Мистер Олменак внимательно изучал квадратные черно-белые фотографии Фейт О’Брайен: вот улыбающаяся Фейт вместе с мужем Хэмишем на вокзале; вот Фейт О’Брайен откинулась на расстеленном пледе возле черного «форд-перфекта», принадлежащего Реджинальду Бладу. Блузка полурасстегнута, подол задрался, из-под юбки видна комбинация…
– Развратники! – глухо пробормотал мистер Олменак и сунул фотографии обратно в бело-голубой конверт. Скрюченной рукой он извлек из глубины холодильника баночку белой пасты. Фейт приходила к мистеру Олменаку и шепотом сообщила ему, что у нее «чешется… там». Теперь ясно, что причина дискомфорта Фейт вовсе не связана с ее похотливым мужем. Мистер Олменак открутил крышку и понюхал содержимое, затем потянулся к раковине за чистящим средством «Лилия» в открытой жестянке. Зачерпнул пальцами немного средства, добавил его к пасте, размешал, вновь закрутил крышку и поставил баночку в первый ряд на верхней полке.
Мистер Олменак закрыл дверь и ухватился обеими руками за торец холодильника. Крякнув, старик повернул одеревенелое, сгорбленное туловище чуть влево, затем чуть вправо и принялся раскачиваться, пока не сумел оторвать ногу от пола и сдвинуться с места. Действуя таким образом, мистер Олменак перекинул себя через небольшое помещение и затормозил, только когда врезался в противоположный прилавок. Столы и прилавки в аптеке мистера Олменака были пусты. Все предметы, выставленные на виду, размещались либо в стеклянных ящиках, укрепленных металлической проволокой, либо на полках с высокими бортиками, как у бильярдного стола, дабы ничего не упало и не разбилось, когда мистер Олменак о них тормозит.
Прогрессирующая болезнь Паркинсона скрючила его тело, превратила в согбенный вопросительный знак, заставляя передвигаться мелкими нетвердыми шажками по аптеке и на коротком отрезке через дорогу до дома, низкого и сырого строения. Лишь столкновение с мебелью и спасало мистера Олменака, когда Нэнси, помощницы, не было в аптеке. Посетители же привыкли общаться только с его лысеющей макушкой, которая торчала из-за богато отделанной медной кассы, издававшей мелодичный звон. Болезнь наступала, а с ней росло и недовольство мистера Олменака состоянием тротуаров в Дангатаре. Он уже даже написал по этому поводу письмо советнику, мистеру Эвану Петтимену.
Съежившись у прилавка, мистер Олменак терпеливо дожидался Нэнси. Наконец она появилась.
– Э-эй! Босс, я пришла.
Нэнси бережно взяла аптекаря за локоть, подвела к входной двери, плотно надвинула шляпу на его опущенную голову, обернула шею шарфом, завязав мягкий узел, чтобы приподнять подбородок на место. Присев перед стариком на корточки, Нэнси заглянула ему в лицо.
– Сегодня шансы были практически равными, босс! Мы победили 8:2. У наших ребят не обошлось без травм, но я заверила их, что у вас найдется целых пять литров мази и сколько угодно эластичных бинтов.
Она погладила шею мистера Олменака, искривленную недугом, одела его в белое пальто и вместе с шаркающим стариком двинулась к мостовой. Напротив у парадных ворот в кресле-каталке сидела миссис Олменак. Нэнси убедилась, что на улице нет машин, легонько толкнула старика, и он засеменил по выгнутому широкой дугой асфальту в объятия миссис Олменак, которая держала на вытянутых руках подушку. Шляпа мистера Олменака уткнулась точно в подушку – он благополучно прибыл домой.
В кухне усадьбы «На семи ветрах» Элсбет Бомонт, стоя у добротной английской плиты фирмы «Ага», любовно поливала жиром жаркое из свинины: ее сын любил мясо с хрустящей корочкой.
Уильям Бомонт-младший в эти минуты был на стадионе – перебрасывался шутками в раздевалке, пропахшей по́том, несвежими носками, мылом «Палмолив» и согревающей мазью; вместе с голыми игроками стоял в клуба́х влажного пара душевой. Он чувствовал себя как дома в этой грубоватой мужской атмосфере, среди разбитых, зеленых от травы колен, песен, крепких словечек. Бок о бок с Уильямом, пружиня на носках и прикладываясь к фляжке, широко улыбался Скотти Пуллит. Скотти, щуплый парень с нездоровым румянцем, страшно кашлял от того, что выкуривал по пачке «Кэпстена» в день; кончик его носа-картошки был лиловым по той же причине. Из него не вышло ни хорошего мужа, ни жокея, однако успех и популярность все же настигли Скотти, когда тому удалось получить отличный арбузный самогон. Свою винокурню он прятал на берегу реки. Бо́льшую часть продукта Скотти употреблял сам, остальное продавал или отдавал Перл в обмен на еду, сигареты и крышу над головой.
– А как тебе первый гол в третьем тайме? Р-раз, и мяч в воротах! После этого дело было за малым – только дождаться финального свистка… – Он захохотал, но потом согнулся в мучительном приступе кашля, длившемся до посинения.
Фред Бандл откупорил бутылку с ловкостью профессионального бармена и наклонил горлышко. Темная жидкость быстро наполнила бокал. Фред поставил его перед Хэмишем О’Брайеном и принялся перебирать монеты на влажном полотенце. Тот уставился на свой «Гиннесс», ожидая, пока осядет пена.
Приближалась первая волна футбольных болельщиков. С громкими песнями они прошли по улице и ввалились в бар, шлейфом принеся за собой прохладный воздух и радость победы. Возбужденная толпа моментально заполнила помещение.
– Ах вы мои молодцы! – воскликнула Перл и раскинула руки, светясь улыбкой.
Ее внимание неожиданно привлек профиль молодого человека. Правда, такое случалось часто, однако на этот раз лицо было из прошлого, а Фред сделал все возможное, чтобы помочь Перл похоронить прошлое. Она стояла с распростертыми руками и не сводила глаз с молодого человека, который пил пиво в окружении горланящих футболистов и болельщиков. Молодой человек обернулся и посмотрел на нее; нос у него был в пивной пене. Перл почувствовала, как внизу живота все сжимается. Чтобы не упасть, ей пришлось опереться на барную стойку. Брови сами собой собрались у переносицы, уголки рта поползли вверх.
– Билл? – нерешительно произнесла она.
За спиной Перл вырос Фред.
– Уильям больше похож на отца, верно, Перли? – заметил он и сжал ее локоть.
– Вы приняли меня за призрака? Я – Уильям, – сказал молодой человек и вытер пену с носа, улыбнувшись совсем как его отец.
Возле барной стойки появился Тедди Максуини.
– Перл, у нас есть хотя бы призрачный шанс получить пиво?
Перл глубоко, прерывисто вздохнула.
– Тедди, форвард наш бесценный, ты сегодня добыл нам победу!
Максуини затянул клубный гимн, Уильям подхватил его, и вскоре вся толпа опять оглушительно распевала. Перл продолжала наблюдать за Бомонтом-младшим. Тот хохотал над каждой шуткой и вызывался платить за выпивку, даже когда была не его очередь, стараясь вписаться в компанию. Фред, в свою очередь, не спускал глаз со своей Перли.
Сержант Фаррат, сидевший в другом конце зала, поймал взгляд Фреда и показал на свои наручные часы. Время приближалось к семи часам вечера. Фред поднял вверх большие пальцы, давая добро. У выхода сержант задержался, чтобы надеть фуражку. К нему подскочила Перл.
– Говорят, Миртл Даннедж вернулась в город?
Сержант молча кивнул и взялся за дверную ручку.
– Надеюсь, ненадолго? – не отставала Перл.
– Не знаю, – ответил сержант Фаррат и вышел.
Футболисты и болельщики принялись закрывать стеклянные двери и окна щитами из прессованного картона, оставшимися еще с войны для светомаскировки при ночных авианалетах.
Перл вернулась за стойку, налила кружку пива с высокой, пышной шапкой пены и, мило улыбаясь, аккуратно поставила ее перед Уильямом.
Сидя в машине, сержант Фаррат оглянулся на бар. В тумане заведение напоминало включенный радиоприемник: по краям щитов пробивался свет, изнутри доносились веселые голоса спортсменов и болельщиков, празднующих победу, звон кружек и песни. В этот вечер едва ли стоило ожидать появления окружного инспектора.
Сержант Фаррат завел машину. «Дворники» размазывали по стеклу вечернюю росу. Сначала он съездил к реке и проверил, не обчистили ли воры винокурню Скотти, затем пересек железную дорогу и направился в сторону кладбища. Позади надгробий сержант заметил «форд-перфект» Реджинальда Блада. Стекла запотели, машина ритмично покачивалась.
В салоне «форда» Реджинальд смотрел на большие груди Фейт О’Брайен.
– Фейт, ты такая нежная, такая утонченная, – промурлыкал он и коснулся губами бархатистой бежевой ареолы вокруг ее затвердевшего соска.
В это время Хэмиш, муж Фейт, сидел в баре вокзального отеля и слизывал бежевую пену со своей пинты «Гиннесса».
3
После Барни супруги Максуини сделали передышку, но потом привыкли к нему, решили, что не так уж он и плох, и совсем скоро опять взялись строгать детей. Всего они произвели на свет одиннадцать отпрысков. Мэй души не чаяла в своем первенце: Тедди, проворный, хитрый, умный и осмотрительный, был удальцом и красавцем. По четвергам он играл в карты, по пятницам резался в «орлянку», по субботам устраивал танцы, был букмекером на скачках, срывал куш в день Мельбурнского кубка[2] и первым кидал клич к сбору средств, если кому-то на те или иные цели требовались деньги.
Говорили, что Тедди способен продать матросу морскую воду. Ценный игрок, ключевой форвард дангатарской футбольной команды, само обаяние и любимец девушек, но при всем этом… Максуини. Бьюла Харриден звала его не иначе как лодырем и жуликом.
Тедди сидел перед фургоном на продавленном автобусном сиденье, стриг ногти на ногах и поглядывал на дымок, что поднимался из трубы в хижине Чокнутой Молли. В глубине двора сестры стирали простыни, сгибая и разгибая спины над большим старым корытом, которое также служило семейной ванной, поилкой для лошади, а летом, когда речка мелела и кишела пиявками, – еще и бассейном для малышни. Мэй Максуини перебросила мокрые простыни через телеграфный провод, натянутый между вагончиками, и расправила их, взмахом руки согнав ручного розового какаду. Мэй была практичной, лишенной фантазии женщиной, пухленькой и аккуратной, с молочной кожей и веснушками на лице. Она носила пестрые хламиды свободного покроя и пластмассовый цветок за ухом. Вынув изо рта прищепки, Мэй обратилась к старшему сыну:
– Помнишь Миртл Даннедж? Уехала из города еще девчонкой, когда…
– Помню, – отозвался Тедди.
– Вчера она целыми тачками вывозила мусор на свалку.
– Ты с ней разговаривала?
– Она не желает ни с кем разговаривать. – Мэй снова взялась за белье.
– Еще бы. – Тедди задержал взгляд на вершине холма.
– Симпатичная девушка, только, говорю же, держится особняком.
– Я слышал, что ты сказала, мам. Она тоже с приветом?
– Да нет.
– Ну, мамаша-то у нее чокнутая.
– Хорошо, что мне больше не надо таскать наверх еду. Я и без того надрываюсь. Сынок, принесешь нам к ужину кролика?
Тедди встал, засунул большие пальцы в шлевки серых саржевых брюк и слегка подался вперед, словно собираясь уходить. Мэй знала: он принимает такую позу, когда что-то обдумывает.
Элизабет и Мэри отжали простыню, скрутив ее между собой, как толстую сливочную тянучку. Маргарет забрала простыню у сестер и плюхнула в плетеную корзину.
– Опять фрикасе из кролика? Не хочу-у… – жалобно прохныкала девочка.
– Хорошо, принцесса Маргарита, – фыркнула Мэй, – может, твоему брату посчастливится раздобыть фазана и трюфелей – там, на пустыре. А не желаете оленины?
– Я бы не отказалась, – вздохнула Маргарет.
Тедди вышел из фургона с винтовкой двадцать второго калибра за плечом. Поймал за грядками парочку гладких хорьков, посадил их в клетку и отправился на охоту в компании трех бойких джек-рассел-терьеров.
Потрескивание огня в камине и дробный топот опоссума на крыше разбудили Молли Даннедж. Держась за стены, она добрела до кухни. Худенькая девушка опять крутилась возле печи – размешивала в кастрюле отраву. Молли опустилась в ветхое кресло у огня, девушка протянула ей тарелку каши. Старуха упрямо отвернула голову.
– Еда не отравлена, – сказала девушка. – Все это ели.
Молли обвела взглядом комнату: никого.
– Что ты сделала с моими друзьями? – подозрительно осведомилась она.
– Они поели и ушли, – улыбнулась Тилли. – Сейчас дома только мы с тобой, мама.
– Долго ты здесь пробудешь?
– Пока не решу уехать.
– Тут нечего делать.
– Как и везде. – Тилли поставила тарелку на стол перед матерью.
Молли зачерпнула кашу и спросила:
– Зачем ты вернулась?
– Хочу тишины и покоя, – просто ответила Тилли.
– Черта с два! – заявила старуха и метнула содержимое ложки в дочь.
Горячая каша, точно расплавленная смола, обожгла руку Тилли. На коже вздулся волдырь.
* * *
Тилли закрыла рот и нос платком, завязанным сзади; поверх широкополой соломенной шляпы натянула мешок из-под лука и присборила его на шее с помощью шнурка. Брючины засунула в носки и, толкая перед собой пустую тачку, двинулась вниз по склону. На свалке Тилли спустилась в мусорную яму и стала копаться в зловонных остатках пищи и размокших газетах. Над ее головой роились мухи. Пытаясь вытащить из кучи инвалидную коляску, наполовину зарытую среди отбросов, она вдруг услышала мужской голос:
– У нас дома есть точно такая же, причем исправная. Можешь ее взять.
Тилли подняла глаза. У ног говорившего, навострив уши, сидели три мелких пса коричнево-белой расцветки. Парень держал клетку, в которой извивались хорьки, на одном плече у него висело ружье, а через другое была перекинута связка из трех убитых кроликов. Жилистый, не очень высокий, кепка сдвинута на макушку.
– Я – Тед Максуини, а ты – Миртл Даннедж, да? – Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
– Откуда ты знаешь?
– Я много чего знаю.
– Мэй, твоя мать, заходила к Молли, верно?
– Ну да, бывало.
– Передай ей спасибо. – Тилли зарылась глубже, разбрасывая в стороны банки из-под консервированных фруктов, кукольные головы и гнутые велосипедные колеса.
– Сама передашь, когда придешь за коляской, – невозмутимо произнес Тед.
Тилли продолжала раскопки.
– Вылезай оттуда, – предложил Тед и добавил: – Конечно, если хочешь.
Тилли разогнулась и вздохнула, рукой отогнав от лица мух. Она начала карабкаться по дальнему склону свалки, как раз рядом с канавой, куда глава семьи Максуини сливал ночные горшки. Тед обошел вокруг и к тому моменту, когда Тилли добралась до верха, уже стоял там. Она выпрямилась, подняла голову и от неожиданности потеряла равновесие. Тед схватил ее, удержал на месте. Оба заглянули в канаву, где булькала бурая жижа. Тилли высвободилась из его объятий.
– Ты напугал меня, – сердито сказала она.
– Это мне надо тебя бояться, разве не так? – задорно подмигнул Тед.
С этими словами он развернулся и, насвистывая, зашагал вдоль по склону.
Дома Тилли сорвала с себя всю одежду, бросила ее в огонь, пылавший в печи, а потом долго отмокала в горячей ванне. Она думала о Тедди Максуини и о том, отнесутся ли к ней другие горожане столь же дружелюбно. Тилли сушила волосы у камина, когда из своей комнаты, шаркая, вышла Молли.
– А, вернулась. Чаю хочешь?
– С удовольствием, – кивнула Тилли.
– Тогда и мне налей чашку.
Молли села в кресло, взяла кочергу и поворошила угли в камине.
– Встретила на свалке знакомого? – хихикнула она.
Тилли налила кипятка в чайник и достала из буфета две чашки.
– У нас тут ничего не утаишь, – продолжила старуха. – Все про всех всё знают, только языки за зубами придерживают, потому что не хотят, чтобы и про них всякого порассказали. Но ты – дело другое. Изгоев травить никому не запрещается.
– Возможно, ты права, – произнесла Тилли и разлила по чашкам крепкий сладкий чай.
На следующее утро она обнаружила перед задней дверью старенькую инвалидную коляску из ветхой лозы, с потрескавшейся кожаной обивкой и дребезжащими стальными колесиками. Коляску недавно мыли; от нее резко пахло дезинфектантом.
4
В субботнем расписании значился матч между Итекой и Уинерпом. Победитель должен был сыграть с Дангатаром в финале через неделю.