Да, я не помню слов. Зато я помню эмоции. И разве это не главное? Разве суть не в том, с какими чувствами мы остаемся?
Мне было жаль их. Маму с ее розовым платьицем. Папу с окаменевшим лицом.
Я чувствовала себя виноватой. Потому что в глубине души я знала, что все равно поступлю так, как мне заблагорассудится, и они тоже это знали. Так было всегда. Ни чувство вины, ни опасность, ни страх никогда не останавливали меня, я всегда поступала так, как хотела.
Так было всегда: с одной стороны, Я — ребенок, которого родители не могли удержать под контролем; с другой стороны, Они — родители, нередко шокированные.
И все же та встреча слегка меня притормозила, заставила остановиться и подумать. Я ничего не предпринимала. Неделя шла за неделей, а я все не писала Эллен ответ.
Время от времени мама спрашивала, были ли у меня еще контакты с Эллен. «Нет».
— Нет.
И вдруг мама сказала такую вещь, которая произвела на меня большое впечатление, а меня трудно впечатлить. Мама — та самая женщина, которая, по моим понятиям, должна была надуться и начать тянуть одеяло на себя, — сказала: «Не оставляй ее в подвешенном состоянии, Сьюзен. Ей же больно. Она же мать».
Но я все ждала.
В своей жизни мне не однажды доводилось руководствоваться невидимыми знаками. «Такова воля богов», — говорю я, когда обстоятельства позволяют случиться чему-нибудь немыслимому.
К примеру, меня долго не брали в Юридическую школу Лойолы в Лос-Анджелесе на специальную программу для журналистов, а в то лето вдруг приняли. Полностью оплаченная поездка в Калифорнию упала на меня с неба.
Не иначе кто-то наверху подсуетился с первоклассным сюжетом.
«Ладно, мам, — сказала я Тее, — раз уж я все равно буду в Калифорнии, так зайду и к ней». — «Делай как знаешь, — ответила она. — Мы тебя поддержим. Только, пожалуйста, не говори ничего детям». — «О’кей, мам, не буду».
И тогда я написала Эллен письмо. Сказала ей, что да, вы моя кровная мать, и я еду в Калифорнию.
Потому что жизнь всегда оборачивается так, как ты совсем не ждешь.
Я прибыла в Калифорнию в июне 2008-го. За год до моего диагноза — так и вертится у меня на языке, но я не знаю, правильно ли это. БАС уже мог быть со мной, только незаметно. Возможно, он был со мной всегда, с самого рождения.
Скажем лучше, что я еще ничего не подозревала. Неделю я провела на мастер-классах в Юридической школе Лойолы, где главным приглашенным преподавателем был адвокат, который только что выиграл в суде битву, опрокинувшую запрет на однополые браки.
«Мир меняется, — то и дело слышала я. — Мир становится другим».
И будущее неведомо.
Потом я навестила в Лос-Анджелесе старинную подругу Кэти, с которой мы вместе жили и путешествовали, пока учились в Швейцарии. Мы поболтали о старых временах, поделились фотками Альп, мюнхенского «Хофбройхауса» и Венецианского карнавала.
Я думала обо всем, что дали мне родители. Скольким они пожертвовали, чтобы отправить нас со Стефани в колледж. И я думала об Эллен. Мои мысли беспорядочно метались взад и вперед.
У меня такая замечательная жизнь. И зачем мне это все?
Это часть тебя.
Какой она окажется? Что, если она мне не понравится?
А если понравится?
Господи, надеюсь, она не сожмет меня в медвежьих объятиях и не станет душить от радости.
Если она хотя бы немного похожа на тебя, то не станет.
Эллен жила в пяти часах езды к северу от Лос-Анджелеса, в округе Сонома. Моя винолюбивая душа возрадовалась такой географической фортуне. Мои родители — абсолютные трезвенники и всегда ими были, а я всегда была не промах пропустить бокал-другой.
Подруга наняла шофера, чтобы он доставил меня в Соному. Нэнси хотела прилететь и отвезти меня туда сама. Куда только мы с Нэнси не ездили вместе, о чем только не говорили, в каких только передрягах не бывали! Но на этот раз я отказалась. Боялась, что ее присутствие меня отвлечет. Хотела быть совсем одна.
Только я, мои мысли и Эллен. Наша встреча должна была стать единственной. Я хотела выслушать подробности. Поблагодарить ее. И навсегда вычеркнуть из своей жизни. Таков был мой план.
Под конец я села в переполненный автобус. Теперь, когда я уже почти доехала, мне вдруг расхотелось быть одной. Я сунула в уши наушники моего айпода и всю дорогу крутила одну и ту же песню, «Lift Me Up» Кейт Вогель. Ее пронзительный, как крик ласточки, голос то взмывал, то опускался вместе с моим сердцем.
Я видела жизнь и знала любовь.
И громок
Моих безумных сомнений голос.
Он требует:
Собирайся в путь, покидай город!
Прибыв в Себастопол, я сняла комнату в отеле недалеко от Эллен. Мы решили, что не будем сговариваться заранее. Завтра утром я просто подойду к дверям ее дома.
Я прошла пешком половину пути, прикидывая расстояние, успокаивая нервы. Потом побродила по главной площади Себастопола, глазея на босоногих женщин в рубашках домашней окраски, которые нянчили ребятишек, и на длинноволосых мужчин, которые курили травку.
На «Рынке здоровой еды» я купила себе обед. Внутри пахло немытыми людьми и продуктами не первой свежести. Заказав тофу «Рубен» (где там тофу?!), я вернулась на площадь. Вгрызаясь в резинового «Рубена», я вдруг поняла: ба, да Эллен же хиппи!
Как клево.
Я снова куснула резинового «Рубена», надеясь, что на этот раз будет вкуснее. Ничего подобного.
Хиппи. Как… клево?
Ко мне направлялся человек постарше меня: судя по его виду, он не переодевался года с 70-го, а когда он приблизился, я поняла, что он с тех пор и не мылся. Он попросил у меня сигарету.
«Бог ты мой, — подумала я, — надеюсь, она не вроде этого».
Поймите меня правильно. Мне не чужд дух хиппи. И зельем я в колледже тоже баловалась, особенно в один дурманный семестр, когда бегала за шикарным парнем, пловцом из команды Университета Северной Каролины, у которого был большой бонг и легкие объемом в двадцать галлонов.
Так что да, в душе я тоже хиппи. Но вкусы у меня женщины из Палм-Бич. Я люблю стиль BCBG[3], высокие каблуки, красивую бижутерию и гигиену. В шлепках-биркенштоках и с волосатыми подмышками я и в гроб не лягу.
Я ссудила путешественника во времени сигареткой, а заодно отдала ему мой тофу «Рубен», истекающий соусом «Тысяча островов».
— Вам это больше придется по вкусу, чем мне, — сказала я ему и повернула назад, к отелю.
Обычно, когда я нервничаю, я успокаиваюсь. Да, знаю. Парадоксально, но правда. К примеру, когда мне предстоит выступать по национальному телевидению в живом эфире, я сознательно замедляю дыхание и пульс. «Дыши, Сьюзен, дыши», — говорю я себе и замедляюсь.
В то утро, когда мне предстояла встреча с кровной матерью, я выпила чашку кофе и сделала дыхательные упражнения. Приняла душ, собралась с мыслями, выбрала очень простой наряд. Джинсы. Черная рубашка. Никаких украшений.
Хиппи не любят золотых цепей, подумала я.
Но, черт, я-то люблю!
В сумку я сунула пару туфелек на танкетке. Не могу же я предстать перед родной мамой совсем без каблуков, это буду просто не я.
Мама собрала для Эллен маленький фотоальбом с моими снимками — по одному на каждый год жизни, с младенчества до окончания колледжа. Тея не пожалела времени, чтобы сделать приятное незнакомке, которой она так боялась.
Это был ценный подарок для Эллен, но для меня он был гораздо важнее. Тот фотоальбомчик оказался самым большим и самым дорогим сюрпризом, который преподнесла мне мама за всю мою жизнь. Он был сделан с такой заботой и нежностью, что загладил все ее прошлые ошибки.
Я долго разглядывала его, целовала, не могла налюбоваться. Потом положила в сумку. И пошла пешком к дому Эллен.
И тут же почувствовала себя одинокой.
Плача, я позвонила Нэнси.
— Как жаль, что ты не приехала, — сказала я ей.
— Я с тобой морально, — ответила она, тоже плача.
Я все шла и шла, поднялась по крутому склону, оказалась на шоссе, вдоль которого тянулись яблоневые сады. И поняла, что недооценила расстояние. До дома Эллен оказалось гораздо дальше, чем я думала.
Черт. Черт! Я опоздаю. Она будет беспокоиться, подумает, что я не приду.
Тут меня снова кольнула противная мыслишка. Она ведь ждала сорок лет. Подождет и еще немного.
Я притормозила и сделала несколько дыхательных упражнений, любуясь на яблони. Они стояли рядами, как солдаты, защищая меня со всех сторон. За ними поднимались коричневые холмы в зеленых косах виноградных лоз. Легкие, как выдох, облачка плыли над головой. Было очень красиво.
В начале тенистого переулка, где жила Эллен, я остановилась и выскользнула из настоящего. Отодвинула подальше эмоции и превратилась в бесстрастного наблюдателя собственной жизни. Идя по переулку, я мысленно подмечала все детали, словно делала заметки к газетной статье: кусты, почтовый ящик, деревья, небо. И вот я уже стою у ворот Эллен, смотрю на ее маленький дом. Он был выкрашен темно-красной краской и слегка походил на амбар. Крошечную зеленую лужайку со всех сторон обступал огромный ухоженный розовый сад.
Я переобулась, туфли без каблуков убрала в сумку. Протянув к задвижке садовой калитки руку, с удивлением заметила, что она дрожит.
Входная дверь была распахнута, сетчатый экран закрыт. На двери была надпись: «Королева дома».
«Бог ты мой!» — подумала я.
Звякнула на ветру музыкальная подвеска.
— Есть кто-нибудь? — крикнула я.
С минуту никого не было, но вот по ту сторону сетчатой двери появилась она. Цветущая. Улыбчивая. Непринужденная. Приветливая.
— Здравствуйте. Я Сьюзен.
— Здравствуйте. Я Эллен.
— Извините, что опоздала. Я шла пешком. Оказалось дольше, чем я думала.
— Вы прошли всю дорогу вот в этих туфлях? — спросила она, показывая на мои ноги.
— Нет, в кроссовках.
Позже Эллен рассказывала, что сразу признала во мне собственную дочь, как только услышала про сменные туфли.
Женщина открыла дверь, и я вошла. Она не бросилась меня обнимать. Я ее тоже. Мы просто стояли и смотрели друг на друга, и время замедляло свой ход вокруг нас.
Ее глаза. Ее маленькие синие глазки. Как мои, только ярче.
Ее икры. Ее лодыжки. Всю жизнь я слышала комплименты своим лодыжкам и вот теперь вижу такие же у нее.
На ней была рубашка с изображением трех бокалов — красное вино, белое и шампанское. И надпись: «Групповая терапия». Тоже в моем духе.
Эллен пригласила меня сесть. Диван был клетчатый, на спинке лежал сложенный плед. Ярко-желтые стены. Лампа с абажуром с волнистой розовой каемкой, словно в будуаре. Современные стеклянные безделушки. Отдельные фрагменты в азиатском духе. Книги, книги, книги. А снаружи, прямо за окном, тот самый роскошный розовый сад.
— Моя мама приготовила кое-что для вас, — сказала я со слезами, передавая ей альбом.
Вот так все и началось. Я облегчила душу. И научилась лучше понимать себя. Свою язвительность. Свое прямодушие. Узнала, как дух хиппи сочетается во мне с чувством стиля.
Год спустя, летом 2009-го, мы с Джоном заехали к Эллен по дороге на Гавайи. О том, чтобы поблагодарить мою кровную мать и забыть о ней навсегда, уже не было речи. Она стала частью моей жизни. Я хотела познакомить с ней Джона. И лучше понять ее.
Мы отправились на пляж. Разулись. Джон расхохотался, увидев рядышком наши ноги: выпирающие косточки, длинные, как ломтики картошки фри, пальцы.
— Теперь я точно знаю, что вы родственницы, — сказал он и сфотографировал нас с Эллен от лодыжек вниз.
Я сказала Джону и Эллен, что хочу написать книгу.
— Назови ее «Косточки в песке», — хмыкнул Джон.
Всего за несколько недель до этого я заметила свою усохшую левую ладонь. В ту поездку я о ней не упомянула, но в следующие полгода, занимаясь поисками медицинских ответов, я оценила своевременность появления в моей жизни кровной матери.
В тот год Эллен приехала во Флориду на День благодарения. Она навещала свою дочь, которая служила на яхте, стоявшей на якоре в Форт-Лодердейле. (С ее дочерью, которая моложе меня лет на десять, я встречалась несколько раз. Была на ее свадьбе в Сиэтле. Но с тех пор мы не общались.)
Потом Эллен на несколько дней остановилась в отеле рядом с нашим домом. Уважая желание своих родителей, я не стала рассказывать о ней детям, но взяла их с собой в отель, зная, что ей приятно будет их увидеть. Мы вместе искупались. Пообедали. И столько раз сфотографировались вместе, что Марина спросила:
— А вы что, родственница или как?
— Нет, я просто Эллен, — ответила она.
Я показала Эллен мою руку. Расспросила о ее медицинской истории. Ни у нее, ни у кого-либо из ее родственников ничего подобного не было.
Превыше всего я дорожу именно этим подарком Эллен: она подарила мне спокойствие души, знание того, что мой БАС — не генетической природы. Мои дети унаследуют от меня все что угодно, кроме моей судьбы.
Семейная встреча
Мама никогда не говорила со мной об Эллен. Не задавала наводящих вопросов о нашей встрече. Она не понимала, какую роль Эллен играет в моей жизни, и наши отношения причиняли ей боль. С этой болью Тея справлялась при помощи молчания — того, которое говорит яснее слов.
Ее чувства лучше всего передает вопрос, который она тайком от меня задавала Нэнси и который незадолго до этого услышала от нее я: «Сьюзен ведь не разлюбила нас, нет?»
Мои чувства окончательно оформились во время короткого круиза, который мы с ма предприняли в феврале 2011 года. Это было за четыре месяца до моего диагноза и за несколько недель до нашей с Нэнси поездки в Новый Орлеан, когда я впервые призналась себе в том, что у меня, может быть, БАС.
Но тогда, еще находясь в глубоком отказе, я проводила все время на палубе у бассейна, сидя в шезлонге: ведерко со льдом и пивом с одной стороны, промасленное бедро солнцепоклонника-соседа — с другой. Международное соревнование по неуклюжим прыжкам в воду было в разгаре: здоровый волосатый мужик из Огайо только что ничком плюхнулся в бассейн, а я громко озвучивала счет.
— Десять! — орала я, услышав особенно громкий шлепок пузом о воду.
Мама проводила время в каюте, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы расслабиться. Толпы народу, жара, шум — для нее это было слишком. Ее зона комфорта — территория, где все под контролем, — осталась далеко позади.
Так что она повсюду искала проблемы. Стюарды на корабле складывали наши полотенца в форме разных зверюшек. Марине особенно понравилась симпатичная обезьянка. Тея тут же развернула ее, чтобы полотенце было готово к использованию с самого утра.
Тея дважды приходила к бассейну. Один раз для того, чтобы объявить всем окружавшим меня мужчинам и женщинам, что я замужем. Во второй раз — напомнить мне, что если я не сдам свое полотенце, то меня оштрафуют на двадцать долларов, «и не жди, что я буду платить».
Круиз по Багамам был затеян для того, чтобы присутствовать на встрече членов маминой семьи в Нассау. Она оплатила поездку мне и Марине — щедрый подарок. Но за полотенце она не раскошелится, не рассчитывайте.
Мероприятие намечалось серьезное — не просто шашлыки в парке пожарить. На следующий день мы пешком обошли все памятные места, посетили кладбище — ноги у меня тогда еще были сильные. Две родственные могилы оказались без надписей. Мы положили цветы. Мои родители завели разговор о том, чтобы нанять каменотеса и сделать надписи.
Греческий православный священник рассказал об истории их веры на этих островах. Семья отца Теи эмигрировала из Греции на Багамы и во Флориду. С клана Дамианос и началось греческое православие в этом регионе.