Лишь скосив глаз в мою сторону, ПОЦ строго спросил меня:
— Где комбат? — как будто это я был его подчиненным.
Все еще надеясь его задержать и выяснить, что же произошло, я остановил его. Сообщив, что комбат сейчас беседует с Членом Военного Совета, я намекнул, что мешать ему, наверное, не стоит и что… Вов-чик меня не дослушал:
— Где они? — и посмотрел на меня так, что все сомнения в предполагаемом диагнозе, еще теплившиеся в моем сознании, исчезли без следа. Это был взгляд одержимого и буйно помешанного, который сейчас должен был броситься на меня, перекусить аорту и выпить всю мою кровь в один засос. Чтобы избежать этой участи, я посторонился и сказал: «В ленкомнате третьей роты, но я тебя предупреждал».
Вовчик боднул воздух как молодой, норовистый бычок и решительно двинулся к указанной палатке. Я стал с интересом наблюдать, что же будет дальше.
А дальше было вот что. Из палатки выскочил комбат и жадно глотнул воздуха, подобно тому, как это делает человек, нырявший на большую глубину. Во всяком случае, лицо у него было такое же. Пробуксовав на месте, он исчез в направлении штаба. За ним неотступно следовал Сабодин. Я заинтересовался происходящим, но дополнительной информации не поступало. Батальон снова погрузился в полуденную дрему. Лишь сменившись, я от своих людей в штабе узнал, что же заставило комбата перемещаться по расположению батальона со скоростью, способной вызвать панику у подчиненных. Полученную информацию дополнили очевидцы и участники.
А случилось следующее. Досмотровая группа во главе с командиром прибыла на аэродром, но сразу возникла «незадача». В паре вертолетов вместо двух Ми-8мт был только один, вторая «вертушка» была тэшкой, которая при кандагарской жаре способна поднимать, по словам тех же вертолетчиков, стакан чая с алюминиевой ложкой. С ложкой из нержавейки ей уже не взлететь. Мало того, на тэшке летел командир звена, что, с точки зрения пилотов, наверное, правильно. Поскольку это сложнее. «Летуны» сразу предупредили, что если что, то садиться ведущий не сможет. Но это заявление не смутило решительно настроенного Сабодина и он, не изменяя боевого порядка группы на облете, влез в ведущую машину. Командовать разведчиками в ведущей вертушке было поручено сержанту Витольду Козлаускасу, здоровенному сержанту, уже заканчивающему службу.
Взлетели и пошли сначала строго на юг. Достигнув пустыни Регистан, повернули градусов на шестьдесят влево и пошли к Пакистану вдоль границы пустыни. Сначала все было спокойно, но на подлете к пакистанской границе заметили пыль на дороге, идущей вдоль нее. Начали снижение. Так и есть. По дороге, подлетая на ухабах, несся «симург». Находящиеся в кузове, видимо, тоже заметили вертолеты и сообщили сидящим в кабине. И теперь машина пыталась достичь кишлака прежде, чем вертолеты зайдут «на боевой». Из кузова открыли огонь, но это длилось недолго. Машину накрыли первым же залпом НУРСов. Съехав с дороги, она клюнула носом в кювет и остановилась. Теперь предстояло садиться для того, чтобы завершить уничтожение противника и собрать трофеи, которые должны были подтвердить, что в машине ехали отнюдь не мирные дехкане.
После непродолжительной перепалки с летчиками сел все-таки ведомый борт. Витольд с бойцами умело оттеснили отстреливающихся духов от машины. Поняв всю бесперспективность сопротивления, духи, которых всего было человека четыре-пять, отошли, успев забрать у убитых оружие и документы. Как, находясь в воздухе, Сабодин проглядел их отход, остается загадкой. Огонь прекратился, и сержант смог организовать досмотр, но, кроме горящей машины, в которой, кстати, тоже ничего не было, и двух убитых моджахедов, ничего найти не удалось. ПОЦ руководил действиями подчиненных по радиостанции.
— Грузите в вертолет и уходим! — орал он, прижимая рукой ларингофон радиостанции.
— Что грузить? — недоумевал Витольд.
— ВСЕ! — продолжал бесноваться Сабодин. — Оружие, боеприпасы, документы.
— Так ведь нет ничего, — отвечал Козлаускас. — Только трупы.
— Грузи! — кричал Сабодин.
— Что грузить? Трупы, что ли? — психанул сержант.
— Грузите трупы! — завизжал лейтенант. — Я приказываю!
Пожав плечами с нордическим спокойствием, Витольд приказал бойцам грузить тела борцов за веру.
Увеличив обороты и задрав хвост, МТэшка, как огромная стрекоза, отвалила вперед и в сторону. Пора было возвращаться. Когда вертолеты легли на обратный курс, набрав высоту две с половиной тысячи метров, Сабодин, видимо, успокаиваясь, начал соображать и, очевидно, догадался, что за трупы двух афганских граждан без оружия, подтверждающего их принадлежность к душманам, и без документов, указывающих на то же, его не наградят. А вероятнее всего, «вдуют». Прикинув так и сяк, Вовчик решил избавиться от покойников, выбросив их над пустыней. Но тут воспротивились летчики, опасаясь, что если тела найдут, то «всех собак» повесят на них, поскольку никак иначе, кроме как по воздуху, покойники в пустыню попасть не могли, да еще имея повреждения, характерные для падений с большой высоты.
— Раз забрал с собой, с собой и вези! — вполне резонно сказали ему «летуны».
Прибыв на аэродром и разгрузив вертолеты, Вовка рванул в батальон, оставив у тел убиенных «почетный караул». Именно в этот момент я его и встретил. Теперь мне была вполне понятна реакция комбата. Куда девать двух «жмуров», не знал никто. Ситуация была явно нештатная. Посоветовавшись со своими замами, комбат решил поручить эту щекотливую миссию начальнику разведки по кличке «Лохматый», получившему ее, как это обычно бывает, не за пышную шевелюру, а за блестящую лысину.
Лохматый был парень без комплексов. После нескольких допросов, на которых ему пришлось присутствовать, комбат высказался фразой из фильма: «Поручик, я сомневаюсь, была ли у вас мать».
Получив распоряжение, поручик лишь спросил:
— А куда их девать-то?
— Отвези их в ХАД, — поморщившись, сказал комбат. — Может, там возьмут.
Однако там принимать не захотели. Когда Лохматый подъехал к зданию контрразведки на трофейном «симурге», в кузове которого накрытые каким-то тряпьем лежали трупы, часовой его узнал и, ничего не подозревая, пропустил.
— Привет, мужики! — весело обратился к знакомым советникам никогда не унывающий «поручик». — Я вам духов привез!
— Привез, так веди, — отозвался один из советников, не поднимая головы.
— Так они не могут, — хихикнул Лохматый.
— Раненые, что ли? — поинтересовался другой. — Так от них только морока.
— Нет! — радостно возвестил «Гриха». — Убитые!
— Так на хрена они нам?
— Не знаю. Комбат просил передать.
— Да пошел ты вместе с комбатом, — резонно возмутились ХАДовцы и назвали адрес.
Обескураженный начальник разведки, в конце концов, поведал советникам, что это за «пассажиры» у него в кузове и откуда они взялись. Пожалев его, ХАДовцы посоветовали:
— Вывези ты их «по-тихому» на свалку и там где-нибудь сбрось, чтобы никто не видел.
Что и было сделано. Около семи вечера, когда по свалке вовсю бродят местные жители в поисках дерева, бумаги и еще Аллах их знает чего, к ней подъехал хорошо известный всей округе трофейный «симург» спецназовцев. Из него вышли Лохматый и водитель. Деловито открыв борт и отбросив тряпье в сторону, они вытащили сначала один, а потом и другой труп и «на раз-два» сбросили их в канаву. Также деловито, закрыв борт, они уселись в машину, оставив наблюдателей с открытыми ртами и вытянутыми физиономиями. Эскадрон смерти, да и только.
«Достаточно!»
Сабодин немного позже все-таки дал результат, но, как это и следовало ожидать, не просто, а с извращениями. Находясь в засаде, он умудрился сесть на самом правом фланге группы, которая располагалась в сухом русле. Ночью с его направления на засаду вышла машина, груженная оружием и боеприпасами. Не дав ей приблизиться к засаде, ПОЦ открыл по ней огонь метров с пятидесяти, исключив тем самым участие в засаде всех остальных. Он так увлекся, поливая машину огнем, что в конечном итоге, поджег ее. Разгоревшись, машина стала взрываться. Вовке же стали мерещиться духи, которые окружают его и хотят растащить с таким трудом добытые, наконец, трофеи. ПОЦ связался по радио с ЦБУ. По его просьбе были подняты Ми-24, на которых мне пришлось летать над ним до утра, пересаживаясь с одного борта на другой, когда кончалось топливо. Утром привезли группу и все, что осталось от трофеев: обгорелые стволы, покореженные патроны, неразорвавшиеся мины. Воевать с ним духи так и не пришли. Я их понимаю. Они его презирали.
Позже Сабодин потерял в бою автомат, чем «вконец достал» командование отряда, которое давно подумывало, куда бы деть этого дурака. Воспользовавшись очередным приездом в отряд начальника штаба округа, генерала-лейтенанта Гусева, комбат подал списки офицеров, подлежащих переводу из спецназа в пехоту по профессиональной непригодности. В этих списках были лейтенанты Марченко и Сабодин.
Увидев списки, Гусев решил лично взглянуть на этих офицеров. Посмотрев на них, Гусев, не отличавшийся особой мягкостью характера, видимо, пожалел их и спросил: «Есть ли какие-нибудь просьбы?». На что Сабодин снова скроил рожу имени Олега Кошевого из кино и, шагнув вперед, проникновенно произнес: «Позвольте остаться в спецназе!».
Заглянув в сумасшедшие глаза, генерал отшатнулся от него, как от прокаженного, и, замахав руками, сказал «Все! Все! Достаточно! Уводите скорее!».
Так Сабодин попал в дшб, а наш отряд зажил размеренной жизнью.
Лэха
Становление офицера
Леонида Федоровича Рожкова еще в курсантские годы прозвали «Лэхой» за характерный южнорусский выговор и некоторую заторможенность.
Был он заместителем командира третьего взвода девятой роты.
Типичная картина. Командир взвода:
— Рожков, сколько у тебя человек в строю?
Рожков:
— Трыдцать тры!
— Ну как же трыдцать тры, когда у тебя двенадцать человек в наряде?
— Щас, — далее следовали мучительные вычисления в уме.
— Ну?
— Да не сбывайте вы меня, товарыш лейтенант!
Через некоторое время:
— Рожков, ну сколько?
— Тогда двадцать четырэ, — говорил Лэха, вытирая мощной дланью пот со лба.
В 1982 году Леха Рожков, Женя Богомолов и Юра Мяличкин прибыли в Лагодехи после выпуска из училища.
Степенный и женатый Лэха вызывал уважение у старших офицеров. Солдат он никогда не бил. В общем, был весь такой правильный, чем здорово отличался от основной массы офицеров. Несмотря на всю свою правильность, взводный он был пока очень сырой, многого не знал и даже не догадывался о том, что это существует.
Спустя пол года в 173 отряде освободилась первая рота. Когда от нее отказались такие старые взводные как капитан Пятковский, по кличке Проклятый, и старший лейтенант Муталибов, по кличке Миндубай, комбриг сказал, что раз старые взводные отказываются, то роту он отдаст молодому.
— Возьмешь, Рожков?
— Возьму, — ответил обалдевший Леха.
Понятно, что документы на него никто сразу не оформлял, но для того, чтобы временно назначить исполняющим обязанности командира роты, его вызвал комбриг и еще раз спросил. Леха попросил время посоветоваться. Подходил он с этим вопросом и ко мне. Я честно сказал ему: «Я бы на твоем месте не спешил. Ты и группой-то командовать пока не научился, а это рота! Ротное хозяйство и материальная ответственность. Кроме того, ладно бы это была обычная, наша спецназовская рота. Тебе-то предлагают роту в 173 отряде, где десять единиц техники и семьдесят пять человек. Не спеши, подумай». Но Лэха моим доводам не внял и роту принял.
Беда была в том, что ни Проклятый, ни Миндубай вкалывать не собирались. Имея за плечами стаж офицерской службы десять и восемь лет соответственно, им все было пофигу, и довольно давно. Вскоре в эту роту перевели меня в наказание. Понятно, что я тоже не пытался честным трудом смыть и искупить. Замполитом был Мамедов Арзу Мамед Оглы, и этим все сказано. Кроме того, он постоянно отсутствовал. Единственной опорой был зампотех Марат Мазитов, который хоть технику содержал в исправном состоянии. Командовали в роте сержанты. Если бы не они, то вообще пиши — пропало. «Вдуть» солдата, как положено, Лэха не мог, он просто не знал как. В этих диких условиях вся его уставная правильность оказалась ненужной.
Аэродром Шираки. Сюда мы пришли пешком, совершив марш в двести верст, для того, чтобы выполнить программу прыжков из самолетов ВТА. Встали лагерем. Наша рота заступила в наряд, я дежурным по лагерю. После обеда комбат объявил общее построение. Встретив меня, он, издеваясь, спросил:
— Ну что, товарищ лейтенант, завалили службу?
— А что, вы видели, где она лежит? — парировал я.
Комбат скрипнул зубами и пошел дальше. На построении выяснилось, что в нашей роте солдаты были замечены комбатом во время игры в карты. Непонятно за что меня комбат снял с наряда, Лэхе поставил задачу вместе со всеми офицерами выдрать роту так, чтобы от бойцов валил пар, а затем похоронить колоду на глубине два метра.
Из всех офицеров, участвовавших в забеге, кроме Лехи был только я.
Рота построилась по полной боевой. Леха скомандовал, и мы побежали.
Через километра три я поинтересовался у Лехи, когда же мы начнем роту дрючить? Выяснилось, что мы уже в процессе. Правда, никто, кроме Лехи, об этом не догадывался.
— Леш, и сколько еще ты планируешь бежать? — осторожно спросил я.
— Пока бойцы падать не начнут, как приказал комбат.
— Леха, а ты на зарядку с бойцами каждый день бегаешь?
— Нет, конечно.
— Тогда быстрее упадем мы, поскольку наши кони бегают ежедневно и бегают хорошо.
— Что же делать?
— Дай мне немного порулить, и ты все поймешь.
— Валяй, — разрешил Леха, видимо, понимая, что я прав.
Спустя пять минут от роты валил пар. Бойцы отражали внезапные нападения противника то справа, то слева, переползали и перебегали на указанный рубеж, снова вставали, продолжали бег, падали спиной к вспышке ядерного взрыва лицом в грязь и снова вставали и продолжали бег. Еще через пять минут появились первые «раненые и убитые», которых пришлось нести. После этого рота отрыла в соответствии с нормативом ротный опорный пункт. Игроки же рыли окоп для стрельбы из гранатомета. Стоя. С лошади. Потом там и похоронили колоду карт. Я коротенько объяснил пагубность пристрастия к азартным играм, и мы в таком же режиме вернулись в лагерь. За двести метров от лагеря рота залегла и вползала в лагерь по-пластунски, исполняя ротную песню: «Округ Закавказский, дружная семья. Родины любимой все мы сыновья».
И Леха, и рота получили урок. Первый теперь хотя бы знал как это делается, а рота поняла, что, несмотря на мою нейтральность, она может быть очень временной.
Как я и предсказывал, роту Лэхе не дали. Из Германии приехал опытный ротный капитан Лихидченко. В третью группу пришел Саня Корнев. Нас потихоньку доукомплектовывали нормальными офицерами перед Афганом.
В результате получилось, что и у меня, и у Корня группы укомплектованы нормальными ребятами, а Лехе досталось все остальное. И пришлось вскоре Лэхе для наведения порядка переходить к неуставным взаимоотношениям.
Для соблюдения правил маскировки в Афгане Лэ-ха долбил своих нещадно.
Помню, как-то снимаю его на броне с места засады в районе горы Л ой Таг. Один из сержантов идет с забинтованной головой.
Спрашиваю:
— Что, война была?
— Нет! — отвечает. — Лэха.
— А что тогда голова забинтована?
— Упал.
Ну, упал, так упал. Приезжаем в роту. Лэха подходит и говорит:
— Серега, надо бы бинокль списать на боевые потери.
— Так ты же сказал, ничего не было, какие тогда потери?!
Молчит.
К вечеру вижу Лэху с загипсованной правой рукой.
— Леш, что у вас там произошло?
— Да так, оступился.
Начинаю выяснять у бойцов. Оказывается, сержант и еще один разведчик, пользуясь тем, что раньше именно в этом месте банда душманов «трясла» проходящий транспорт, снимая дань, решили, что свято место пусто не бывает.
Леха сначала не понял, почему у него под горой останавливается проходящий транспорт, но потом увидел эту пару мародеров. Увидев разъяренного командира, они попытались спастись бегством. Первого Лэ-ха двинул кулаком по голове и отрубил, второго достал биноклем. В результате пострадали все участники выяснения отношений. У обоих нарушителей сотрясение мозга, бинокль разбит, Лэха сломал кость в основании мизинца.