- Поехали, ребята, домой, - сказал Никита, почему-то вздохнув. Он тоже поглядывал на беременную. Очевидно, как и у меня, она вызывала у него аппетит. На подобные празднества следует являться одному.
Мы не стали прощаться с хозяином, выбрались из толпы и сели в "тойоту". Пыль на дороге улеглась. Увы, оказалось, что мы покидаем празднество не одни. Впереди то медленно, то истерично катились три мотоциклиста из дружественной Саймону банды. Как осетинские джигиты они то вскакивали на рули мотоциклов, то повисали сбоку, короче эквилибрировали. Они эквилибрировали для наших девушек, ибо желая поговорить, мы с Никитой уселись на заднее сидение. В конце концов, один из типов, бросив мото, прыгнул на капот нашей "тойоты", и улыбаясь, проехал с нами пару витков, все время пытаясь разбить стекло. Бледная Джули в ужасе обернулась к нам с безмолвным вопросом или криком. Никита вытащил из-под сиденья Нам нечто вроде ломика. К счастью тип, продолжая улыбаться, вскоре соскочил с капота, а мы наконец съехали с горы на двухстороннюю асфальтированную дорогу. Сделав несколько прощальных пассажей вокруг нас, мотоциклисты умчались.
- Пьяные или накуренные, - сказала Пам. - Я, честно говоря, думала, что их упражнения плохо кончатся.
Я думал то же, что и Пам. И Никита ответил мне взглядом, что "да". Но мы не признались в этом, как и подобает настоящим мужчинам. Мы заговорили об Аргусе и об отличии его от Саймона Нортона.
Жертв Голливуда я больше не видел. В конце июля, сбежав от Джули, я покинул Калифорнию.
Через несколько лет, взяв со стула в Люксембургском саду оставленную кем-то "Хэральд Трибюн", я обнаружил короткую заметку о смерти Натана Аргуса "сценариста и новеллиста, в возрасте шестидесяти шести лет. От рака простаты".
СТЕНА ПЛАЧА
Рю дэ Лион, ведущая от Лионского вокзала к площади Бастилии, - улица грязная, пыльная, неприятная. Она широка, и могла бы носить звание повыше, авеню например, но никто никогда ей такого звания не даст. Любому планировщику станет стыдно. Ну что за авеню при таком плачевном виде! Только одна сторона рю дэ Лион полностью обитаема - нечетная. По четной стороне, от пересечения с авеню Домэсниль и до самой Бастилии тянулась ранее однообразная каменная колбаса виадука, - останки вокзала Бастилии. Раздувшуюся в вокзал часть колбасы занимало заведение, именуемое "Хоспис 15-20". В нем (если верить названию) должны были содержаться беспомощные долгожители и хронические больные. Сейчас на месте "Хоспис 15-20" лениво достраиваются игрушечные кубики и сферы Парижской Новой оперы. То есть местность все еще плохообитаема.
Я изучил коряво-булыжную старую улицу по несчастью. В первые годы моей жизни в Париже мне приходилось каждые три месяца посещать ту сторону города. На рю Энард помещался (и помещается) центр приема иностранцев. Там, выстояв полдня в очереди, я получал (цвет варьировался в соответствии с тайным кодом полицейских бюрократов) повестку в префектуру для продления recepisse. Живя в третьем, я был обязан тащиться в двенадцатый арондисмант к фликам. Таков был регламент и таким он остался. Flics** нас не спрашивают, куда нам удобнее ходить. Чтобы добраться к ним я мог или "взять" метро до станции Реюйи-Дидро или мог достичь их более коротким путем по рю Фобург Сэнт-Антуан, она с ее мебельными магазинами была веселее, обжитее и чище; и позже повернуть на рю Реюйи, и только. Однако я предпочитал рю дэ Лион. Дело в том, что на рю дэ Лион был магазин оружия.
Оружейных магазинов у нас в Париже немало. Оружие, продающееся в них, одинаково недоступно личностям без паспортов, с легкомысленными бумажками вместо, сложенными вчетверо. И личностям с паспортами оружие малодоступно, верно, однако индивидуум без паспорта воспринимает оружие более страстно. Мне нужно было приблизиться к магазину на рю дэ Лион, набраться сил. Перед тем, как идти к фликам, в унизительную очередь, меж тел национальных меньшинств, стоять среди перепуганных черных, вьетнамцев, арабов всех мастей и прочих (но ни единого белого человека... один раз, заблудившаяся скандинавская старушка, и только!) я шел прямиком к двум заплеванным грязью от тяжелых автомобилей, запыленным
* Вид на жительство. * Флик - полицейский.
витринам тяжелого стекла. Разоруженный, как солдат побежденной армии, я стоял, руки в карманы, ветер в ухо, ибо нечему остановить ветер на широкой рю дэ Лион, и жадно глядел на Смит энд Вессоны, Кольты, Вальтеры, Браунинги фирмы Херсталь, израильскую митральез Узи... "Тир ан рафаль"* ~ хвастливо сообщала прилепленная под митральез этикетка. Очередями, думал я, очередями... ха... Сгустившаяся в стальных машинах сила, власть минимизированная до размеров тесно пригнанных друг к другу металлических мускулов, гипнотизировала меня. Уже отойдя было с десяток шагов, я возвращался, утешая себя гипотезой, что именно сейчас в центре приема иностранцев, пик наплыва посетителей, благоразумнее подождать чуть-чуть, и опять прилипал к стеклу. Нет, я ни разу не вошел в магазин, ибо твердо знал, что ничего кроме ножа не смогу у них купить... С моей рэсеписсэ, без национальности, они мне не продадут и охотничьего ружья. Да мне и не нужно было охотничье ружье, и нож мне был не нужен, у меня было два ножа... Я бы приобрел митральез Узи, если бы имел возможность. И кое-что еще... Я не фантазировал, стоя у витрины, я всегда решительно пресекал свои фантазии в зародышевом еще состоянии... Дальше обладания Узи мои фантазии ни разу не забрались. В детстве, сына обер-лейтенанта (такое звание, я с удовольствием обнаружил, оказалось, было у моего папы в переводе на немецкий. Я прочел в своей биографии, в каталоге немецкого издательства "P.S.", что я сын обер-лейтенанта) меня окружало оружие. Пистолет ТТ, позже отца вооружили пистолетом Макарова, автомат и пулемет Калашникова, я на них даже и внимания не обращал! В одиннадцать лет я гонял по улицам с бельгийским браунингом сосед майор арендовал мне его на день, вынимая патроны. Когда однажды, я помню, мама Рая не возвратилась домой к десяти вечера, задержалась в очереди (за мебелью!), отец сунул в карман пистолет и мы отправились в темноту Салтовского поселка искать маму. Два мужчины. Только в детстве, в той стране на востоке, я немного попринадлежал к власти через обер-лейтенанта папу Вениамина и его пистолет системы Макарова: девятимиллиметровая пуля с великолепной убойной силой плясала в кармане папиных галифе при ходьбе, и не одна, но в хорошей и многочисленной компании. Мы шли по Материалистической улице, в темноте два-три фонаря и под каждым топтались большие зловещие дяди. Но мы не боялись их, с нами была машинка...
Ветер врезал мне в ухо горстью пыли и я вернулся с Салтовского поселка на рю дэ Лион. Рядом стоял сутулый арабский, дядька с
*TIe en rafale - стрельба очередями
большим, покрасневшим от холода носом, в потрепанной шапке из цигейки. И неотрывно глядел на матовой синевой отливающую мускулистую жилистость карабина. Взгляд у него был грустный. Мы коротко переглянулись, без улыбки, но с симпатией, никто ничего не сказало я отошел ко второй витрине, целомудренно оставив его наедине с карабином. Так оставляют друга наедине с любимой девушкой.
Стоя потом в этой блядской очереди в центр, они еще даже не открыли дверей, затылок к затылку... (сейчас все это бесстыдство организовано лучше, тогда же, в панике, боясь западни со стороны новых властей, социалистов, "этранжерс" приходили едва не с рассветом, нервничали, ждали, бегали лить и отлить, доверяя свои имена соседям, топали ногами под дождем и снежной крупой; я старался думать об оружии, а не о фликах. Если не об оружии, то на военные всегда темы! Так я развлекался тем, что представлял соседей по очереди в виде солдат моего режимант, роты, батальона, и пытался определить на взгляд из какого типа получится какой же солдат. Некоторые из. них решительно ни к черту не годились, недисциплинированных их придется расстрелять за дезертирство после первого же боя, другие, напротив, обещали стать отличными храбрыми солдатами. Я вовсе не воображал себя мегаломанически полководцем, всего лишь офицером, может быть обер-лейтенантом как мой отец. Обер-лейтенанта, я был уверен, я достоин. Почему? Потому что в воинской профессии, как и в мирных ценится спокойствие, уверенность в себе, педантичность и неистеричное поведение. "Ребята меня уважали во всех странах, в которых мне привелось жить... Ребята разных социальных классов и разных степеней развития, почему же вдруг окажусь я негодным к командованию людьми с оружием?" - думал я. Я не терялся при пожарах (два раза), в морских несчастьях (тоже два), не дергался... Я вспомнил, как некто Эл, старый нью-йоркский адвокат, сказал мне как-то во время приема в доме моего босса-мультимиллионера: "Ты напоминаешь мне, Эдвард, гуд олд бойз моего поколения. На тебя можно положиться, парень". И Эл похлопал меня по плечу. Босс общался с Элом по необходимости, у Эла была плохая репутация, он был адвокатом всяких темных людей с итальянскими фамилиями, живущих в Бруклине и Литтл-Итали, босс морщился, завидев Эла на своих парти. Но я, его слуга, имел свое мнение на этот счет, я всегда думал, что Эл - hard and real man, в то время как босс - сорокалетний мальчик, выебывающийся своими экзотическими автомобилями и бизнесами. Мой босс Стивен Грэй был кем-то вроде Бернара Тапи задолго до Бернара Тапи... "Man"... Между мужиками всегда бывает ясно, кто "мэн", а кто нет. Настоящий мужчина Эл меня одобрял, я был горд тогда очень. Я горд и сейчас. На нем был старомодный твидовый пиджак, на Эле, поредевший после пятидесяти кок зачесан назад... "Гуд олд бойз" его
поколения очевидно были все эти люди с итальянскими фамилиями, которых он защищал...
Визита к витрине на рю дэ Лион хватало мне, чтобы выдержать фликовскую церемонию на рю Энард. За годы этих походов, каждые три месяца, я многое понял об оружейных магазинах. Я понял, что витрина магазина оружия - стена плача современного мужчины. Он приходит к ней, чтобы лицезреть свою насильственно отсеченную мужественность. Грустный, лоб к стеклу, он молча молится и грезит о своей былой мощи. К витрине магазина оружия приходят очень разные люди. Да, старые, вылинявшие, облезшие, прогулявшие безвозвратно свою жизнь, но попадаются и очкастые аккуратные буржуа в хороших пальто, и краснощекие типы в кроссовках, джинсах, с яркими горячими глазами, по таким, как поэтично выражались в России, "тюрьма плачет". Однажды я застал у витрины, и это меня растрогало, несентиментального, маленького горбуна с желто-зеленым лицом, веснушчатый кулачок прижимал к носу платок. О чем он думал, маленький, недоросший, недосформировавшийся, в куртке, потертой на горбу?
Я начал посещать стены плача еще в Вене. Свое первое западное оружие крепкий золингеновский немецкий нож, похожий скорее на штык вермахта, чем на нож, я купил в магазине оружия на Бродвее, на самом Таймс Сквер. Он находился между магазином "Рекорде" и "Таймc Сквэр Эмпайр" - в этом торговали куклами, изделиями из слоновой кости, тостерами, лампами, портфелями, бумажниками из искусственной кожи, масками Кинг-Конга, статуэтками Эмпайр Стэйтс Билдинг, тишотками "Ай лав Нью-Йорк" и еще сотнями наименований подобного же говна для туристов. За магазином "Рекорде", под козырьком порно-кинотеатра продавали поп-корн, и с тех пор понятие нож или штык неестественным образом соединяется в моем подсознании с запахом поп-корна. Безусловно, прежде чем войти внутрь, я больше часа простоял у витрины. У той стены плача топтался целый коллектив. Большие, но робкие черные неотрывно глазели, кто на пистолет-пулемет Маузера, кто на Винчестер, короче, каждый выбрал себе объект желания. Я помню, что в центре витрины, на кусочке красного бархата была выставлена знаменитая итальянская винтовка Каркано М.91, калибра 6,5 мм. Это из нее Ли Харвей Освальд пристрелил Кеннеди. Зачем не знаю, но я посчитал нас. Нас было шестеро у стены плача. Был еще один, но тот... было непонятно, интересовала ли его винтовка Каркано М.91, а может он ждал благоприятного момента, чтобы залезть в отдувающийся карман или чтобы раскинуть карты на картонном ящике и ограбить прохожих легально... Двери магазина были гостеприимно открыты, из них несло холодом, по-американски щедро расточаемым, и я вошел в аэр-кондишионэд помещение. В застиранном до дыр джинсовом костюмчике, купленном на Канал-стрит. 1 доллар 25 центов брюки и 3 доллара куртка. Аборигену не стоило труда мгновенно понять, что я за птица.
- Что я могу для вас сделать, young man? - спросил меня сэйлсмэн Зигмунд Фрейд. Черноглазый, веселый и подозрительный он изъяснялся на грубейшем английском, свидетельствовавшем о куда более низком социальном происхождении, чем у его двойника, но по хитрым глазам было видно, что опыт и практика сделали из него отличного чтеца человеческих душ. - Я хочу приобрести нож, - сказал я. - Мне он нужен. - Я вижу, "янг мэн", согласился Фрейд. - Тебе он действительно нужен. Представители его племени обыкновенно отличаются разговорчивостью. В штате Нью-Йорк, продажа населению оружия по воле властей чрезвычайно затруднена, магазин вовсе не был забит посетителями, бедняга Фрейд по-видимому страдал от вынужденного мутизма... Правда он мог разговаривать с другими сэйлсменами... - О, тебе ужасно нужен нож, "янг мэн", - воскликнул он и сочувственно поглядел на меня. А что еще он мог сказать? Мой костюм, такой можно было подобрать в мусоре, сандалеты были из той же коллекции, контактные линзы мои покрылись налетом пятнышек неизвестного происхождения и царапали глаза и глаза болели. Покрасневшие, они, я предполагаю, сообщали мне больной вид. Я много пил тогда и физиономия моя оставалась перманентно опухшей, я курил крепкую марихуану и ...короче, я был не в лучшем состоянии. "Янг мэн изрядно потрепанный жизнью" - вот как я сам себя определял, глядя в зеркало. И было непонятно, выпутаюсь ли я из моих историй.