И кое-какие документы действительно были. «По рассказам гр-ки Перепрыгиной, — сообщал в 1956 году Серов Хрущеву, — было установлено, что И.В. Сталин, находясь в Курейке, совратил ее в возрасте 14 лет и стал сожительствовать. В связи с этим И.В. Сталин вызывался к жандарму Лалетину для привлечения к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И.В. Сталин дал слово жандарму жениться на Перепрыгиной, когда она станет совершеннолетней. Как рассказывала в мае с.г. Перепрыгина, у нее примерно в 1913 году родился ребенок, который умер. В 1914 году родился второй ребенок, который был назван по имени Александр...»
Некоторые исследователи жизни Сталина идут еще дальше и предполагают, что отношения со Свердловым у него испортились именно из-за совращения им малолетней. Но как бы там ни было на самом деле, Лалетин был вскоре заменен на М.А. Мерзлякова, который смотрел на подобные игры куда спокойней. Как, впрочем, и Ленин, когда ему докладывали о «шалостях» его соратников. Главное, чтобы они не изменяли партии...
Весной 1914 года в поселок прибыл сам господин Кибиров. И произошло это, по всей видимости, из-за конфликтов, которые возникли у ссыльных с сосланными сюда уголовниками. Вернее всего, они возникли у Свердлова, кто-кто, а Сталин умел себя вести с уголовным элементом. Некоторые исследователи не исключают и того, что те травили Якова Михайловича по наущению самого Сталина, который хорошо знал, как те умеют отравлять жизнь.
Потому и заслуживает внимания сообщение в газетах о том, что летом 1914 года на пароходе «Рагна» «бежал в Западную Европу... один из товарищей Сталина по курейской ссылке». А если учесть то, что в Курейке было всего двое политических — Свердлов и сам Сталин, — то такой побег мог совершить только очень провинившийся в чем-то уголовник. Иначе зачем было приезжать Кибирову и «очищать Курейку от этих сожителей», как писал в воспоминаниях один из ее жителей.
В июле 1914 года Сталин вместе со Свердловым был доставлен в Монастырское, где он и узнал об объявлении Австро-Венгрией войны России. Как он отреагировал на это известие точно неизвестно. Но надо полагать, эта новость доставила ему мало радости: в условиях военного времени бежать было уже практически невозможно. Понимал ли он, что мировая война является прологом к новой русской революции, подобно тому, как русско-японская война вызвала революцию 1905 года? Вряд ли... Так далеко он не заглядывал, да и не его это было дело: заниматься теоретическими прогнозами...
В Монастырском он с великой радостью встретился со своим старым знакомым Суреном Спандаряном, и, как утверждали многие, знавшие Сталина, именно он и прибывшая в Туруханский край известная революционерка B.Л. Швейцер на какое-то время стали ему самыми близкими людьми.
И можно только догадываться, с какими чувствами он осенью снова уезжал в свою забытую Богом и людьми Курейку. Ведь теперь ему даже поругаться не с кем было, поскольку Свердлов получил разрешение вернуться в ту самую Селиваниху, где проживал до ссылки в Курейку.
Впрочем, чего догадываться! О той тоске, в какую впал Сталин, прекрасно говорит его письмо жене Сергея Аллилуева Ольге Евгеньевне. Он даже не упоминал теперь о деньгах, а только просил... чтобы его не забывали. «Я, — писал он, — буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия, летом — река, зимой — снег, это все, что дает здесь природа, я до глупости истосковался по видам природы, хотя бы на бумаге».
Близкий к отчаянию, он очень обрадовался, когда узнал, что в июле 1915 года в Монастырское прибыли такие известные ему члены большевистской фракции в Государственной думе, как М.К. Муранов, Л.Б. Каменев, А.Е. Бадаев и Г.И. Петровский.
Очень скоро все ссыльные большевики собрались для... суда над отступником от ленинской линии Львом Каменевым. И здесь надо напомнить вот о чем. Сразу же после конгресса в Штутгарте в 1907 году II Интернационал по инициативе Ленина обратился к социал-демократам с предложением в случае войны «использовать экономический и политический кризис, вызванный войной, для того чтобы... ускорить уничтожение классового господства класса капиталистов».
Однако в августе практически все социалисты и социал-демократы Европы поддержали свои правительства. Ленин обвинил их в измене и уже 5 сентября в Берне зачитал небольшой группе большевиков свои тезисы о войне. «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России, — заявил он, — наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск. Всесторонняя, распространяющаяся и на войско, и на театр военных действий пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран. Безусловная необходимость организации для такой пропаганды на всех языках нелегальных ячеек и групп в войсках всех наций. Беспощадная борьба с шовинизмом и «патриотизмом» мещан и буржуа всех без исключения стран».
Как и всегда, большевики оказались изолированной группой. Взгляды меньшевиков отличались необычайным диапазоном и простирались от стоявших за «национальную оборону» «правых», которых поддерживал Плеханов, до «левых», лидер которых Мартов был солидарен с Лениным. Но даже сейчас между ними была огромная пропасть. Ленин собирался покончить с войной путем социалистической революции по всей Европе, в то время как Мартов был намерен покончить с ней через буржуазно-демократический мир на основе национального самоопределения без аннексий и контрибуций.
В конце сентября 1914 года пять большевистских депутатов Государственной думы провели тайную конференцию в Финляндии, где, вдохновленные тезисами Ленина, обличали правительство в войне. Через месяц депутаты-большевики провели еще одну конференцию и в начале 1915 года подверглись аресту. В феврале 1915 года всех их суд обвинил в государственной измене.
В числе обвиняемых был и Каменев, редактор «Правды» и советник большевистской фракции в Государственной думе, который отвечал за проведение ленинской политики. Но в то же время Лев Борисович не разделял точки зрения Ленина в отношении войны, считая, что Россия ведет оборонительную войну против Германии и ее союзников. Об этом он заявил на суде, на котором предстал вместе с пятью большевиками-депутатами Государственной думы по обвинению в государственной измене, выразившейся в следовании ленинской политике «превращения империалистической войны в войну гражданскую». Несмотря на вероотступничество, Каменева признали виновным и сослали в Енисейский край, где он подвергся второму суду, теперь уже большевистскому.
Как относился к войне сам Сталин, сказать невозможно. Но судя по его так дорого стоившим ему выступлениям в марте 1917 года, он скорее был на стороне Каменева. Поэтому, в отличие от Свердлова и Спандаряна, которые клеймили позором отступника, не проронил ни слова. И не только по той причине, что никогда не испытывал никакого интереса к традиционной российской практике вести горячие споры о том, что не имело никакого практического значения. «Биться за принципы ради них самих, — писал о Сталине Исаак Дейчер, — не имея ни малейшего шанса на их немедленное применение, отнюдь не принадлежало к числу его любимых занятий».
Главным в молчании Сталина было, наверное, другое. Памятуя о Малиновском, он не хотел обжечься еще и на Каменеве, самом видном работнике партийной печати и фигуре, весьма близкой к Ленину. Да и кто на самом деле знал, какие там у него отношения с Лениным? А ну как и на этот раз какая-нибудь хитрая комбинация с двойной игрой? Вся эта комедия с судом, который от нечего делать затеяли все эти крикуны, ничем не кончится, и портить отношения с человеком, который может взлететь выше всех, ему не хотелось. Ну а эти... черт с ними, пусть говорят все, что им будет угодно...
К проступку Каменева он отнесся более чем лояльно и приобрел не только товарища, но и возможного союзника. Сталин все рассчитал правильно, Каменев добра не забывал и, когда в июне 1924 года под Кобой зашатается кресло генерального секретаря, Каменев отплатит ему той же монетой.
И все же Сталин был далеко не в восторге от думцев и в очередном письме за границу писал: «Видел я летом Градова (Л.Б. Каменева) с компанией. Все они немножечко похожи на мокрых куриц. Ну и «орлы»!..» Тем не менее, когда все эти «орлы» были переведены в Енисейск, Сталин сделал все возможное, чтобы узнать их адреса, и вступил в переписку с Петровским и самим Градовым.
Ну а затем случилась еще одна скандальная история, на этот раз связанная с ограблением кладовой фирменного магазина компании «Ревельон», которая занималась заготовкой пушнины в Туруханском крае. Понятно, что на грабеж кладовой, которой заведовал ссыльный большевик М. Тылок, пошли не от хорошей жизни. В ограблении и покупке сахара по бросовой цене оказались замешанными Спандарян и Швейцер. И, как рассказывали потом участники событий, сдал их Кибирову ссыльный Петухов.
Эта история снова расколола ссыльных: одни требовали объявить Петухову бойкот, а другие выступили в его защиту. Интересно и то, что в числе первых был Спандарян, а среди вторых — Свердлов.
Сторонники бойкота потребовали объявить его и самому Свердлову, которого тут же обвинили в связях с охранкой и моральном разложении. С доказательствами было, правда, не очень, но хватило и того, что Свердлов... давал уроки немецкого языка кому-то из работников полицейского управления. А его товарищ Голощекин лечил зубы полицейским и их женам.
Когда было решено созвать собрание, Свердлов и еще восемь человек высказались против какого бы то ни было разбирательства, а еще семь проголосовали за бойкот. Что же касается Сталина, то он и на этот раз воздержался и объяснил свою позицию тем, что, если уж наказывать, то надо было исключать и Свердлова, и Петухова.
Тем не менее конфликт не был исчерпан, и после возвращения в Курейку Сталин пытался избить Иванова, входившего в группу Свердлова. Досталось от Сталина и Голощекину, бросившемуся на помощь Иванову. У Спандаряна во время драки начался нервный припадок, пошла горлом кровь, и через несколько дней он тяжело заболел. С каждым днем ему становилось все хуже. Было решено добиваться перевода Спандаряна в более благоприятное для его здоровья место. Но уже в марте он умер...
Оставшись, по сути дела, один, Сталин был вынужден общаться с местными жителями, которые называли его Осипом. Они многому научили его в искусстве выживания в суровом климате Заполярья. В том числе и ловле рыбы. И он настолько преуспел в этом сложном деле, что очень скоро его стали считать чуть ли не волшебником. Хотя все объяснялось куда проще. В отличие от сидевших над одной и той же лункой аборигенов Сталин то и дело переходил с места на место и таким образом ловил куда больше рыбы.
Однажды, возвращаясь с ловли, он попал в страшную пургу и чуть было не погиб. И когда он, весь залепленный снегом, с обледенелыми бровями и усами, повстречался двум местным жителям, те приняли его за водяного и в ужасе убежали. И все-таки ему удалось выйти к жилью. Он настолько устал, что проспал после этой чуть было не ставшей для него последней рыбалки целые сутки.
Ну а летом Коба пропал. Никто не видел его в Курейке, включая стражника Мерзлякова, который был обязан видеться со своим подопечным каждый божий день. И тем не менее в своих воспоминаниях он писал о том, что не видел Сталина «целое лето»!
Зато один из сосланных депутатов Государственной думы Г.И. Петровский утверждал, что он видел Сталина в августе 1916 года в Енисейске. Что же он там делал? Не собирался ли снова бежать? А может быть, в очередной раз осложнились его отношения с братьями Перепрыгиными? Ведь их сестра Любовь Перепрыгина, как во всяком случае утверждала И.А. Серова, имела от него двух детей. И вполне возможно, что весной 1916 года Сталин снова вступил с ней в связь, что, конечно же, не нравилось ее братьям. Единственное, что ему оставалось, так это только бежать.
Сейчас уже не скажешь, что же произошло тем летом на самом деле. Известно только, что после его возвращения в Курейку был арестован Федор Андреевич Тарасев, который якобы дал ему лодку.
А вот стражника Мерзлякова, который в течение целого лета обманывал Кибирова, подтверждая нахождение Сталина в Курейке, по каким-то странным причинам не наказали. По всей видимости, вышестоящее начальство не пожелало выносить сор из избы, поскольку Сталин в конце концов благополучно объявился.
Где же он провел все лето? Как поговаривали, на небольшом острове Половинка, что в восемнадцати верстах ниже по течению Енисея. И тот же Мерзляков показывал: «И выезжал он на целое лето. Там рыбачил». Правда, при этом оговаривался: «Я только слухами пользовался, что он не убежал».
Но и эта версия не выдерживает никакой критики. Да и что было делать не представлявшему себе жизни без книг Сталину на лишенном растительности острове целое лето? К тому же на этот остров надо было еще попасть, и вряд ли у Сталина с его искалеченной рукой было желание пускаться в столь рискованное путешествие по Енисею.
И кто знает, не скрывался ли Сталин и на самом деле от братьев Перепрыгиных, которые были настроены по отношению к нему весьма воинственно. В результате чего Сталин перешел вдруг на жительство к Тарасеву. Правда, затем все, похоже, уладилось, и он вернулся в дом Перепрыгиных. В октябре 1916 года положение на фронте осложнилось, правительство объявило о призыве политических ссыльных на военную службу, и 14 декабря 1916 года Сталин в сопровождении стражника навсегда оставил Курейку.
Оказавшись в Монастырском, Сталин и не подумал менять свои отношения с другими ссыльными и повел себя заносчиво и независимо. «Как будто отъезд в армию, — вспоминал все тот же Иванов, — был должен образумить Иосифа Джугашвили... о необходимости возобновить товарищеские отношения с большинством колонии политических ссыльных. Это было необходимо с точки зрения партийно-организационной...
Приехав из Курейки в Монастырское, Джугашвили по-прежнему держался вдалеке от всего состава политической ссылки и никакой партийной связи не возобновлял с двумя членами Русского бюро ЦК — Свердловым и Голощекиным, а также с видными работниками партийного подполья... Этого необходимого примирения не произошло. Джугашвили остался таким же гордым, замкнутым в самом себе, в своих думах и планах...»
В Красноярск ссыльных доставили на собачьих упряжках, и в начале февраля 1917 года Сталин предстал перед врачебной комиссией. В армию его не взяли. И не только из-за плохо сгибавшейся левой руки. В самый последний момент его все же сочли «нежелательным элементом». И он очень быстро доказал правоту вынесенного ему приговора, установив связи с местными большевиками и написав две листовки «О войне» и «К солдатам».
Срок ссылки Сталина заканчивался 7 июня, и отправлять его в Курейку было бессмысленно. Он написал прошение енисейскому губернатору, и тот разрешил ему поселиться в Ачинске, где в то время уже находились такие видные революционеры, как супруги Врублевские, Линде, Муранов, Осинкин, Швейцер и Лев Каменев с женой Ольгой. Последний был на особом положении, так как пользовался авторитетом и обладал теоретическими знаниями. Он служил бухгалтером в Ачинской конторе Русско-Азиатского банка и снимал квартиру в доме купца Патушанского. Очень скоро его квартира превратилась в самый настоящий политический клуб, в котором ссыльные вели жаркие споры.
Почти все вечера в этом клубе проводил и Сталин, но, как вспоминал один из ссыльных, почти не принимал участия в беседах и спорах. А когда Осип, как звали Сталина в Ачинске, все же пытался вступить в разговор, Каменев обрывал его полупрезрительной короткой фразой, после чего Сталин снова надолго умолкал и принимался за свою трубку.
И ни хозяин дома, ни даже сам Сталин не знали того, что пройдет всего два десятка лет, и такой надменный Каменев будет униженно вымаливать жизнь у всесильного генсека. Однако тот даже не ответит на его слезливое письмо. И как знать, не вспоминал ли Сталин, подписывая смертный приговор бывшему товарищу и все так же попыхивая трубкой, те вечера в Ачинске...