузиазмом по поводу нашего оазиса.
Один из друзей услышал его и тут же притащил плоский телевизор с диагональю двадцать семь дюймов.
— Для вашей хижины, — объявил Вэл.
Еще прежде, чем мы успели его повесить, другой наш приятель, Дэвид, увидев пустой кронштейн, притащил еще один плоский телик, с диагональю тридцать четыре дюйма.
Вау!
Я заказала подушки с монограммами, придирчиво выбирая цвета и размеры.
— Подушка должна быть достаточно большой, чтобы закрывать валик дивана, иначе голове будет неудобно, — объясняла я друзьям.
Пол в хижине мы вымостили камнем и проложили широкую плиточную дорожку, чтобы удобно было возить по ней мое кресло. А еще мы купили ловушки для москитов — «роллс-ройсы» среди ловушек.
В общем, мы сделали все возможное для того, чтобы хижина стала удобной.
И, как ни странно, нам очень помогли правила застройки. Посреди двора хижина продувалась ветерком со всех четырех сторон.
Сидя в нашей хижине в первый раз, я слушала шелест пальмовых листьев у себя над головой, журчание водопадика в бассейне и перезвон воздушных колокольчиков. В голове у меня была одна мысль: «Так бы и сидела здесь вечно».
Какая бы жара ни стояла снаружи, под пальмовыми листьями всегда прохладно. Как бы ни поливал дождь, под ними всегда сухо. Что бы ни творилось у нас в доме или у меня в голове, в хижине всегда мир и покой.
По всему периметру крыши Джон развесил круглые электрические лампочки. Вечерами они льют мягкий приятный свет, добавляя радости в нашу жизнь. Телевизор мы так и не повесили. Вместо этого мы собираем друзей. Пьем вино. Отдыхаем. Смеемся.
Я бываю в моей хижине каждый день, иногда целый день. С детьми. С друзьями. Но чаще одна.
Прибегает Уэсли показать свои картинки.
— Гляди, мам, я добавил теней, — говорит он и протягивает старый рисунок Пятачка.
Светотень — это что-то новое. Обычно он рисует ручкой или фломастерами, линии у него безошибочные.
— Очень красиво, Уэсли, — успеваю сказать ему я, и он уходит.
Я наблюдаю, как Грейс носится в зарослях манго. Вот она исчезает в кустах — наверное, ловит ящерицу. Мне виден лишь белый пушистый хвост, который мотается из стороны в сторону, словно сигналя: «Йо-хо-о! Я здесь! Отрываюсь по полной!»
Собака хватает ящерицу зубами, потом роняет, та отбегает немного, собака ловит опять. Когда ящерица больше не может бежать, Грейс склоняет голову набок, уши свешиваются ей на глаза — вид у нее озадаченный.
Дует ветерок. Порхают бабочки. Я пишу, а Грейси подходит и тихо ложится у ног.
Теперь я встаю рано, вопреки своим прежним привычкам. Джон усаживает меня в мое любимое кресло и оставляет наедине с айфоном и работой.
Когда меня одолевают москиты, я пишу: «На помощь! Нужен спрей!»
Ощутив зов природы, я пишу: «Тревога: вонючие огурцы. Срочно нужно домой, помогите».
Джон полюбил дремать рядом со мной на диване. На подлокотник он кладет большую синюю подушку, на нее пристраивает голову и вытягивается во весь рост.
— Сюзи, эта хижина — лучшее, что мне когда-либо приходило на ум! — говорит он однажды вечером с улыбкой. — Нет, правда, великолепно, — бормочет он минуту спустя, засыпая. — Как будто она всегда была здесь. Спасибо.
Манговое безумие
В начале июня я устроила вечеринку под названием «Манговое безумие» — обмыть нашу хижину и поблагодарить всех, кто помогал ее строить. Друзья сняли с наших деревьев сотни плодов манго, наготовили с ними разной еды и принесли на вечеринку.
Я пригласила сто двадцать пять человек. Пришли около сотни. Все мои помощники: те, кто готовил еду, сортировал фотографии для альбомов, выполнял мои поручения, скидывался мне на айпэд, сидел с моими детьми, давал денег.
Среди приглашенных был подрядчик, который сделал наш дом пригодным для жизни инвалида, по себестоимости. Пэт Маккенна, частный детектив. Толпы фотографов и журналистов, с которыми я работала в «Палм-Бич пост».
Пришел главный редактор газеты и поблагодарил меня за поддержку, которая была ему так нужна, когда он только входил в эту непростую роль. Из Оклахомы приехала Мэри, наш бывший редактор. Трейси принесла мне браслет с крестом и сказала, что молится за меня. Мой сосед Гленн — пенсионер шестидесяти с лишним лет — плакал, говоря со мной.
— Мне так жаль, Сюзанна, — сквозь слезы выговорил он, и следом расплакалась и Бриджит, его жена.
Уэсли частенько забредает на их участок и просит разрешения поиграть там, и они разрешают. Уэс бывал у них так часто и задавал столько вопросов насчет обнаженной статуи у бассейна, что Бриджит пришлось надеть на нее короткий саронг — прикрыть срамные места.
Разве такие люди не заслуживают приглашения на вечеринку?
Мы с Джоном лезли из кожи вон. Одолжили столики и тенты. Расставили фонари вокруг бассейна, возле водопада и хижины. Одна знакомая наделала декоративных свечей на круглых кусочках пробки. Мы запустили их в бассейн.
— Ваш двор прямо картинка из журнала «Жизнь в тропиках», — сказал кто-то из гостей.
Во дворе на открытом огне жарились индейка и поросенок. Там же стояли агрегаты с маргаритой и пинаколадой, а выпивки было столько, что можно было напоить команду пиратской шхуны.
В разгар веселья какой-то болван не нажал, а дернул на себя рукоятку машины с пинаколадой. Она сломалась, и стоявших поблизости гостей обдало липкой кокосовой смесью, словно из брандспойта.
Отлично. Обожаю запоминающиеся моменты!
Друзья принесли восемьдесят пять блюд — все, разумеется, из манго. Кесадилья я манго, салат из шинкованного манго, перевернутый пирог с манго, салат из манго с хикамой, салат из манго с черными бобами, манговая сальса и манговый чатни, креветки с манго, манговый коблер и еще много-много всего мангового. Кулинарная подружка Джен, снискавшая славу в веках своим рождественским обедом, вызвалась организовать и украсить пиршество.
Расположились мы во дворе. Кое-кто, вроде меня, под крышей хижины. Другие расселись по бамбуковым и тиковым креслам или за столами, покрытыми скатертями тропических расцветок. В бассейне плавали огоньки, фонари сверкали, свежие цветы радовали глаз, блюда благоухали, бокалы были полны, музыка играла.
И тут пошел дождь.
Да, пошел мелкий противный дождик и моросил около часа — достаточно, чтобы испортить женщинам прически, промочить все кругом и развесить в воздухе влажную дымку, как будто над нашим праздником вдруг раскинулся цирковой шатер.
Среди гостей был человек по имени Рон, ему лет пятьдесят с лишним, он бывший репортер, и мы любя называем его «чокнутым кузеном». Рон ворчит по любому поводу.
Пока шел дождь, Рон пробрался ко мне сквозь толпу гостей и выпалил:
— Все прекрасно, Сьюзен. Все так прекрасно! Даже дождь.
Гости, не переставая болтать, потихоньку перебирались под полог праздничной палатки и под крышу хижины. Время от времени в толпе раздавались радостные вопли: это те, кто не виделся много лет, замечали и приветствовали друг друга.
Несколько лет назад в газете прошло сокращение штата. Изрядное количество народу получили белый билет. На моей вечеринке все снова встретились.
«Вряд ли они еще когда так соберутся», — писал мне потом один из нынешних сотрудников.
В «Фейсбуке» мои гости восклицали, что это был «волшебный вечер» — «триумфальный успех Спен-Вен». Меня это позабавило.
Во время вечеринки я не могла свободно общаться с гостями. Не присутствовала за пиршественным столом под крышей дома. Я не вставала с кресла.
Тогда я могла ходить только с помощью Джона, который должен был держать меня под мышки, чтобы не дать упасть, точно я годовалый ребенок. Я не хотела, чтобы меня видели такой.
Это называется гордость.
А еще я не съела ни кусочка манго. С моими слабыми руками я ем примерно так же аккуратно, как двухлетний малыш, и мне трудно говорить и есть одновременно, не поперхнувшись.
Зато рядом со мной стояла миска с оливками. Оливки вкусные — раз; их легко брать руками, жевать и глотать — два; в них полно полезных для организма жиров, то есть максимум пользы при минимуме усилий, — три; и еще они соленые, что сокращает число походов в туалет, где муженек должен усаживать меня, словно годовалого младенца, на горшок, — четыре.
Помню, много лет назад я летела с малюткой-дочерью в самолете, всю дорогу держа ее на руках, и всю дорогу жалела себя из-за того, что не могу откинуть столик и нормально поесть. Это же чувство я много раз испытывала в последующие годы, когда подрастающие дети всячески мешали мне есть своими капризами, слезами, баловством и потасовками.
Мы долго планировали эту вечеринку, долго готовились к ней, а я все думала, как-то я буду чувствовать себя теперь, когда не смогу съесть с гостями ни кусочка еды. Когда мне придется отказаться от выпивки, потому что я и так с трудом хожу и говорю.
Я думала о том, что буду чувствовать, глядя на милых леди на каблучках. Каблуки всегда казались мне страшно сексуальными, в них я чувствовала себя настоящей женщиной. Любила я каблуки.
Но после того, как я упала и сломала ключицу, я начала раздаривать свои каблуки. «Какой у вас размер ноги?» — спрашивала я у тех, кто чем-нибудь мне помог.
Я прекратила это делать, когда меня осенило: я ведь смогу снова их носить, когда буду прочно сидеть в инвалидном кресле. Ба!
Так как же я чувствовала себя во время вечеринки, переживала ли по поводу всего вышеназванного? Каблуков? Выпивки? Еды? Восемьдесят пять блюд! Раньше я подкараулила бы момент, когда на меня никто не смотрит, и ткнула бы вилкой в каждое по очереди, чтобы попробовать все.