Встретили нас пограничники. Они уже знали о нашем полете, приняли радушно, с гостеприимством людей, не избалованных встречами со знаменитостями.
Здесь мы сняли с турелей все вооружение, ибо для фашистских самолетов этот район был абсолютно недосягаем.
Переночевав в Анадыре, утром 1 сентября, в среду, мы стартовали на Аляску, в легендарный джек–лондоновский город золотоискателей — Ном. Маршрут небольшой, всего восемьсот сорок километров. Решили идти напрямик. Это было короче на сто шестьдесят километров, и мы выгадывали около часа, но этот час в полете нередко равноценен трехсуточному сидению на земле, так как погода в Арктике неустойчива и каждая минута дорога.
— Курс? — запросил меня Черевичный. — И когда будем в Номе?
— Истинный — восемьдесят восемь, условный — триста пятьдесят семь от меридиана девяносто градусов восточной долготы. Гиро-и астрокомпасы установлены на меридиан девяносто. Держать курс триста пятьдесят пять, снос вправо два градуса. В Ном приходим во вторник, через четыре часа сорок минут.
— Есть держать триста пятьдесят пять? Э… постой, а какой у нас сегодня день?
— Среда, первое сентября!
— Тогда что за чертовщину ты сказал: «Приходим во вторник»? А? — Иван вышел ко мне.
— Точно! Из среды во вторник! — подтвердил я.
Не выдержав его растерянного взгляда, я рассмеялся.
— На траверзе островов Диомида проходит демаркационная линия смены дат. Переходя ее на восток, все корабли и самолеты отводят часы на сутки назад. Следовательно, вылетев в среду первого сентября, мы прилетим в Ном тридцать первого августа, во вторник. А при возвращении в Москву мы переведем часы на сутки вперед. Дошло?
— Вполне. Теперь я понимаю, почему инквизиция обвиняла Магеллана в потере одного дня в году! А вот как теперь наша бухгалтерия будет нам рассчитывать командировочные? Пусть поломают головы!
— Ну, нашу бухгалтерию не объедешь, — вмешался Виктор Чечин. — Они и здесь сумеют сэкономить фонд зарплаты.
Все рассмеялись. И я вспомнил одного ретивого хозяйственника в системе Главсевморпути по фамилии Купчий, который, чтобы не платить стопроцентную надбавку, положенную по закону работающим за Полярным кругом, издал приказ: «С сего числа приказываю: Полярный круг перенести севернее Игарки, а бухгалтерии пересмотреть в связи с этим полярные надбавки рабочим и служащим игарского авиаотряда»
Узнав об этом, Отто Юльевич Шмидт, будучи тогда начальником Главсевморпути, говорят, даже заболел. Отменив немедленно приказ, Шмидт вызвал в Москву Купчина, долго и молча рассматривал его и отпустил, не сказав ни слова и не «сняв даже стружки». Потом подошел к карте Арктики, висевшей на стене кабинета, взял кисть и по всему пунктиру Полярного круга, как его принято изображать в картографии, жирно провел красной тушью.
Первая часть этого сенсационного географического сообщения — достоверный факт, вторая — вольное творчество досужих пилотов.
Вскоре после старта, как только вышли в Берингово море, Саша Макаров связался с Номом. Погода была ясная, но море штормило. Ном сообщил, что ждет нас и вышлет для встречи двухмоторный бомбардировщик БИ‑25, который покажет место посадки. Лагуна находится в двадцати километрах к востоку, у местечка Порт Сейфти. Все было ясно и вопросов не вызывало. Через два часа тридцать пять минут я записал в бортжурнал о перехода демаркационной линии времени и поздравил экипаж и пассажиров с тем, что они помолодели на сутки. А еще через час на горизонте ясного, палевого неба появилось перламутровое облачко, которое все росло, не меняя своей конфигурации. Рассматривая его в бинокль, Черевичный спросил:
— Что это? Кучевка или земля?
— Гора Осборн. Высота тысяча четыреста тридцать девять метров. Находится в шестидесяти километрах к северу от Нома.
Громов и Юмашев стояли за креслами пилотов. Часть пассажиров, по двое, спали на откидных койках, а остальные через центральные пулеметные блистеры следили за горизонтом, морем, восторгаясь необозримыми просторами, и поднимали неистовый крик при появлении черных веретенообразных силуэтов китов, которых они первоначально приняли за подводные лодки. Впереди, чуть левее, линия горизонта обозначилась темной чертой. Приближался берег. Там лежит Ном, но до него еще более ста километров. Как–то он выглядит, ведь мы его знаем только по клондайкским рассказам Джека Лондона.
Саша Макаров получил новую радиограмму, самолет из Нома вышел пять минут назад и идет нам навстречу. Я передаю ее Черевичному и прошу радиста узнать высоту идущего самолета: хотя видимость и отличная, но незачем идти лоб в лоб. Саша отстукивает на ключе и через ларингофоны сообщает:
— Идет на высоте две тысячи четыреста, путевая скорость четыреста восемьдесят километров. Командир капитан Пальмер, он же навигатор, а летчик — Коцебу!
— Хорошо чешут ребята! Слушай, Валентин, а пилот Коцебу не родственник ли русскому моряку Коцебу, именем которого на Аляске назван залив?
— Все возможно, Иван! Ведь семьдесят четыре года назад Аляска принадлежала России. Все побережье до нынешнего города Сан — Франциско было русским…
— Самолет! — перебивая меня, крикнул Черевичный, показывая вперед.
— Черт с ним, твоим самолетом! — почему–то с обидой ответил я.
— Потом доскажешь! — крикнул Иван. — Готовься к посадке и максимум внимания, местность незнакомая!
Американец приближался. Заметив нас, он покачал крыльями и, с резким снижением обойдя нашу лодку, вырвался вперед, ложась курсом на Ном. Мы ответили на его приветствие и начали снижаться. Ном открылся небольшим морским причалом и несколькими десятками одноэтажных деревянных домов яркой окраски, разбросанных по тундре.
Следуя за бомбардировщиком вдоль берега, мы вышли к лагуне. Американец лег на круг, показывая этим, что посадку производить здесь.
Осматривая лагуну с высоты пятидесяти метров, Черевичный отрицательно покачал головой.
— Не нравится она мне. Смотри, Валентин, как отчетливо сквозь воду просматриваются лежащие на дне топляки!
Действительно, несмотря на волну, было отчетливо видно, что дно лагуны усеяно утонувшими бревнами, некоторые, торчали градусов под тридцать.
— Похоже, что тут и двух метров не будет, а если и есть, то можно наскочить на плавник, посадочная полосато не обозначена, — ответил я.
Мы прошли еще несколько раз над лагуной, но утешительного ничего не увидели.
— Пошли в море! Сядем у причала! — приказал Черевичный.
— Волна высокая, но другого варианта нет! — ответил я, хотя несколько и опасался за прочность лодки, особенно выпускных поплавков — лодок шестиметровой длины, находящихся в консолях крыльев.
Бело–зеленые валы бешено накатывались на причал, бились в обрывистый берег и подбрасывали, как скорлупку, одинокую двухмачтовую шхуну, стоящую на открытом рейде. Все пристегнулись к сиденьям и затихли.
— Егор! Буду сажать на второй редан! Не давай опуститься носу! Вначале коснемся хвостовым реданом, потом на малой скорости перевалим в нормальное положение!
— Все ясно, командир! Только непривычно, кипит все! — ответил Байдуков.
— Нормально! Эта машина рассчитана на посадку в штормовую волну. Пойдем вдоль. Помогай парировать креном боковой ветер, и все будет — О'кэй! Как говорят американцы!
В динамик было слышно, как Байдуков хмыкнул и глубоко втянул воздух.
Черевичный подвел гидросамолет к верхушкам гребней поперечных валов с высоко задранным носом, так что со штурманского стола все посыпалось на пол. Море ушло, и через стекло кабины я видел только ясное голубое небо.
Режущий скрежет и шипение под днищем лодки, удар, еще удар, в кабине темнеет от накрывшей нас волны, и машина, дрожа и вибрируя, нехотя всплывает на очередной вал, а потом уверенно скользит по волнам, то взмывая в небеса, то прокаливаясь в зеленую бездну.
— Отдать водяные якоря, правый и левый' — подает команду Черевичный.
— Есть отдать правый и левый' — слышится в динамике голос Терентьева, орудующего в хвостовом отсеке
Я бросаюсь в носовую кабину, к главному якорю и, открыв люк, до половины высовываюсь на палубу. В ожидании очередной команды всматриваюсь, нет ли где стояночной бочки. Иван разворачивает машину и на малом газу скользит ближе к берегу, до которого не менее двух километров. Через шлемофон слышу его голос:
— Смотри внимательнее, нет ли где бочки? Увидишь, жду команды!
— Понял! Свой якорь держу наготове' — Ив этот момент я увидел, как от причала мчится к нам катер.
— От берега идет катер!
— Вижу! Что он, очумел? Режет полным ходом на самолет!
Иван даже прибавил обороты моторам, чтобы избежать столкновения. Но катер был уже рядом.
Высокий, острый как нож, его нос был нацелен прямо на пилотскую. И когда мы поняли, что столкновение неизбежно». катер вдруг вздыбился» лихо развернулся и мягко пристал кормой к носу самолета. Большой, как морской спасатель, он весь был задраен, и только на юте из открытых люков торчали головы в белых шапочках–пирожках — военных моряков американского флота. Приветливо улыбаясь, они что–то кричали, указывая на берег, на самолет и на свой катер. Не разобрав их слов из–за шума моторов, Иван, схватив мегафон, крикнул'
— Возьмите пассажиров, а мы уйдем на посадку в Тайлор. В Тэйлор! Или укажите якорную бочку для стоянки на рейде!!!
На палубе появился пожилой, загорелый до черноты мужчина и через усилитель зычно заговорил на чистом русском языке:
— Почему сели в море? Здесь нет якорных стоянок, а Тэйлоре тоже шторм!
— В лагуне мелко и полно плавника! — ответил Иван,
— Лагуна глубокая, от пяти до десяти метров. Очень чистая вода, потому плавник и пугает!
— Тогда для облегчения машины забирайте пассажиров, а мы перелетим в лагуну!
— О'кэй, господа! Примите поздравления от населения Нома!
— Советский экипаж и пассажиры приветствуют вас' Пока шли переговоры, все наши двадцать пассажиров, поддерживая друг друга, перешли на катер. А мы, задраив люки, пошли на взлет. Дважды, на малой скорости, машина отрывалась от волн, выбрасываемая, и дважды зарывалась в пенящие гребни, и только на третий раз Черевичному удалось уйти в воздух. Сделав круг над Номом, мы пошли над асфальтовым шоссе, идущим к лагуне. Осмотрев ее еще раз, Иван сказал:
— И все–таки, Валентин, неприятно садиться! Смотри, как отчетливо видны топляки!
— Наша осадка полтора метра, это при полной остановке, а на пробеге до тридцати сантиметров.
— Ладно, штурман, видишь вон ту красную бочку с белой полосой? После посадки на реданах подойду к ней. Успей набросить на нее стояночный трос.
— Ясно, но сильно не гони, оторвем бочку! Иван мягко посадил самолет и заскользил к стоянке. Приготовив стальную петлю и багор, я ждал подхода. Красиво встать на бочку с первого захода — это визитная карточка экипажа Я видел, как толпа военных и гражданских, стоящих у легковых автомашин, внимательно наблюдала за нами. Можно было бы глиссировать на малой скорости, но тогда машина просядет ниже, а мы все еще опасались топляка. Когда до бочки оставалось метров сорок, Иван резко сбросил газ, лодка, проседая, замедлила свое движение, и петля троса точно легла на кнехт. Выключив моторы, он открыл люк пилотского фонаря, вылез на палубу, рукой приветствуя собравшихся на берегу с таким видом, что подобное причаливание — плевое дело.
Подошел катер с группой военных, с ними был и тот, загорелый до черноты, говоривший по–русски.
— Ну здравствуйте, дорогие соседи! Рады приветствовать вас на твердой американской земле! Как же вы всех нас напугали! Это же безумие — садиться в штормовом море!
Он представился, назвав себя Игнатием Савельевым, фармацевтом и владельцем местной аптеки, а потом представил нам своих спутников, офицеров местного гарнизона и гидроаэродрома.
Офицеры шумно трясли нам руки, попросили разрешения осмотреть гидросамолет, с удовольствием затягивались папиросами «Казбек», смеялись, указывая на мундштуки папирос. Заметя наш удивленный взгляд, Игнатий Савельев объяснил:
— Неэкономно тратите бумагу. В Америке давно отказались от такой роскоши. Производят только сигареты. Лес надо беречь'
Я показал ему на берег и лагуну, сплошь заваленные плавником.
— А это что? Гниет же строевой лес!
— Но это же Аляска! Вывозить все трудно и производственно невыгодно, но большую часть мы используем в строительстве наших городов, дорог.
Старший по чину, представившийся нам инженер–капитаном авиабазы, осмотрев самолет, заявил:
— Оставьте ваших механиков, чтобы присутствовали при заправке горючим. Мои люди все остальное сделают. Поздравляю, вы освоили производство столь сложной машины Ваша лодка сделана покрепче наших. Выдержать такую посадку! Конечно, тут многое зависело от летного мастерства командора Черевичного, но и металл тоже кое–что значит! — переводил нам Савельев.
— Скажите капитану, — отвечал Черевичный, — что мы благодарим его за столь высокую оценку. Мы знаем и ваш «консолидейтед». Мы летали два года на таком гидросамолете. Он был закуплен нашим правительством для поисков Леваневского Губертом Уилкинсом. А навигатор наш знаком с Уилкинсом, беседовал с ним, когда тот приезжал в Москву.
Это сообщение вызвало целую бурю восторга. Офицеры бросились снова жать нам руки и приглашать в свои машины, чтобы доставить в город.
Чечин и Терентьев остались готовить самолет к вылету на завтра, остальные отправились в город. Кавалькада машин ехала по неширокому, но хорошему шоссе. Ехали до Нома более часа, хотя всего–то и было двадцать километров. Задержка произошла у парома через узкую тундровую речку Змеиная Паром был маленький, вмещал только две машины. Работал на нем высокий рыжеватый старик с сильными руками и жиденькой клинообразной бородкой.
— Посмотрите, господа, на хозяина парома! В ваших газетах, да и во всем мире, так на карикатурах изображают американцев. Настоящий янки! Этот владелец парома, Рыжий Смит, держит в руках всю дорогу. Нам нужен мост, а он не хочет моста. Земля его Ни на какие уговоры не поддается. Говорит вам нужен мост — строй ге его не на моем участке. А это значит — вести дорогу заново, по тундре, на вечной мерзлоте. Это очень и очень дорого.
— А почему не вмешаются военные? Ведь их же гидробаза! — сказал Черевичный.
— Военные только пришли. Рыжий Смит это чувствует и, наверное, обдумывает, как бы подороже сбыть свой участок вместе с паромом.
Вскоре подошла наша очередь. Рыжий Смит, когда ему сказали, что мы русские летчики, долго и с любопытством разглядывал нас из–под сурово насупленных бровей, медленно перебирая узловатыми руками канат парома. Мы вылезли из машины и стали ему помогать. Он как–то сразу растерянно и виновато заулыбался и что–то забормотал.
— Господа, Рыжий Смит тронут вашим вниманием: ему никто из пассажиров никогда не помогал! Он очень и очень тронут, благодарит вас и просит хотя бы на минуту зайти в его дом — он хочет показать живых большевиков своей семье, которая так боится русских, потому что все говорят: скоро придут русские из Сибири, чтобы изгнать всех американцев! — перевел нам Савельев.
Черевичный подошел к Смиту и дружески похлопал его по плечу.
— Слушай, янки, никто и не думает покушаться на твою Аляску, — Черевичный показал на тундру, а потом ткнул пальцем в грудь старика — Аляска твоя, а мы — рядом, Чукотка, Сибирь — друзья! Господин Савельев, и еще скажите, мы с удовольствием зайдем в его дом!
Смит радостно заулыбался и стал обнимать Черевичного. Дом паромщика был рядом, на берегу речки, одноэтажный, из толстых плавниковых бревен, в одну комнату. правда, комната большая, где было все вместе, как в русской избе, — кухня, спальня и столовая Грубая мебель, широкий стол, длинная лавка — все, видно, сделано своими руками. На этом фоне инородными выглядели холодильник и радиола. Две женщины, одна лет шестидесяти, с добрыми серыми глазами, другая совсем молодая, похожая на мать, в спортивных брюках и свитере, приветливо улыбались нам.
— Миссис Смит и мисс Катерина, — представил нас глава дома и, указывая на нас, грозно произнес: — Рашен пайлот, олрайт большивик!