Здесь мы сталкиваемся с одним из фатальных пороков идеи демократического социализма, т.е. идеи, что правительство должно владеть всеми ресурсами и средствами производства, но при этом обеспечивать свободу слова и печати для всех граждан. Абстрактная конституционная гарантия свободы печати лишена всякого смысла в социалистическом обществе. Дело в том, что, когда правительство владеет всеми газетами, бумагой, типографиями, оно, будучи собственником, должно решить, как распределить бумагу и типографии и что печатать. Так же как правительство, выступая в роли собственника улиц, должно решать, как их использовать, так и социалистическое государство должно распределять бумагу и все другие ресурсы, обеспечивающие свободу слова и печати: залы для собраний, типографскую технику, грузовики и т.д. При этом оно может сколько угодно говорить о своей преданности свободе печати, но в то же время направлять всю бумагу только своим сторонникам. Свобода печати оказывается фикцией. Да и вообще, почему социалистическое правительство должно выделять сколько-нибудь существенные ресурсы антикоммунистам? В таких условиях проблема свободы печати неразрешима.
Существует ли решение проблемы свободы слова для радио и телевидения? Самое простое: обращайтесь с этими средствами информации так же, как с издателями книг и периодики. С точки зрения либертарианца и сторонника американской Конституции, правительство должно полностью отказаться от какого-либо вмешательства в деятельность средств массовой информации. Короче говоря, федеральное правительство должно денационализировать радио и телеканалы, иными словами, передать их в частную собственность. Когда каналы вещания действительно принадлежат частным вещателям, последние будут истинно свободны и независимы, они смогут выпускать те программы, которые им захочется, которые, по их мнению, понравятся слушателям или зрителям, и они смогут делать это, не опасаясь возмездия со стороны правительства. Они смогут также продавать или сдавать в аренду свой диапазон вещания кому пожелают, а благодаря этому пользователи теле- и радиочастот не будут нуждаться в правительственных субсидиях.
Более того, если телеканалы станут свободными, частными и независимыми, большие вещательные корпорации лишатся возможности давить на Федеральную комиссию по связи с требованием избавить их от действенной конкуренции платного, т.е. кабельного телевидения. Только потому, что ФКС поставила платное телевидение вне закона, последнее не сумело встать на ноги. "Бесплатное телевидение" на самом деле, конечно, совсем не бесплатно – за программы платят рекламодатели и потребители, покрывающие расходы на рекламу, заложенные в цену вещей, которые они покупают. Возможен вопрос, а какое дело зрителю – платит он косвенно (через цену покупаемых товаров) или напрямую за каждую программу? Разница в том, что это будут другие зрители и другие телевизионные программы. Рекламодатель, например, всегда заинтересован: а) в максимально широкой аудитории и б) в такой аудитории, которая с наибольшей готовностью воспримет его рекламу. Поэтому программы всегда равняются на наименьший общий знаменатель, а именно: на наиболее отзывчивых зрителей, т.е. тех, которые не читают газет и журналов, так что всё их знакомство с рекламой ограничивается телевидением. В результате бесплатные телепрограммы чаще всего поверхностны, слащавы и однообразны. Платное телевидение означало бы, что каждый телеканал должен будет искать собственный рынок, так что возникнет множество специализированных рынков для специализированных аудиторий – подобно тому, как высокодоходные рынки рекламы возникли вокруг издания журналов и книг. Качество программ повысится, а предложение станет более разнообразным. По сути дела, угроза конкуренции со стороны платного телевидения должна быть очень велика, раз телевизионные сети ведут такую борьбу за недопущение его на рынок. Но, разумеется, на действительно свободном рынке оказались бы реализованными обе формы телевидения, а также кабельное и те его виды, которые мы пока ещё не в силах и вообразить.
Против частной собственности на телеканалы обычно выдвигают тот аргумент, что диапазон вещания ограничен, а потому владеть им и распределять частоты должно государство. Для экономиста этот аргумент нелеп, потому что все ресурсы ограничены, и если на рынке товар чего-то стоит, то именно потому, что он редок. Мы должны платить за хлеб, за обувь, за одежду, потому что все они редки. Если бы они были так же изобильны, как воздух, то стали бы бесплатны, и никому не пришлось бы заботиться об их производстве и сбыте. Если взять прессу, то газетная бумага – это редкость, типографские мощности, грузовики и другие ресурсы также ограничены. Чем более редок ресурс, тем выше его цена, и наоборот. Более того, телевизионных частот намного больше, чем используется сегодня. Решение ФКС перевести станции с диапазона UHF (ультравысокие частоты) на диапазон VHF (очень высокие частоты) создало куда больше каналов вещания, чем нужно сейчас.
Другое распространённое возражение против частной собственности на частоты вещания заключается в том, что диапазоны частных радио- и телестанций будут наезжать друг на друга, так что слушателям и зрителям придётся довольствоваться кашей вместо чистого звука и чёткой картинки. Это столь же абсурдно, как если бы кто-то сказал, что раз автомобиль может съехать с дороги и двигаться по частной земле, значит нужно национализировать все автомобили или всю землю. В обоих случаях разграничить права собственности таким образом, чтобы любое вторжение на чужую территорию сразу делалось очевидным и могло преследоваться по закону, должен суд. В отношении прав собственности на землю всё очень просто и всё давно работает. Но дело в том, что суды могут использовать аналогичные процедуры размежевания собственности и в других областях, будь это диапазоны вещания, водные или нефтяные ресурсы. В случае теле- и радиовещания задача заключается в том, чтобы установить местоположение источника вещания, определить дальность вещания и ширину диапазона, обеспечивающую передачу чистого сигнала, и уже тогда наделять правами собственности станцию, расположенную в этом месте. Если, например, радиостанция WXYZ получила право собственности вещать на частоте 140 кГц в радиусе 200 миль от Детройта, то любая другая станция, которая вздумает вещать в районе Детройта на этой частоте, будет подлежать судебному преследованию за нарушение прав собственности. Если суды выполняют свою работу, определяют и защищают права собственности, то нет оснований предполагать, что здесь нарушений прав собственности будет больше, чем в каком-либо другом виде деятельности.
Большинство людей верит, что эфир был национализирован именно по этой причине: до закона о радиовещании 1927 года сигналы разных станций накладывались друг на друга, создавая хаос, так что федеральное правительство было вынуждено в конце концов вмешаться, чтобы навести порядок и сделать радиовещание вообще возможным. Но это всего лишь историческая легенда, не имеющая отношения к реальности. В действительности всё было как раз наоборот. Когда станции начинали мешать друг другу, пострадавшая сторона обращалась в суд, и уже суды начинали создавать порядок из хаоса, очень успешно применяя в новой технологической области содержащуюся в общем праве теорию частной собственности, во многих отношениях сходную с либертарианской. Короче говоря, суды начали закреплять права собственности на частоты вещания за первыми пользователями. И только обнаружив, что сфера действия частной собственности успешно расширяется, федеральное правительство вмешалось и национализировало эфир под предлогом предотвращения хаоса.
Если быть более точным, то в начале века радио использовалось почти исключительно для переговоров между экипажами кораблей и берегом или между собой. Морское ведомство было заинтересовано в том, чтобы радио работало надёжно и служило обеспечению безопасности на море, и принятое в 1912 году первое федеральное постановление об использовании частот просто требовало, чтобы любая радиостанция имела лицензию, выпущенную министерством торговли. В законе, однако, не было ни слова о регулировании или лицензировании, и, когда в начале 1920-х годов началось общественное вещание, министр торговли Герберт Гувер попытался ввести регулирование. Судебные решения 1923 и 1926 годов, тем не менее, отказали правительству в праве отзывать лицензии, отказывать в их продлении и даже решать, на какой длине волны должна вещать та или иная станция[2]. Примерно в то же время судьи взялись за разработку концепции первопользователя в радиовещании, особенно в процессе Tribune Co. vs. Oak Leaves Broadcasting Station, разбиравшемся на выездной сессии окружного суда округа Кука, штат Иллинойс, в 1926 году. В ходе этого разбирательства суд постановил, что радиостанция, уже занимающая спорную частоту вещания, имеет на неё право собственности, даваемое правом первого использования, и на этом основании запретил новой станции использовать тот же диапазон, чтобы не допустить помех сигналу первой станции[3]. Так был найден способ распределения радиочастот, а из хаоса начал возникать порядок. Но именно это и побудило правительство поторопиться с вмешательством.
Решение 1926 года по иску корпорации Zenith, не только отказавшее правительству в праве регулировать распределение радиочастот или отказывать в продлении лицензии, но даже заставившее министерство торговли выдавать лицензии всем заявителям, породило настоящий бум в радиовещании. В течение девяти месяцев после этого решения суда было создано более двухсот новых радиостанций. В результате Конгресс поспешил принять в июле 1926 года временную меру, предотвращающую появление каких-либо прав собственности на радиочастоты и установившую, что время действия всех лицензий должно быть ограничено 90 днями. К февралю 1927 года Конгресс принял закон, создавший Федеральную комиссию по радиовещанию, которая национализировала эфир и имела примерно те же полномочия, которыми сейчас обладает Федеральная комиссия по связи. То, что целью предусмотрительных чиновников было не предотвращение хаоса, а недопущение частной собственности на радиочастоты как средства наведения порядка, продемонстрировал историк права Г. П. Уорнер. Он пишет, что "члены законодательного органа высказывали серьёзные опасения… что эффективному государственному регулированию может постоянно мешать увеличение доли прав собственности, предоставляемых при помощи лицензий или средств доступа, и что такие франшизы ценой в миллионы долларов могут быть бессрочными"[4]. Итогом стало установление не менее дорогостоящих прав на лицензии, но не в результате конкуренции, а в режиме государственной монополии и через посредничество Федеральной комиссии по радиовещанию, а позднее – Федеральной комиссии по связи.
Приведём два примера того, как Федеральная комиссия по радиовещанию (а позднее и Федеральная комиссия по связи) нарушала права частной собственности. Первый пример относится к 1931 году, когда м-ру Бейкеру, владевшему радиостанцией в Айове, было отказано в возобновлении лицензии. Обосновывая свой отказ, комиссия сообщила:
Комиссия не располагает сведениями о Медицинской ассоциации и других сторонах, которые не нравятся м-ру Бейкеру. Их предполагаемые грехи иногда могут иметь достаточно серьёзное общественное значение, чтобы привлечь к себе внимание публики и наставить на путь истинный с помощью эфира. Однако записи свидетельствуют о том, что м-р Бейкер не вёл себя столь разумным образом. Они показывают, что посредством эфира он то и дело высмеивал личные хобби, обсуждал свои идеи по излечению рака и свои симпатии и антипатии в отношении определённых лиц и вещей. То, что он всем этим доставлял огорчение слушателям, вне всяких сомнений означает, что он использовал лицензию неподобающим образом. Многие из его высказываний вульгарны и даже непристойны. Конечно же, они не поднимают настроение и не развлекают[5].
Можете себе представить, какая поднялась бы буря протеста, если бы правительство попыталось по аналогичным основаниям закрыть газету или книжное издательство?
А недавно ФКС пригрозила невозобновлением лицензии радиостанции KTRG в Гонолулу, главной радиостанции на Гавайях. На протяжении примерно двух лет KTRG по несколько часов в день передавала программы либертарианского направления. И вот в конце 1970 года ФКС решила устроить слушания, направленные на отказ в возобновлении лицензии, и владельцы радиостанции, напуганные стоимостью предстоящей процедуры, решили сами закрыть свой бизнес[6].
Порнография
Либертарианец полагает, что когда консерваторы и либералы спорят о законах, запрещающих порнографию, они всё время говорят совершенно не о том. Консерваторы считают, что порнография унизительна и аморальна, а потому должна быть запрещена. Либералы склонны возражать им, утверждая, что секс – дело хорошее и полезное, а потому порнография только к лучшему, а вместо этого хорошо бы запретить сцены насилия, скажем, на телевидении, в фильмах и комиксах. Обе стороны не затрагивают сути вопроса: разговор о том, полезна ли порнография, вредна или безвредна, сам по себе очень интересен, но он не имеет ни малейшего отношения к вопросу о том, следует её запрещать или нет. Либертарианец считает, что не дело государства, вооружённого карающим мечом закона, проводить в жизнь чьи-либо представления о нравственности. Не дело закона, даже если вообразить, что он мог бы с этим справиться (хотя это, разумеется, не так), назначать кого-либо хорошим или благочестивым, моральным, чистым или честным. Каждый человек должен решать такие вещи сам для себя. Вооружённый насилием закон должен защищать людей от незаконного насилия, защищать их от насильственного посягательства на их личность и собственность. Но если правительство намерено поставить порнографию вне закона, оно само превращается в преступника, потому что посягает на права собственности людей, т.е. на права производить, продавать, покупать порнографические материалы или владеть ими.
Мы не принимаем законов, требующих от людей быть честными; мы не принимаем законов, заставляющих людей быть вежливыми с соседями или не орать на водителя автобуса; мы не принимаем законов, обязывающих людей хранить верность своим мужьям и жёнам. Мы не принимаем законов, требующих от людей ежедневно потреблять такое-то количество витаминов. Поэтому правительство и правоохранительные органы не должны принимать законы, направленные против добровольного производства или продажи порнографии. Закону и власти должен быть безразличен вопрос о том, полезна порнография или бесполезна, вредна или безвредна.
То же самое можно сказать и о демонстрации насилия, которой пугают либералы. Государство не должно заниматься вопросом о связи между сценами насилия на телеэкране и реальными преступлениями. Запретить сцены насилия, потому что они могут побудить кого-либо к преступлению, – это отрицание свободы воли и разумеется, полное отрицание права смотреть соответствующие фильмы тем, кто не совершит в будущем никаких преступлений. Но ещё важнее то, что запрещать по таким мотивам сцены насилия на экране не более, а фактически, даже менее законно, чем, как мы уже говорили, отправить за решётку всех чернокожих подростков мужского пола, которые более склонны к преступному поведению, чем остальная часть населения.
Не должно быть сомнений в том, что запрет порнографии – это посягательство на право собственности, на право производить, продавать, покупать и владеть. Консерваторы, призывающие к запрету порнографии, кажется, не понимают, что тем самым они разрушают ту самую концепцию прав собственности, которую, вроде бы, намерены всецело защищать. Этот запрет также является нарушением свободы печати, которая, как мы убедились, представляет собой подраздел общего права частной собственности.
Порой возникает впечатление, что для многих консерваторов и либералов beau ideal*(Идеал совершенства (фр.)) состоит в том, чтобы посадить каждого в клетку и заставить делать то, что консерваторы и либералы считают нравственным. При этом клетки у них будут, разумеется, разными, но это будут именно клетки. Консерватор запретил бы противозаконный секс, наркотики, азартные игры и неверие в Бога и заставил бы каждого действовать в соответствии со своим нравственным или религиозным идеалом. Либерал запретил бы сцены насилия на экране, неэстетичную рекламу, футбол и расовую дискриминацию, а либеральные экстремисты засунули бы каждого в "камеру Скиннера"[7], где им управлял бы благожелательный либеральный диктатор. Но результат у них получился бы одинаковым:свести каждого к уровню недочеловека и лишить его самой драгоценной составляющей человеческой сущности – свободы выбора.
Ирония, разумеется, в том, что, заставляя каждого быть "моральным", т.е. поступать в соответствии с требованиями морали, консервативные или либеральные тюремщики просто лишают людей какой-либо возможности быть нравственными. Концепция нравственности лишена всякого смысла, если человек не может действовать свободно. Представим себе, например, благочестивого мусульманина, озабоченного тем, чтобы как можно большее число людей трижды в день кланялись в сторону Мекки, поскольку для него, предположим, это и есть высшее проявление нравственности. Но если он применит насилие, чтобы заставить каждого простираться ниц, он тем самым лишит его возможности быть нравственным, т.е. свободно отдавать предпочтение поклонам в сторону Мекки. Принуждение лишает человека свободы выбора и тем самым возможности сделать выбор в пользу нравственного поведения.
Либертарианец, в отличие от многих консерваторов и либералов, не хочет загонять человека ни в какую камеру или клетку. Он хочет свободы для всех, свободы поступать нравственно или безнравственно, как решит каждый отдельный человек.