Характерной идеологической особенностью центральноамериканской революции становится то, что в единую организацию сливаются различные социалистические тенденции, которые ранее вели между собою борьбу. Так, в Сальвадоре на основе единой революционной программы объединяются просоветские коммунисты, маоисты, троцкисты и часть социал-демократов. Это отражает изменения центральных вопросов, стоящих перед революционерами – теперь это уже не вопрос о природе СССР, который разделял троцкистов, сталинистов, маоистов.
Революции, которые намечают новую волну мировой революции в конце неолиберальной Б-фазы развития мирового капитализма, еще больше усиливают эту тенденцию. Так революция в Непале, которую возглавила Коммунистическая партия Непала (маоистская), имеет в числе своих противников другие «коммунистические» организации, также рисующие на знаменах Мао. В Венесуэле, где буржуазно-демократическая, антиимпериалистическая революция, начатая под знаменами Симона Боливара, перерастает в социалистическую, президент Уго Чавес является поклонником Мао Цзэдуна, но часто заявляет также о своей приверженности идеям Троцкого, в то же время в числе его советников марксисты, принадлежащие к разным течениям мирового коммунизма, а в состав боливарианского фронта входят коммунистические, маоистские, троцкистские группы.
Марксисты, воспитанные в разных традициях, связанных с драматически противоречивой судьбой социализма в ХХ веке, на новом этапе революционной истории приходят к одним и тем же выводам. Все более настоятельно требуется единство на основе революционной стратегии. Это объединение будет проходить не по основанию отношения к СССР в тот или иной период его истории (хотя, конечно, дискуссии об этом важны для марксистской теории), а по основанию выбора революционной стратегии в сегодняшних условиях. К сожалению, такой подход наталкивается на рецидивы сектантства, тянущиеся хвостом из предшествующего этапа революционной борьбы.
Конвейер войн
После двух мировых войн, в которых империализм разрешал свои противоречия ценой миллионов жизней, во второй половине ХХ века войны становятся постоянным явлением, но в локальном масштабе. Они то вспыхивают, то погасают, то в одной, то в другой точке на периферии мирового капитализма. Наряду с «мирной» Европой и Северной Америкой, появляются целые регионы, где война становится постоянным явлением, «нормой». Там, где деколонизация проходила по сценарию империалистических стран, государственные границы были нарезаны так, чтобы этнические или религиозные конфликты не утихали. Примером этого является Индия и Пакистан, рубежи которым нарисовала английская администрация. Другой «фабрикой войн» была и остается Африка. Здесь более развитые племена использовались колонизаторами в качестве охотников за рабами из числа менее развитых. Века работорговли породили стойкую ненависть этих племен друг к другу – только в 90-е годы ХХ века геноцид и война, которые стали будничными явлениями в Африке, унесли более 10 миллионов жизней. Ближний Восток, где Израиль стал боевым отрядом мирового капитала в борьбе с антиимпериалистическим движением, также продолжает оставаться негаснущим очагом войны. Империализмом была инспирирована ирано-иракская война в 80-е. Тогда США снабжали оружием и поддерживали сегодняшнего «дьявола во плоти» Саддама Хусейна поставляя ему все виды оружия, включая химическое и бактериологическое. США поддерживали Хусейна, когда он уничтожал иракских коммунистов и курдов, борющихся за независимость.
90-е годы начинаются войной США против Ирака и войной в Югославии, которая также завершается империалистическим вмешательством. В ходе Югославской кампании НАТО обостряются отношения межу США и Германией, которые преследуют несколько разные интересы в ходе совместной агрессии.
Новую интенсивность войнам империализма придает кризис 2001 года. Этот кризис, который экономисты сравнивали с Великой депрессией 30-х годов, оказался, однако, менее разрушительным, чем его исторический предшественник. Обвал фондового рынка в области «новых технологий» стал самым серьезным его последствием. Этот же обвал передал фактически власть в США в руки группы неоконсерваторов, тесно связанных с сырьевыми монополиями.
Буш, их кандидат в президенты, пришел к власти, набрав меньшинство голосов на выборах, в результате скандального пересчета голосов во Флориде, фальсификации голосования.
В 30-е годы Гитлер был поставлен во главу Германии крупнейшими немецкими стальными и химическими монополиями – Тиссеном, Круппом и др. Гитлер был нужен крупному капиталу Германии для того, чтобы осуществить скорейший захват рынков сбыта и источников сырья военными методами, потеснив основных конкурентов Германии – Британию и Францию. Буш поставлен с той же целью американскими корпорациями «Дженерал электрик», «Экссон Мобил», «Шеврон», «Нортроп», «Хеллибертон». Большая часть американской администрации напрямую связана с энергетическими монополиями, наиболее реакционной, крайне правой, профашистской частью бизнеса США. Вице-президент Дик Чейни – бывший глава и нынешний совладелец корпорации «Хеллибертон». Советник национальной безопасности Кондолиза Райс – бывший член совета директоров корпорации «Шеврон».
Первой жертвой агрессивной политики новой администрации стал Афганистан. Война была начала в 2001 году, поводом стала террористическая атака в Нью-Йорке. Однако связь между атакой террористов и завоеванием Афганистана уже тогда казалась сомнительной общественному мнению даже внутри США. Появившиеся позже свидетельства показывают, что военная операция готовилась заранее. Бывший министр иностранных дел Пакистана Ниаз Наак заявил в июле 2001 г., что «американские государственные служащие сообщили ему о плане американцев начать военную акцию против режима талибов и заменить их правительством «умеренных» афганцев. Акция должна проводиться с баз в Таджикистане. Ему также было сказано, что, если будет принято решение о поддержке акции, она может быть проведена в середине октября»[119].
Причиной войны стал кризис перепроизводства, а решением – увеличивающийся военный заказ. В Афганистане американская армия применяла прежде всего самое дорогостоящее вооружение. Военно-промышленный комплекс, таким образом, стал тем «маленьким мотором», который заводил «большой мотор» капиталистической экономики США. Война в Афганистане, а потом и война в Ираке, помогли США гораздо быстрее преодолеть последствия кризиса, чем их европейским конкурентам.
Военные расходы США снизились с $382,5 миллиарда в 1985 году до $276,3 миллиарда в 1997 году. Потоптавшись на этой отметке в 1998–2000 годах, военные расходы резко скакнули в 2001 году, и продолжают расти. В 2006 году они составили $561,8 миллиарда. Увеличение военных расходов в два раза не могут быть объяснены реальной военной угрозой – ни Ирак, ни Иран, ни крошечная Северная Корея не представляют для США военной угрозы. Причины сугубо экономические, война – лишь следствие противоречий развития капиталистической экономики. Бум в военной промышленности становится основным фактором роста американского капитализма, ВПК сменил «новую экономку» в качестве локомотива экономического развития. У американских компаний, занимающихся производством оружия, увеличение продаж составило почти 60 % (с $157 миллиардов в 2000 году до $268 миллиардов в 2004 году).
Важной для постсоветского пространства является война в Чечне, которую российский империализм ведет с небольшими перерывами с 1994 года. Из средства получения дополнительных сверхприбылей путем банковских спекуляций она превратилась в средство постоянного обогащения за счет военных заказов, «восстановления» и других способов потребления бюджетных средств. Здесь, как и в США сегодня, сырьевые и военные монополии задают тон внутренней политике и военной политике правящего класса. Не удивительно поэтому, что обе масштабные «операции» российских войск в Чечне совпадают с периодом роста цен на нефть на мировом рынке. Фактически война идет за контроль над Каспийской нефтью и ее транспортировкой, в которой компания «Транснефть» выступает конкурентом европейско-турецкого консорциума. Народ Чечни становится жертвой этого империалистического конфликта.
В США и в России военная истерия служила удобным поводом к ужесточению внутреннего режима, принятию «антитеррористического» законодательства, серьезно ограничивающего права и свободы человека. Это еще раз доказывает, что без борьбы за свободу угнетенных наций никогда не достигнут свободы и нации-угнетатели.
Будущее капитализма
Можно догматически восклицать, что у капитализма нет будущего. В длительной перспективе это, несомненно, так. Но революционный марксизм основывает свой прогноз конца капитализма вовсе не с детерминистским представлением о «неизбежности» социалистической революции, которая «автоматически» будет порождена движением стихийных сил капитализма.
Противоречие между детерминистским и диалектическим подходами к этому вопросу составляло суть дискуссии между В. И. Лениным и Розой Люксембург, проанализированная Георгом Лукачем в его знаменитой работе «История и классовое сознание». Это противоречие внутри революционного крыла марксистского движения.
Ленин противостоит детерминистскому подходу (который не доведен до крайности у Розы Люксембург, но в неразвитом виде содержится в ее теоретических построениях), подчеркивает значение классового сознания. Роза Люксембург видит революционность в конечном счете в стихийном движении пролетариата. В этом плане она является идейной предшественницей тех, кто сегодня говорит о самодостаточном значении социальных движений, противопоставляя их «косности» политических партий. Роза Люксембург также видит в организованной социал-демократии своеобразный тормоз развития стихийной революционности масс. Массы напирают слева на окостеневший партийный аппарат и он поворачивается в революционную сторону, борьба между оппортунизмом и революционным марксизмом разрешается под этим давлением внутри одной партийной структуры, где эти два направления сосуществуют в качестве «течений» – к этому можно свести революционную тактику Люксембург.
Ленин, напротив, считает, что противоречие нужно доводить до организационного разрыва с оппортунизмом. Это теоретическое различие «опредметилось» в различных судьбах российской и германской революций.
Пролетариат вступает в борьбу внутренне расколотым – на оппортунистическое и революционное направления. Массы, до этого политически пассивные, вовлекаясь в движение, примыкают, как правило, к оппортунистическому направлению и составляют меньшевистские Советы в России и правительство и Советы из правых социал-демократов в Германии. Левые должны «завоевать» эти массы на свою сторону.
Если организационное размежевание двух линий не завершилось до кризиса, то провести это размежевание во время кризиса оказывается гораздо труднее, что приводит немецкую революцию и, к сожалению, саму Розу Люксембург к гибели. Та же ошибка была допущена революционерами в Венгрии в 1919 году. Они объединились со старой социал-демократией, полагаясь на стихийную революционность масс и формальное признание социал-демократами диктатуры пролетариата.
Развитие производительных сил капитализма вовсе не ведет «автоматически» к социализму, они лишь создают предпосылки революционного переворота. Сами по себе они превращаются из производительных сил в разрушительные силы, делая все более реальной не альтернативу «социализм или варварство», а альтернативу «социализм или смерть».
Развиваясь производительные силы вовсе не натыкаются как на некую преграду на производственные отношения капитализма и «требуют» революции. Чисто экономическое развитие продолжается. И тут ошибались даже выдающиеся марксисты прошлого, такие как Троцкий и Сталин.
Троцкий в 1938 году начинает манифест создаваемого им Четвертого интернационала словами: «Экономическая предпосылка пролетарской революции давно уже достигла наивысшей точки, какая вообще может быть достигнута при капитализме. Производительные силы человечества перестали расти»[120]. Сталин приходил фактически к тем же выводам в последней своей работе «Экономические проблемы социализма в СССР» в 1952 году: «Можно ли утверждать, что известный тезис …об относительной стабильности рынков в период общего кризиса капитализма, высказанный до Второй мировой войны, – все еще остается в силе? …Можно ли утверждать, что известный тезис Ленина, высказанный им весной 1916 года, о том, что, несмотря на загнивание капитализма, «в целом капитализм растет неизмеримо быстрее, чем прежде», – все еще остается в силе? Я думаю, что нельзя этого утверждать. Ввиду новых условий, возникших в связи со Второй мировой войной, оба тезиса нужно считать утратившими силу»[121].
Сталин и Троцкий разделяют убеждение в том, что если общественная система капитализма определяется движением экономических сил, то и пределы ее развития очерчены бунтом экономических сил против этой системы. Но сам по себе этот бунт рождает лишь возможность перехода к социализму. Экономическое развитие на капиталистическом основании не прекратилось ни в 1938-м, ни в 1952-м, продолжилось и накопление разрушительного потенциала системы, пропорционально которому растет значение классовой сознательности, «субъективного фактора», значение теории и значение организации.
Но если развитие стихийных сил капитализма продолжается, то мы можем и должны в общих чертах представлять себе его ближайшие результаты.
Кризис неолиберализма и переход к новой фазе капиталистического развития
Неолиберальная система исчерпывает свой ресурс. Кризис 2001 года обнажил это. Капитализм в наиболее развитых странах не может продолжать следовать неолиберальной модели, она ведет к стремительному росту задолженности, в том числе в империалистических странах, с трудно предсказуемым финалом. Территориальное расширение рынков, связанное с поражением социализма и открытием рынков Восточной Европы, России и Китая с его миллиардным населением, исчерпало свой ресурс. Китай из импортера превратился в экспортера. Российский капитал, пользуясь благоприятной конъюнктурой цен на сырье, создает свой центр концентрации капитала.
Таким образом, «длинный» цикл, начавшийся в 1973–1975 годах, подходит к концу.
Кризис неолиберализма требует увеличения государственных расходов. Мы видели, что для Японии увеличение государственных расходов становится вопросом выживания. Тем не менее, причины краха «социального государства» и социал-демократической политики не исчезли. И новый переход к стратегии послевоенного кейнсианства вряд ли возможен.
То, что возможно сегодня, это уже отчасти реализуемая администрацией Буша стратегия «военного кейнсианства», то есть увеличение госрасходов за счет военной сферы. Начавшись как мера противодействия кризису, она уже начинает превращаться в норму.
Второй особенностью новой фазы капитализма будет переход к протекционистской политике, по крайней мере, ведущими империалистическими странами, а также стремительно растущим Китаем. Протекционистские барьеры уже вырастают между США и Европой. Конкуренция в сфере высоких технологий, автомобильной промышленности и авиастроении дополнилось резким противостоянием энергетических корпораций в ходе войны в Ираке.
Ближний Восток – основной поставщик нефти в Европу, Японию, Китай. Капиталисты США заинтересованы в ослаблении экономики своих конкурентов, прежде всего Германии и Франции. В результате военной оккупации Ирака европейским капиталистам придется закупать нефть у американских компаний, обогащая американских капиталистов. Оккупационные власти поставили под свой контроль природные ресурсы Ирака. Это позволит американским капиталистам безраздельно хозяйничать в Ираке. «На колониальном рынке легче (а иногда единственно только и возможно) монополистическими путями устранить конкурента, обеспечить себе поставку, закрепить соответствующие «связи» и пр.»[122].