– Мама говорит, местные девушки – гру-убые и приземленные.
Сержант Фаррат окинул взглядом твидовый берет Моны, распластанный на голове, точно дохлая кошка, ее опущенные плечи и тяжеловесную фигуру.
– Ну что ты, Мона, мы живем во времена независимости и прогресса, так что быть приземленным, практичным и подкованным в какой-то области – это скорее преимущество, особенно для представительниц прекрасного пола.
При упоминании половой принадлежности Мона хихикнула.
– Возьмем, к примеру, семейство Пратт, – продолжал сержант. – Мюриэль и Гертруда разбираются в самых разных вещах, знают, как избавить мериносов от паразитов, продают корм для цыплят и порошки против пухоедов, а еще торгуют галантереей, вареньем и дамским бельем. Таких везде возьмут на работу.
– Но мама говорит, это так гру-убо…
– Да-да, я в курсе, твоя матушка – весьма утонченная особа.
Сержант с улыбкой приподнял фуражку и вошел в магазин. Мона достала из манжета смятый носовой платочек, прижала его к открытому рту и растерянно заморгала.
Элвин Пратт, его жена Мюриэль, дочь Гертруда и мясник по имени Реджинальд Блад энергично трудились каждый у своего прилавка. Гертруда отвечала за бакалею и галантерейные товары. Каждую покупку она обвязывала шпагатом, который отрывала без помощи ножниц, голыми руками, что, по мнению сержанта Фаррата, указывало на определенное мастерство. Миссис Мюриэль Пратт была экспертом по скобяным изделиям и предметам мужского туалета, причем поговаривали, что в первых она разбирается больше, нежели во вторых. Мелкоштучная кулинария и мясной отдел располагались в дальнем конце магазина, где Реджинальд разделывал туши, резал мясо, набивал фаршем овечьи кишки, а затем аккуратно развешивал ожерелья из колбас над рядами отбивных, выложенных на прилавок. Мистер Элвин Пратт имел обходительные манеры и душу скупердяя. Он трижды в день собирал с прилавка все чеки и вел алфавитный перечень должников, который держал в своем кабинете за стеклом. Покупатели, стоявшие в очереди, как правило, поворачивались к нему спиной, пока Гертруда взвешивала овсяные хлопья или подавала жаропонижающие порошки, потому что в это время мистер Пратт демонстративно доставал из больших выдвижных ящиков тетради и принимался медленно листать страницы в синюю клетку.
Сержант Фаррат подошел к Гертруде, крупной застенчивой девушке в темно-синем платье с цветочным рисунком. За стойкой она стояла неестественно прямо, словно аршин проглотила. Ее мать, полная, невыразительная дама, облокотилась на соседний прилавок.
– Гертруда, Мюриэль, как поживаете?
– Прекрасно, сержант, большое спасибо.
– Надеюсь, вы пойдете смотреть, как наши ребята завоюют сегодня кубок?
– В магазине много дел, сержант Фаррат, – ответила Гертруда. – Сперва работа, потом отдых.
Сержант задержал взгляд на лице девушки.
– Ах, Гертруда, крепкой лошадке всегда найдется поклажа. – Повернувшись к миссис Пратт, он с улыбкой произнес: – Мюриэль, не отмерите ли мне гинема в голубую клетку? К нему мне понадобится косая бейка в тон. Хочу повесить занавески в ванной.
Холостяцкие привычки сержанта были известны; он часто покупал материю на скатерти и шторы. Мюриэль считала, что у него наверняка лучшее столовое белье во всем городе.
Пока миссис Пратт отмеряла пять метров ткани, сержант Фаррат разглядывал в витрине пуговицы, а затем взял отрез, приложил к груди и разгладил, вдыхая аромат новой, еще жесткой ткани. Мюриэль тем временем подготовила оберточную бумагу.
Гертруда опустила глаза: под прилавком лежал номер «Женского иллюстрированного журнала». «Ковбойская юбка своими руками!» – кричала надпись на обложке. Симпатичная девушка кружилась, демонстрируя широкую юбку из веселенького гинема в голубую клетку, выкроенную по косой и украшенную бейкой с бантиками. Гертруда тайком улыбнулась себе под нос и проводила взглядом покупателя. Высокий, плотный сержант Фаррат с коричневым свертком под мышкой вышел через переднюю дверь и, перейдя дорогу, направился к машине Бомонтов. Их «триумф-глория» был припаркован недалеко от парка, на водительском месте кто-то сидел. Гертруда сделала шаг к двери, но из глубины магазина раздался властный окрик Элвина Пратта: «Гертруда, покупательница просит мякину!» Она прошла мимо длинных полок под низким потолком с вентиляторами к заднему входу, туда, где на залитой солнцем гравийной дорожке стояли Мона и Элсбет Бомонт.
Миссис Бомонт была о себе очень высокого мнения и вечно задирала нос. Дочка фермера, Элсбет вышла замуж за сына богатого скотовода, хотя впоследствии оказалось, что богатство отнюдь не такое большое, как она воображала перед помолвкой. Это была маленькая, сухая женщина с длинным, острым носом и надменным выражением лица. Как всегда, она была одета в темно-синее льняное платье, с плеч свешивалась горжетка из лисицы. На безымянном пальце поверх тоненького золотого ободка в бликах солнца сверкал крохотный брильянт. Ее дочь молча стояла рядом, теребя носовой платок.
Мюриэль, в затрапезном платье и грязном переднике, разговаривала с Элсбет.
– Наша Герти – очень милая и толковая девица. Когда, вы говорите, вернулся Уильям?
– Уильям вернулся? – тут же спросила Гертруда, расплывшись в улыбке.
– Да, и… – начала Мона, но миссис Бомонт ее перебила:
– Я жду!
– Солнышко, миссис Бомонт желает купить мякины, – промурлыкала Мюриэль дочери.
Воображение Гертруды нарисовало мешок мякины, подвешенный к носу миссис Бомонт.
– Хотите, я добавлю в мякину овса, миссис Бомонт? – предложила Гертруда.
Элсбет возмущенно втянула воздух, мертвая лисья голова на ее плече привстала.
– Жеребец Уильяма ест только чистую мякину, – отрезала миссис Бомонт.
– Готова спорить, вы – не единственная, кто рад возвращению вашего сына, – сказала Мюриэль и легонько толкнула Элсбет локтем.
Элсбет покосилась на Гертруду – та, склонившись над бочкой, насыпала мякину в холщовый мешок, – и громко заявила:
– Уильяму предстоит много работы в поместье. Вникнет в дела, обживется и станет трудиться на благо семьи. Конечно, наш Уильям не будет замыкаться только на работе. Он много путешествовал, вращался в обществе… Он теперь очень светский молодой человек, так что подходящую…
На секунду Уильям представил, как хорошо было бы жить там, наверху, в отдалении от людей. Он вздохнул и перевел взор восточнее, на кладбище, а затем – еще дальше, за полицейский участок на окраине города, за выщербленные кирпичные фасады магазинов и обшитые вагонкой домики, краска на которых давно облупилась. Взгляд Уильяма был устремлен на плоские равнины, отведенные под сельское хозяйство.
– Это мое будущее, – решительно пробормотал он. – Я сделаю жизнь в этом месте достойной.
Уильяма вдруг охватили сомнения в собственных силах, он опустил голову, подбородок его задрожал.
Дверца автомобиля открылась, и Уильям подпрыгнул от неожиданности. Мона аккуратно села на заднее сиденье.
– Мама велит подъехать, – сказала она.
Уильям подогнал машину к задней двери универсама Праттов. Загружая в багажник мякину, он заметил в широком проеме крупнотелую хозяйскую дочку. Гертруда, в чьей улыбке сквозили надежда и ожидание, стояла рядом со своей некрасивой матерью в легкой дымке зерновой пыли на фоне рыболовных снастей, газонокосилок, тросов, автомобильных и тракторных покрышек, поливочных шлангов, конской сбруи, эмалированных ведер и садовых вил.
Когда Бомонты отъехали, Мона пожаловалась, шмыгнув носом:
– Всякий раз после поездки в город у меня случается приступ сенной лихорадки.
– Мне тоже делается дурно, – надменно процедила Элсбет, разглядывая жителей Дангатара.
Продавщицы из уличных киосков, посетители и владельцы магазинов стояли на тротуаре и глазели на вершину холма.
– Кто сейчас живет в хижине Чокнутой Молли? – поинтересовался Уильям.
– Молли и живет, если еще не умерла, – отозвалась Элсбет.
– Кто-то явно жив, раз в доме топится печь, – заметил Уильям.
Элсбет резко обернулась и прильнула к заднему окну.
– Стой! – крикнула она.
Сержант Фаррат задержался на крыльце Совета графства. Посмотрев на вершину холма, он оглядел улицу. Нэнси Пикетт опиралась на свою облезлую метлу перед входом в аптеку, Фред и Перл Бандл брели из бара навстречу сестрам Димм, Рут и Пруденс, которые стояли перед почтамтом. В своем кабинете на втором этаже советник Эван Петтимен взял чашку с кофе и повернул вращающееся кресло к окну, чтобы насладиться видом. Не успев сесть, он вскочил, пролил кофе и выругался.
Бьюла Харриден со всех ног неслась по узким улочкам и громким шепотом сообщала кумушкам-домохозяйкам, вышедшим на крохотные газоны в халатах и бигуди: «Она вернулась! Миртл Даннедж вернулась!»
Обитательница свалки Мэй Максуини наблюдала за своим сыном Тедди, застывшим посреди заднего двора. Тедди пялился на стройную девушку, чьи волосы развевались на ветру. Девушка, одетая в брюки, стояла на веранде хижины Чокнутой Молли. Мэй скрестила руки на груди и нахмурилась.
Сержант Фаррат стоял у стола, сосредоточенно высунув кончик языка. Он оценивающе провел пальцем по острым зубчатым лезвиям и начал резать ткань. Гинем легко захрустел под ножницами. Ребенком Горацио Фаррат жил с матерью в Мельбурне над лавкой модистки, а когда подрос, выбрал службу в полиции. Только после церемонии торжественного выпуска из академии Горацио решился подойти к начальству со своими эскизами и выкройками: он разработал новую полицейскую форму.
Констебль Фаррат немедленно получил назначение в Дангатар, где погода имела склонность к резким переменам, а в остальном все было тихо и спокойно. На радость местным властям, новый блюститель порядка оказался еще и мировым судьей и, в отличие от своего предшественника, не стал вступать в футбольный клуб или требовать бесплатного пива. Умея кроить и шить, сержант сам обеспечивал себя одеждой и головными уборами соответственно сезону. Брюки и пиджаки не всегда выгодно подчеркивали фигуру, зато существовали в единственном экземпляре. Сержант Фаррат с удовольствием надевал их во время своего ежегодного отпуска, но в Дангатаре носил исключительно дома. Он любил брать отпуск весной и проводить эти две недели в Мельбурне, делая покупки, посещая театры и модные показы в универмагах «Майерс» и «Дэвид Джонс». Тем не менее возвращаться в Дангатар было всегда приятно. Сад требовал заботы, да и вообще сержант Фаррат любил свой город, свой дом и свою работу. Он уселся за швейную машинку марки «Зингер», поставил ступни в носках на ножную педаль и начал шить, продвигая ткань юбки под стрекочущей иглой.
Гудки автомобильных клаксонов и нарастающее возбуждение зависли над стадионом. Молодые парни на трибунах пили пиво, мужчины постарше, в шляпах и серых пальто, толпились перед раздевалками, шумно выражая эмоции, и даже их жены сегодня оторвались от вязанья, чтобы поболеть за свою команду. В опустевшем буфете пирожки, оставленные разогреваться в духовке, сгорели дотла, а ребятишки, укрывшись за огромной кастрюлей с хот-догами, слизывали с пряников сахарную глазурь.
Толпа взревела, вновь загудели клаксоны: Дангатар повел в игре.
Шум и крики со стадиона в прозрачном воздухе пасмурного дня доносились и до привокзального отеля. Заслышав их, Фред Бандл принес еще стульев из сада. Когда-то организм Фреда был насквозь проспиртован, а кожа походила на тряпку, которой вытирают столы. Однажды он вышел из-за барной стойки и открыл люк в подвал, намереваясь принести бочонок пива. Фред потянулся за фонарем, шагнул назад и исчез – рухнул на бетонный пол подвала с высоты в три метра. Он принес бочонок, отработал смену до конца и закрыл бар, как обычно. Когда на следующее утро он не спустился к завтраку, Перл пошла посмотреть, в чем дело. Откинув одеяла, она увидела багровые, чудовищно распухшие ноги мужа, бывшего футболиста, которые напоминали теперь стволы эвкалипта. Врач диагностировал двойные переломы обеих бедренных костей. После того случая Фред Бандл завязал с выпивкой.
Напевая себе под нос, Перл хлопотала на кухне: мыла салат-латук, резала помидоры и намазывала маслом ломти пышного белого хлеба для сэндвичей. Как хозяйка гостиницы и жена владельца бара, Перл придавала большое значение собственной привлекательности. Искусственная блондинка, она каждый вечер укладывала волосы, красила ногти и губы в алый цвет и повязывала на голову ленту в тон. Перл обожала бриджи и туфли на шпильке без пятки. Пьяницы в ее присутствии почтительно снимали шляпы, фермеры приносили парных кроликов и кабачки с грядок. Женщины Дангатара презрительно морщились и фыркали: «Ты сама делаешь себе прически, а, Перл? Может, и мне сделаешь хорошую укладку за деньги?» «Они просто завидуют», – успокаивал Фред и щипал жену за зад, так что каждое утро Перл улыбалась своему бело-красному отражению в зеркале туалетного столика и повторяла: «Зависть – это грех, но уродливость – грех еще больший».
Прозвучал финальный свисток, с трибун грянул гимн дангатарского футбольного клуба. Фред и Перл обнялись за барной стойкой. Сержант Фаррат на секунду оторвался от своего занятия и коротко провозгласил:
– Ура!
У себя в аптеке мистер Олменак финального свистка не услышал. Он увлеченно перебирал фотографии, только что доставленные из фотоателье в Уинерпе. Мистер Олменак рассматривал снимки при свете открытого холодильника, который хранил немало секретов: рыбий жир, пасты, разноцветные таблетки в склянках с ватными заглушками, кремы, патентованные пилюли, слабительные и рвотные порошки, средства против болезней почек, линименты от опрелостей, банки с живицей, мази для уничтожения волосяных паразитов, пузырьки из цветного стекла и бутыли в оплетке с плесневыми культурами, эффективными при женских недомоганиях, или вытяжками из органов скота против зуда в паху у мужчин; закись олова от нарывов, чирьев и ячменя, примочки и трубки для лечения свищей, хлороформ и нюхательные соли, притирания, минералы и красители, кристаллы, воск и абразивные материалы, смертельные яды и противоядия, магнезия и кислоты против опухолей, ланцеты, иглы и рассасывающиеся нити, травы и абортивные средства, средства для снятия тошноты, жаропонижающие, грелки, затычки для ушей, увлажняющие масла и инструменты для извлечения посторонних предметов из различных отверстий человеческого тела. Мистер Олменак лечил горожан средствами из своего холодильника, и только мистер Олменак знал, что и зачем нужно. (Ближайший доктор, между прочим, находился на расстоянии тридцати миль.)