Но зимой я прыгал мало. Во первых, не всегда меня отпускали, во вторых, погода зимой для прыжков часто неблагоприятная. Ветер, снегопад, просто облачность мешают нормальным полётам и тем боле прыжкам. Тем не менее, хотя и редко но получаешь от прыжков мощный психологический заряд.
В части продолжались интенсивные занятия, и нас предупредили, что наш взвод скоро выпустят раньше. Зима была во всём своём сибирском великолепии, и командир взвода Громовиков повёл нас, вооружённых учебными винтовками и деревянными гранатами, в лес на большую поляну. Она была усыпана свежим пушистым снегом и под ним что-то в виде бугорков передвигалось в разные стороны. Я спросил у сибиряка Щапова, что это может быть. Он мне сказал, что мыши. Я не поверил. И вдруг с дальней ели серый комок упал в снег. Через две секунды оттуда взлетела большая птица, удерживающая в лапках мышь, и скрылась в лесу. Мне объяснили что это сова. Громовиков дал нам вводную:
– За поляной на опушке леса находятся вражеские окопы. Противник в количестве одного взвода оснащён пулемётом и винтовками. Наша задача по пластунски с короткими перебежками добежать до окопов, предварительно забросав их гранатами, оставшегося противника уничтожить в рукопашном бою, захватить окопы и, дождавшись подкрепления, по моей команде продолжать бой. Ложись! По отделениям вперё-о-д марш! Мы поползли по глубокому снегу, потом поднимались и метров десять бежали, если можно назвать бегом передвижение по глубокому снегу. Через две перебежки прозвучала команда:
– Отставить! Всем вернуться на исходную позицию, – (что-то не понравилось взводному).
Мы все уже тяжело дышали.
– Вперёд ма-а-рш!
И опять тоже самое. Так повторялось ещё три раза. С нас со всех катил пот, кто-то развязал клапана на шапке, и взводный заорал:
– Курсант Калинин завязать шапку, – тот хотел что-то сказать.
– Молчать!,- а Калинин мне на ухо:
– Сам бы с-с-сука попробовал по такому снегу.
Я посмотрел на взводного. Он завязывал клапана на своей шапке.
Замёрз, голубчик, подумал я. В этот момент Громовиков заорал:
– За мно-о-й в атаку!!! Ура-а-а!!!
– Ура-а-а!!! заорали мы и побежали, держа винтовки штыками на перевес. Через пару секунд "а-а-а-а!" ответило эхо. Я глянул на Громовикова, он был впереди всех, кричал:
– Не отставать! Урр-а-а!.
Через метров пятьдесят я уже ничего не видел и не слышал. Бежал.
Да какой там бежал. Сунулся, как бульдозер раздвигая снег, винтовка стала такой тяжёлой, что я не мог уже её удерживать в горизонтальном положении, пот заливал глаза, лился по спине и ниже живота в пах.
Наконец мы у рубежа. Громовиков стоял разгоряченный, улыбался. Мы не ожидали от него такой прыти.
– Ну что, Калинин, попробовал и я.
– Извините, товарищ старший лейтенант.
– На этот раз прощаю. А в следующий раз на цементе будешь "сучить".
Калинин стоял, не зная куда деться. Как я узнал позже, этот Калинин, по образованию техник-механик, командуя взводом землеройной техники, напился самогона, показалось мало, сел на самый большой в СССР бульдозер, и покатил через Северск в село, оставшееся в зоне, за бормотухой. Его не могли остановить. Патруль бежал за ним, а он на полном газу, сколько мог выжать, удирал от них, пока, не справившись управлением не въехал в какой-то сарай. И оказался на разгрузке цемента. Дальнейшей судьбы его я не знаю. У меня только сохранилась фотография с его изображением и надписью: "Голосует курсант Калинин", снятая с того стенда.
Кто-то бухнулся в снег.
– Встать! В две шеренги становись! Проверьте себя, у кого остались гранаты.
Гранаты были не использованы почти у всех.
– Приказ не выполнен, противник не уничтожен, все убиты. Убитые, на ле-е-во! В расположение части бегом марш!
Я посмотрел на ребят. Со всех разгорячённых лиц валил пар. Бежать не было никаких сил. Света белого не видя, добежали до казармы.
Взводный нам дал час отдыха. Я разделся, снял нижнее бельё, выкрутил из него пот и повесил на горячий радиатор. Во всех казармах было паровое отопление. Радиаторы были горячее ста градусов, и от нашего белья шёл пар так, что в казарме стало нечем дышать, а запах…
Уверяю вас, что в конюшне приятней.
В свободное от занятий время, по вечерам, мы собирались в вестибюле клуба, играли в пинг-понг, бильярд, читали журналы. По выходным дням нам привозили кинофильмы.
Любил к нам приезжать в такие часы командир дивизии полковник Примин. Обычно он вставлял себе, взамен отсутствующего, стеклянный глаз, но в сильные морозы одевал повязку. Но у Примина были странные причуды, доходящие до самодурства. Так он любил приезжать на белой служебной "Волге" к нам в часть, и буквально с порога раздавал "подарки" за мелкие нарушения, меча громы и молнии. Потом вокруг себя, в вестибюле клуба, собирал сержантов, солдат и офицеров и рассказывал нам байки о войне, довольно интересные. Потом, вдруг, говорил как Манилов: "А не сыграть ли нам в шашки?". (Или в бильярд).
В обе игры он играл плохо, но, когда выигрывал, радовался, как ребёнок, а когда проигрывал, то злился и после третьего проигрыша швырял кий или шашки, как Ноздрёв, и уезжал. Правда, это случалось редко: я заметил, что офицеры ему специально проигрывают, вызывая тем самым его благодушное настроение.
Иногда он говорил: "А ну-ка, где наш "Мастер спорта СССР". Меня звали, и он предлагал мне сыграть в бильярд, в который я, вообще, не умел играть и после выигрыша надо мной он подтрунивал: "Тоже мне мастер спорта. Не знаю как тебе его присвоили". И был доволен своим выигрышем. А потом предлагал мне играть в шашки, где я был сильнее, и он, проигравши, пару раз уезжал с испорченным настроением. Я не приучен был специально проигрывать, и офицеры не любили, когда я у него выигрываю, тем более, что я поднаторел и в бильярде и стал иногда у него тоже выигрывать. Они толкали меня под столом ногами, но я делал вид, что не понимаю. И когда он приезжал, мне говорили, чтобы я не высовывался, а ему на вопрос, где мастер спорта, говорили, что я в наряде.
В один из вечеров он зашёл неожиданно в вестибюль, когда мы смотрели телевизор, показав жестом чтобы мы продолжали сидеть. По телеку показывали оперу Чайковского "Пиковая дама".Помолчав несколько секунд, Прмин произнёс:
– Пиковая дама.
Для меня это было открытием. Я до этого видел в нём только солдата, даже солдафона, а он и оперную музыку знает. Позже я убеждался не раз в своей жизни, что внешне грубый человек может иметь тонкую душевную конституцию и наоборот, жлоб прикидывающийся интеллигентом, остаётся жлобом. В этот раз Примин снял белый полушубок и папаху, дождался окончания оперы и затеял разговор..
Сначала спросил у солдат, как кормят, нет ли жалоб? Потом стал рассказывать о войне. Рассказчиком он был интересным, а мы были внимательными слушателями.. Я запомнил несколько его рассказов, которые поразили меня своими откровениями, которых тогда ещё цензура в печать не пропускала. Его рассказы попытаюсь передать так, как он их преподносил нам:
– В сорок первом году я был командиром эскадрона в кавалерийском полку. Немец двинул на нас такую мощь, что мы не ожидали. Танки двинули они на необученных воевать против них, да и не имеющих техники и нормального оружия, войска. Ну и драпанули мы. Потом в Москве какой-то умник придумал кавалерийскую противотанковую тактику . Когда пойдут танки мы, кавалерия, сидим в укрытии. Наша пехота первая их встречает, а когда немцы пройдут через наши окопы, мы выскакиваем из укрытия или из леса, если он был, с противотанковыми гранатами, скачем на танки, забрасываем их гранатами, а потом шашками рубим пехоту, как капусту, – и жестами Примин показывает, как рубить шашкой.
– Товарищ, полковник, так от противотанковой гранаты погибнет и тот кто бросал.
– Кто тогда об этом думал? Кинули мой эскадрон под Киевом на танки. А немцы из пулемётов, которые в танках, стали нас косить.
Половина эскадрона полегла на полпути. Остальные добрались до танков. Три танка уничтожили, а эскадрона моего не стало. В строю осталось только несколько человек. За три танка я положил эскадрон.
И начальство это считало успехом. И под Москвой такая тактика была.
Эх, ма!
Примин замолкает, достаёт платок откашливается, вытирает пот с лица. Видно, что трудно ему говорить. Кто-то спрашивает:
– И как вы без эскадрона?
– Это интересный вопрос. Вызвали меня в штаб армии. Там принял меня комкор, (звание такое генеральское было). Встретил меня со словами:
– А ты герой, Примин.
– Какой там герой, эскадрон положил.
– Ну, эскадрон не ты положил, а немец. И эскадрон ещё будет. А сейчас получи приказ, о назначении тебя командиром полка. Правда ни людей, ни лощадей у тебя нет. За пополнением поедешь на Кубань. Мы хоть и покончили с казачеством как классом, но они живучи. А потом есть ещё не старые казачки, что в гражданскую воевали. Короче.
Возьми с собой младших командиров и вперёд. На месте свяжешься с военкоматом, они тебе помогут. Их уже из Москвы предупредили.
– Приехал я на Кубань В военкомате говорят, что дать им мне некого. Единственный резерв старички и комиссованные. Тут вчера один приходил беспалый, так он ему велел погодить. Одна надежда на добровольцев. Поехали мы по станицам. Выбрал я большую. Собрали сход. Народу пришло – вся станица. Старики, бабы, дети. Попросили меня рассказать что гам на войне. Я рассказывал, то что есть и призвал записываться добровольцев. Стране сегодня нужны кавалеристы.
Надо подсобить Красной Армии. Но предупреждаю, что сегодня война не та. Танки, самолёты, машины, и не всякий устоит против такой силищи.
Вышел из толпы казак с Георгием и орденом Красного Знамени на груди, и молвил.
– Та що вы цього трэпла, хлопци, слухаетэ. Танкы, литакы. Налякав нас дуже. И кажысь я всрався, – и пощупал себя за штаны. Станица захохотала.
– А Вы и на наший мови можэтэ, товарышу полковнык? -спросил кто-то.
– Я у кубанских казачков научился. И призвал тот орденоносец записываться в добровольцы. Фамилия у него смешная была – Дышло.
Воевал он лихо. Два года со мной воевал. В сорок третьем, под Ростовом его пулемётом скосило.
Опять замолчал Примин, молчали и мы.
– Расскажите дальше, товарищ полковник, интересно.
– Ну, если интересно, слушайте. Записалось в той станице человек двести пятьдесят. Я рад такому успеху. Мои командиры тоже набрали много народу. Большинство со своими лошадьми и даже саблями. Человек двадцать с двустволками. Казачью форму одели, газыри, кубанки, бурки. Почти все умеют фехтовать. Но что-то мне было неспокойно.
Видел я их беспокойную, и какую-то нервную, показную весёлость.
Первую ночь заночевали в степи. Казакам не в первой..
("… а казаку бурка во поле станица,
а казаку бурка во поле постель.")
Розенбаум – "Казачья песня")
– Утром подъём, и нет моих казачков, усрались. (Я вспомнил, как я сбежал с операции.)
Осталось только несколько человек, учитель школьный в очках, Сатаневич Яков Соломонович, я его писарем взял, хотя он и в строй просился. На днях письмо от него получил из той же станицы. На лето к себе приглашает. В той станице ещё несколько моих казаков живут, на недельку съезжу повидаюсь. А то нас всё меньше. Ну ладно, курсанты, вам спать пора.. В следующий раз дорасскажу.
Това-а-рищ полковник-, канючим мы,- у нас ещё пятнадцать минут есть, расскажите. Чё, так и не вернулись?
Примин встал. Встали и мы. Он, уже одеваясь:
– Вернулись. Куда им деться. Вернулись и мы. Пошли по домам с милиционером. Объяснили, что они зачислены, по их же желанию в Красную армию, и теперь их ждёт суд трибунала, как дезертиров и трусов. А главное позор.. Казаку позор и обвинение в трусости хуже смерти. И воевали добрэ. Если бы не это ранение, – показал на глаз, я с ними до Берлина бы дошёл. А так пришлось после ранения воевать уже с другими. До свидания.
– До свидания, товарищ полковник.
В другой раз он начал свой рассказ со слов:
– Эх ребята, если бы не водка и не бабы, мы бы были в Берлине ещё в сорок третьем..
– А причём водка, товарищ полковник?
– При том, что и немцы знали пристрастие нашего брата к выпивке.
Оставляли на станции, вроде нечаянно, цистерну со спиртом. Наши войска возьмут стацию или целый город, перепьются и спят, как сурки.
Ещё хуже, когда оставляли древесный спирт. От него просто умирали или слепли. Немец их голыми руками брал.
Ведь советским войскам приходилось оставить станцию.
Я у себя в полку и потом в дивизии завёл такой порядок, что первым делом на станции и в городе проверяли цистерны и все другие ёмкости, нет ли в них спирта и, если находили, выставляли часовых или выливали спирт. Да, не выпивали, а выливали. Вот тебе хи-хи.
Благодаря этому многие живы остались.
Но, к сожалению, пили не только солдаты. Осенью сорок третьего получил я приказ высоту взять. А на ней мощное укрепление было. Мне в штабе сказали, что разведали хорошо и на высоте только винтовочки.
Для нас позиция была не очень удобная, и я после артподготовки послал в бой два эскадрона. Немцы их подпустили довольно близко, а потом открыли шквальный огонь. Много полегло тогда ребят. Я на коня и в штаб дивизии. А там два генерала пьяных в стельку сидят в обнимку и песни поют. Я доложил, что немец косит нас, эскадрон целый уложил. А командир дивизии, сволочь, достал пистолет и кричит, что меня сейчас пристрелит или позже, если я приказ не выполню. Трусом обозвал. Я в полк. В запале: "По коням, за мной". Конь у меня был лихой, орловец, Артур имя его было, вынес меня на высоту, а под ним мина взорвалась. Коня наповал, а мне ногу осколком в мякоть, правда, ранило и в голову осколок попал. Я сознание потерял, и спасибо моим ребятам, быстро меня в медсанбат. Врачи еле спасли. Высоту мы ту взяли, но дорогой ценой. Орден "Отечественной войны" и за ранение и за ту высоту получил А высота, я в прошлом году на ней был, так, бугорок. А ты говоришь, причем водка.
Рассказал нам полковник и ещё одну историю, до глубины потрясшую меня. Наверное, где-то в военных архивах она лежит за семью печатями, но вряд ли когда будет опубликована.
– Я после госпиталя вернулся в строй. Мы уже во всю гнали немцев.
Мой полк вырвался вперёд и занял город (Примин назвал город, но я не помню какой)
Наш рейд был настолько стремительным, что немцы не успели оказать сопротивления. А гарнизон там был большой. Больше чем две тысячи человек у нас в плену оказалось. Город имел важное значение и немцы очухавшись, решили нас окружить. Мы далеко оторвались от своих и подкрепления не ждали. Пришлось нам отступить. Вооружение их крупное пушки, машины, танкетки, мы взорвали, а стрелковое оружие, сколько могли, столько взяли с собой. Ну а куда пленных девать? Отпустить?
Завтра они против нас опять воевать будут, а меня самого за это расстреляют. Взять их с собой мы не могли. Не ушли бы от преследования. Я принял решение уничтожить их. Загнали их в балку, установили с четырёх сторон их же пулемёты и строчили их до последнего шевелящегося. Вот тогда я впервые увидел, что такое "кровь рекой" Она действительно текла рекой. За ту операцию меня наградили боевиком вот этим, – и показал на орден "Красного Знамени".
– Наградили не за пленных, а за взятие города.
Он замолчал, а я представил ту страшную картину расправы над пленными и спросил по глупости своей:
– Так Вы военный преступник? – и сам испугался своего вопроса.
К моему удивлению, полковник внимательно посмотрел на меня и, покачав головой, задумчиво ответил:
– Эх, Отя-а-н. Победителей не судят. А та река мне и сейчас, иногда снится.
Он резко встал, оделся и не прощаясь, вышел.
К нам в часть довольно часто приезжали всевозможные лекторы с докладами то о семилетке (Хрущёв решил за семь лет догнать Америку), то о международном положении (В Берлине был "поджигатель войны" Вили Брандт, а в Боне и в Вашингтоне такие же плохие Аденауэр и Эйзенхауэр и т. д.). Лекции были скучными, длились не меньше часа, и пока лектор читал, уставившись носом в бумаги, солдаты, сидя в тёплом зале, засыпали.