Становилось все более ясным, что сохранить определенные лесные участки с помощью одних только княжеских наказов и установлений не получится. Поэтому часть из них пришлось огораживать стенами и заборами – так появились сады (Gärten). В первоначальном значении слово Garten – не цветник, аптекарский огород или плодовый сад, а участок, отгороженный от внешнего мира забором или стеной. Из слова gart/grad в различных индоевропейских языках развились разные понятия, однако все они относятся к ограниченному пространству. Из него образовалось славянское слово "город". Многие названия городов в восточной Европе заканчиваются на "-град", а один из районов Праги – Градчаны – также представляет собой ограниченный участок. На западе Европы это понятие приобрело несколько иное значение – "обнесенный забором участок земли". Однако отграниченные от внешнего мира сады существуют, как и города, только там, где преобладает урбанистическое восприятие мира, где люди стремятся оградить свое жизненное пространство от лежащих вовне диких земель. Поэтому город и сад в истории всегда встречаются вместе, и когда в XIX веке (по большей части не ранее!) в деревнях тоже стали разбивать сады, деревенское население было уже во многих отношениях урбанизованным. Примеры того, как именно следовало закладывать сады и огороды, подавали сельским жителям учитель и священник.
Хотя князья сводили леса и истощали земли, однако же, получив капитал, вели настолько успешную экономическую политику, что возводили на месте старых замков новые дворцы. Вокруг дворцов всегда разбивали сады. Прежде такого не было, монархи Средних веков и раннего Нового времени в садах не нуждались, ведь им принадлежала вся земля, так что им было где охотиться или наслаждаться общением с нетронутым лесом. Разбивая сады, европейская знать подражала образцам прошлого – садам состоятельных граждан Античности и ближневосточных вельмож. Значительную роль сыграли богатые римляне, такие как Плиний. В Новое время сады как огороженное частное владение вокруг виллы были популярны в первую очередь среди состоятельных итальянских горожан, купцов и духовных лиц. Итальянские сады имели четкий порядок, геометрическую форму, в которой каждому дереву, каждому растению отводилось свое место. Важно было, чтобы человек, прогуливаясь по саду, переживал самые разнообразные чувства и ощущения, так что владельцы садов и архитекторы старались закладывать места солнечные и тенистые, сухие и влажные, прохладные и прогреваемые. Создавались открытые солнцу террасы, с которых открывались прекрасные виды, и низкие гроты для уединения.
При создании французских садов ориентировались на итальянские образцы. Но здесь парк (очень большой сад) принадлежал королю, обладающему абсолютной властью. Монарх подражал тому, что ранее было создано процветающими дворянскими домами, такими как семья Медичи, разбогатевшими на основе успешного хозяйствования.
Сад сохранил точную геометрию, но приобрел гигантские масштабы; прямые как шнуры садовые дорожки тянулись на километры, расходясь так далеко, что даже с балюстрады над садом нельзя было различить внешнюю границу. В идеале дорожки должны были вообще не иметь конца, а соединяться друг с другом и пронизывать весь сад, центром которого становился дворец. В таком саду можно было устраивать охоты; специально спланированные обзорные оси служили прекрасным полем для стрельбы, а по прямым дорожкам можно было быстро попасть из одного места в другое. Диких зверей здесь, конечно, не держали, чтобы не повредить клумбы, рощи, живые изгороди и аллеи, созданные с большими затратами и требующие постоянного ухода. Держали их в специально отведенных участках – зверинцах или зоосадах. Но длилось это недолго, дичь сгоняли туда незадолго перед охотой; при открывании решеток животные массой выбегали прямо под ружье хозяина и его гостей – возможно, не самых метких стрелков. Во французском саду высаживалось множество деревьев, кроны которых под ножницами садовников превращались в настоящие произведения искусства, принимали форму шара или иных фигур. Изгороди становились ровными прямоугольниками, аллеи – зелеными арочными сводами, столь приятными для прогулок. Чаще высаживались те виды, кроны которых были особенно послушны садовым ножницам, например, граб, тис и самшит. Искусным планированием и заботливым уходом изнасилованную, истерзанную природу превращали в райские уголки. Французские сады разбивали не только во Франции (в первую очередь в Версале под Парижем), но и в других европейских странах. Монументальные дворцовые сооружения, обширные сады и садовые постройки могли возводиться только там, где уже были сведены леса и (уже) не было деревень. Если вспомнить и осознать, что огромные дворцовые сады Карлсруэ или Шляйсхайма под Мюнхеном выросли фактически на пустырях, легко представить себе, как сильно была в то время разрушена окружающая среда и каких гигантских трудов и затрат стоило ее восстановление и преобразование.
В английских садах, которые устраивали как дворяне, так и богатые горожане сначала в Англии, а вскоре и на континенте и во многих местах в Америке, презирали симметрию и не слишком доверяли садовым ножницам. Однако в основе английского сада лежал не менее строгий план, чем тот, по которому создавали четко оформленные итальянский и французский сады. Здесь тоже насыпали искусственные холмы, копали водоемы, высаживали деревья в одиночку и группами. Однако в соответствии с замыслом им предстояло расти столь же свободно, как пастбищным дубам и букам. Во многих случаях видно, что английские сады разбивали там, куда до этого выгоняли пастись домашних животных, так сделано и в Вёрлице на Эльбе, и в английском саду Мюнхена. Изображения современников свидетельствуют, что ко времени основания парков там росли одиночные живописные деревья. Когда Иоганн Фридрих Абегг в 1797 году, то есть спустя лишь несколько лет после закладки, посетил сад Вёрлиц, он заметил там "высокие, плотные, с густой листвой деревья". Упоминание очень выразительно, деревья эти, безусловно, не были посажены, а росли там сами, и при создании сада были включены в план. Об этих деревьях Абегг пишет: "Таким следовало бы стать облагороженному немцу. Для обретения силы и энергии ему нужно окружить себя предметами сильными, полными покоя, чтобы с могучей полнотой собранных сил выйти в широкий открытый мир…". Могучие деревья, которые далеко не везде можно было увидеть в конце XVIII века, наводили созерцателя на ассоциации и символы, витавшие в воздухе в эпоху зарождения национального сознания.
Некоторые предусмотрительные князья высаживали в своих парках деревья, сулившие экономическую выгоду. Известны прусские посадки шелковицы для разведения шелковичных червей. На территории дворца Сан-Суси в Потсдаме росли инжир и виноград, а по соседству с дворцом Дахау в виде шпалер и аллей сажали плодовые деревья. Во многих парках были дендрарии. В саду дворца Солитюд под Штутгартом Иоганн Каспар Шиллер, отец поэта, разводил плодовые деревья, которые впоследствии раздавали подданным и таким образом они распространялись по округе. В других садах выращивали экзотические деревья. Это ни в коем случае нельзя считать лишь проявлением страсти отдельных дворян и князей к коллекционированию, речь шла скорее о том, чтобы проверить и испытать, какие виды из дальних стран можно сеять и сажать в Европе, какие породы подходят для выращивания искусственных лесов. Фридрих Генрих Майер, вюртембергский лесовед и лесовод, живший в XVIII веке, перечисляет виды деревьев дендрария Хоэнхайма под Штутгартом и пишет:
[…] нужно отметить несколько видов деревьев, для которых наши условия столь хороши, как будто это и есть их родина, и от которых мы в будущем можем ждать не меньшей пользы, чем от наших плодовых, собственно, также чужеземных, деревьев.
И далее:
Тому, кто хочет узнать больше видов дорогих и полезных деревьев, а также тому, кто усомнился бы в успехе их разведения, я укажу на имение герцога Хоэнхайма, и он будет так же очарован этим прекрасным садом, как тот путешественник, который вернулся в Штутгарт после путешествия по Америке – из тех, кто немало повидал американских плантаций, кто и сам занимался попытками подобного рода… Как тот путешественник… он воскликнет с удивлением: "Америка!".
Робинии, бальзамические тополя, американские сосны, мамонтово дерево и дугласия первыми пришли в европейские парки. После того, как выяснилось, что эти деревья благополучно растут и хорошо себя чувствуют, их начали сеять и высаживать, создавая искусственные леса. Причина, почему эти экзотические виды так хорошо приживались в европейских лесах, возможно, кроется в том, что их предки, то есть растения с очень сходной генетической конституцией, в геологические эпохи третичного периода и ранние межледниковые фазы встречались и в Европе, пока не вымерли, не выдержав многократных колебаний климата ледникового периода. Так или иначе, но нет никаких физиологических причин, которые затрудняли бы рост этих растений в Европе, и не удивительно, что они прекрасно освоились. Однако всего этого в XVIII веке еще не могли знать.
Итак, на глухих пустырях, возникших в основном вследствие человеческой деятельности, люди стали создавать цветущие сады. Конечно, они хотели привести в порядок не только эти участки, но и всю свою землю, но удалось это не сразу, ведь истребление лесов множеством мануфактур и фабрик продолжалось вплоть до XIX века. Однако в XVIII веке расцвело новое явление, ставшее духовным антиподом обезображенной природе. Может быть, именно оно помогло европейской цивилизации не оказаться на пороге гибели к концу этого века.
XVIII. Эпоха новых насаждений: деревья и национальная идея
В 1713 году Ганс Карл фон Карловиц (1645–1714) публикует обширный фолиант под названием "Sylvicultura oeconomica oder Anweisung zur Wilden Baum-Zucht nebst gründlicher Darstellung des grossen Holtz-Mangel" ("Лесоводство и экономика, или Экономические известия и указания по естественному выращиванию диких деревьев"). Этот труд считается старейшим учебником по лесному хозяйству, хотя написан он не профессиональным лесоводом. Ганс Карл фон Карловиц имел юридическое образование и занимал должность Главного инспектора горного дела в саксонских Рудных горах. В сферу его ответственности входили и горные предприятия, и снабжение лесом рудоплавилен; такое сочетание обязанностей было в то время вполне разумным. Фон Карловиц осознавал проблему дефицита дерева, много думал о будущем предприятий, которыми руководил, и стал активно проводить идею создания искусственных лесов на вырубленных площадях. Это был разносторонне образованный человек, читал античных авторов, в частности, "Германию" Тацита, которую со времен Ренессанса знали и ценили как один из первых источников по истории Центральной Европы. Возможно, что именно фон Карловичу первому бросилось в глаза замечание Тацита о silvae horridae – обширных и наводящих ужас лесах Германии. В своей "Sylvicultura…" Карловиц ссылался на античные источники, а описанное Тацитом состояние лесов послужило ему обоснованием создания искусственных лесов: нужно восстановить то, что уже когда-то было.
До того, видимо, в лесах мало что изменилось, по крайней мере, такое впечатление складывается при внимательном чтении многочисленных лесных установлений начала XVIII века. Pars pro toto приведем Лесное установление Мекленбурга 1706 года. В нем сказано, что следует избегать "в форстах, лесах и заказниках разнообразных чинимых там нарушений": не допускаются "безобразия" (имеются в виду повреждения отдельных деревьев и лесов); запрещены вырубка смолистых сосен, обдирание коры с дубов, разведение в лесах огня, вырезание участков дерна и т. д. Однако же наряду со всеми запретами прописаны многочисленные оговорки и исключения. Разведение огня все же разрешалось, если о том предварительно уведомляли господского служащего, чтобы "можно было прибегнуть к надобному предварительному залогу". Трудно представить, чтобы такое распоряжение всегда выполнялось, как предписано.
Правда, в установлении напоминается указ от 1702 года, где определялось, что "… каждый крестьянин вместо одного отведенного ему или срубленного им дубового или букового дерева, поспособствовать должен росту шести молодых дубов или буков, для чего на указанном ему и пригодном для того месте высеять семена и затем, когда они подрастут, пересадить их на поле или в рощу".
В течение всего XVIII века постоянно звучат призывы и требования о посадке деревьев, среди прочих – из уст Фридриха Великого. В некоторых регионах было принято сажать деревья в честь свадьбы или рождения ребенка. Были и прообразы лесопитомников: для защиты от диких и домашних животных огораживали участок – "дубовое поле" (Eichenkamp), где из желудей и буковых орешков выращивали молодые деревца. Затем их высаживали в леса, по краям полей, перед домами или в садах. При этом в одну лунку часто сажали сразу несколько юных дубков или буков, чтобы хотя бы один из них выжил и стал когда-нибудь большим деревом. Зачастую вырастало не одно дерево, а, плотно теснясь друг к другу, из одной ямки поднимались несколько буков или дубов. Они вырастали в крупное образование, напоминающее единый ствол, позже казавшееся одним гигантским деревом. В природных условиях такого "дерева" никогда не могло бы возникнуть, подобная форма однозначно указывает на искусственные посадки. Эти так называемые "кустовые посадки" можно видеть во многих местах.
Князья часто проявляли личную заботу о посадках деревьев. Фридрих Великий спрашивал своих подданных, знают ли они, как правильно сеять семена из сосновых шишек – об этом рассказал потомкам Людвиг Глейм.
Август Сильный, курфюрст Саксонский, а после него и многие другие князья, приказывал высаживать выращенные в питомниках деревья вдоль обустроенных проезжих дорог, в виде аллей. Проезжие дороги-шоссе были идеей абсолютизма: удобные транспортные пути должны были связать резиденцию государя со всеми частями страны. До того дороги оставались в основном неукрепленными, многочисленные следы колес ложились рядом друг с другом, и кучер, если путь был размыт или слишком наезжен, всякий раз прокладывал новую колею. Из-за этого дороги в Средние века и раннее Новое время достигали в ширину ста метров и даже больше. Теперь они стали укрепленными, справа и слева от проезжей части появились рвы, в которые стекала вода и которые не давали кучерам самовольно съезжать с дороги. Посадка аллей завершила обустройство: корни деревьев по обеим сторонам дороги высасывали лишнюю воду, а кроны защищали проезжающих от жары, холода и ветра. А поскольку дороги стали уже, то на прилегающих к шоссе участках можно было развивать плановое сельское или лесное хозяйство: правда, при этом старались, чтобы леса не подступали вплотную к дороге – из соображений безопасности, ведь в лесах могли скрываться бродяги и разбойники.
XVIII столетие стало эпохой крупных преобразований аграрных ландшафтов. Отчасти они затронули и леса. Существенной целью реформ сельского хозяйства была интенсификация животноводства. Появились пастбища нового типа – несколько прилегающих друг к другу участков пашни объединяли и огораживали, получая обширные выгоны (Koppeln), где скот мог пастись, в отличие от прежней практики, без присмотра пастуха. Такой выгон обносили забором или (для экономии дерева) насыпью-валом с посаженной на нем живой изгородью. Растущие на валу кустарники через несколько лет можно было использовать как дополнительный источник древесины, хотя бы на те же дрова. Так сформировались культурные ландшафты Вестфалии с их характерным сочетанием пастбищ и валов с живыми изгородями, а также "кник-ландшафты" Шлезвиг-Гольштейна. В лес скот больше не гоняли, так что вновь началось лесовозобновление. И хотя многочисленные пастбищные леса и пустоши с отдельными деревьями в последующие эпохи путем "мелиорации" превращались в поля и луга, тем не менее после прекращения выпаса во многих местах возобновился лес и сформировались сомкнутые древостой.