С падением Советского Союза Соединенные Штаты лишились своего врага, а "отсутствие общего врага, объединявшего союзников, – отмечает С. Хантингтон, – неизбежно ведет к обострению противоречий между ними". На причину обострения указывали американские аналитики: "Вашингтон хотел видеть Западную Европу и Японию достаточно сильными помощниками в борьбе против Советского Союза; но он не желает видеть их сильными настолько, чтобы дать им возможность бросить вызов американскому лидерству". В итоге, отмечает Дж. Стиглиц, "мы фактически потребовали от Японии принять наш стиль капитализма".
Первая подобная попытка была сделана сразу после Второй мировой, когда Соединенные Штаты попытались было приблизить системы Японии и Германии к англо-американской модели, однако быстро отказались от этой затеи. Американские стратеги поясняли, почему: "В условиях, когда вся Япония и большая часть Германии с середины 50-х годов находились в зоне влияния США, баланс сил был настолько против Советского Союза, что Москва имела очень малые шансы выиграть холодную войну…". Для победы над СССР Америке нужны были сильные союзники.
С переходом на американскую модель корабль "Корпорации" Japan, Inc черпнул воду бортом – темпы роста экономики с почти 6% в 1987 г. к 1993 г. рухнули почти до нуля. Попытка Банка Японии стимулировать рост за счет снижения процентных ставок привела лишь к взрывному буму на рынках акций и недвижимости. В 1990 г. раздувшийся финансовый пузырь лопнул, и правительство Японии было вынуждено приступить к бюджетному стимулированию экономики, что к 1996 г. привело к появлению дефицита бюджета. Борьба с новым злом поставила экономику на грань "клинической смерти" конца 1990-х – начала 2000-х гг. Оказавшись на грани сваливания в петлю дефляции, Япония первой применила политику "количественного смягчения". Но, опасаясь роста инфляции, использовала ее в ограниченных масштабах.
Основным средством стимулирования экономики Японии стало бюджетное стимулирование, приведшее к стремительному росту пирамиды ее государственного долга: с 1984 г. по 2012 г. он вырос в 3,5 раза – с 67% до 236% ВВП. "Чистый долг" – за вычетом резервов – достиг 130%. Но и этого после 2008 г. оказалось уже недостаточно. Мировой кризис нанес сокрушительный удар по экономике Японии – всего за три последующих года йена укрепилась почти на 60%. Это привело к очередному экономическому и политическому кризису, в результате которого либерал-демократы вернулись к власти. Новый премьер-министр С. Абэ под угрозой потери независимости Центробанком Японии потребовал от него массированного эмиссионного ослабления йены, для достижения уровня инфляции не ниже 2%.
Проблема в том, что уже в среднесрочной перспективе, следствием подобного ослабления станет рост процента по госдолгу, проблема которого для Японии обострится с приближающимся исчерпанием внутренних накоплений. При существующем уровне госдолга повышение процента даже на уровень инфляции способно поставить Японию на грань банкротства: все ее налоговые поступления пойдут только на выплату процентов. Не случайно, крупнейший в мире государственный пенсионный фонд – японский GPIF, владеющий 67% внутренних облигаций Японии, уже начал их распродажу. Все надежды С. Абэ полагаются только на достижение опережающих темпов экономического роста, однако попытка залить стагнирующую экономику деньгами скорее приведет к потопу, чем напитает иссохшую почву: деньги пойду на спекулятивные рынки, а не в реальный сектор, об этом уже свидетельствует стремительный взлет индекса NIKKEI в начале 2013 г.
Ослабление валюты одной из крупнейших экономик мира, не может не вызвать и международных проблем. И сегодня многие эксперты уже расценивают меры японского правительства по ослаблению йены, как развязывание мировой валютной войны.
Европа
Европейцы, очевидно, учли опыт Японии и решили не искушать судьбу: сразу после падения Берлинской стены и объединения Германии они пошли дальше и на основании Маастрихтских соглашений 1991 г. создали Европейский Союз.
Беспокойство европейцев можно понять, ведь европейское экономическое чудо, также как и японское, возникло не на пустом месте: после Второй мировой войны, в отличие от Первой, Америка оказалась не просто благосклонна, а неслыханная щедра к побежденным. Откуда взялась эта щедрость, указывал документ Объединенного комитета начальника штабов от 9 апреля 1947 г.: "Необходимо приобретать надежных друзей в районах, которые в случае войны с нашими идеологическими противниками могут иметь стратегическое значение для Соединенных Штатов…" По мнению бывшего вице-канцлера Третьего рейха Ф. Папена, Вашингтон достиг своей цели: "План Маршалла и мероприятия, ставшие его продолжением, были разработаны для того, чтобы помочь Старому Свету физически и морально вновь встать на ноги и подготовиться к началу великой идеологической баталии. столь величественные жесты в политике можно видеть крайне редко, однако в результате европейцы становились не просто благодарны америке, но делались ее активными помощниками".
По плану Маршалла, европейским странам было выделено для восстановления 12,6 млрд долларов (более 9% ВВП США). Но это была далеко не самая важная часть помощи. В рамках плана Маршалла Америка пошла на беспрецедентный шаг, который невозможно представить себе относительно России 1990-х, она наложила мораторий на иностранные инвестиции, чтобы пострадавшим от войны немецким компаниям не пришлось вступать в соревнование, пока они не восстановятся. За этим, по мнению С. Айзенберг, стоял вовсе не альтруизм: "Экономика была в кризисе, в Германии было много левых, так что им (Западу) нужно было как можно быстрее завоевать доверие немецкого народа". Но главная помощь Германии заключалась не в деньгах и даже не в "воздержании", а в открытии Америкой своих рынков для европейских товаров.
Создание Европейского Союза диктовалось, прежде всего, необходимостью решения возникшей геополитической проблемы: Европейское единство, утверждал канцлер Г. Коль, вопрос жизни и смерти; от этого зависит, будет ли в XXI веке мир или война. В документе ХДС/ХСС под названием "Размышления о Европе от 1994 г." разъяснялось: "Единственную возможность предотвратить возврат к нестабильной довоенной системе, где Германия оказывается на границе между Востоком и Западом, дает интеграция центрально– и восточно-европейских соседей Германии в европейскую послевоенную систему и налаживание широкомасштабного сотрудничества с Россией… Если европейская интеграция не будет развиваться, соображения собственной безопасности могут вынудить или подтолкнуть Германию к самостоятельной стабилизации Восточной Европы традиционным путем".
Но главную угрозу безопасности Германии (и Европы) представляли не геополитические, как это можно подумать, а экономические проблемы. Они были сходны с теми, которые угрожали и Японии. И не случайно. По своей экономической и ментальной модели Германия и Япония очень близки, отмечал немецкий дипломат Г. фон Дирксен еще в 1930-х гг.: для обеих стран "любой сбой в регулярном потоке импорта – экспорта неизменно угрожал самому существованию государства".
"В фундаментальных проблемах отношений личности и государства и немцы, и японцы по разным причинам пришли к одному и тому же выводу. Согласно их философии, государство должно быть институтом высшим и первичным, которому подчинены все личные интересы и желания индивидуума. Лишь работая на благо общества и граждан, объединенных в государство, индивидуум может выполнить высочайшую обязанность, возложенную на него богом, а именно: способствовать дальнейшему повышению благосостояния соотечественников…", – Г. Дирксен.
Ключевой проблемой Германии в конце ХХ в., так же как и Японии, стал устойчивый профицит торгового баланса, что вело к усилению национальной валюты и торможению экономики. Кроме этого, у немцев, как и у японцев, все чаще возникали подозрения относительно добросовестности их заокеанского партнера.
Например, К. Меритц из Deutsche Bank увидел в падении доллара 1995 г. "сознательную политическую стратегию со стороны американцев", направленную на удешевление собственной продукции на зарубежных рынках.
По словам Г. Мартина и Х. Шуманна, экономическая статистика зафиксировала победу долларовых стратегов. Рост экономики Германии составил лишь половину ожидаемого показателя; ослабление доллара послужило поводом для массовых увольнений. Япония понесла более существенный урон.
Ее чистая прибыль от торговли с Соединенными Штатами за какие-то двенадцать месяцев сократилась на три четверти, в стране началась дефляция, при этом число безработных удвоилось.
Для выживания промышленной Германии необходимо было создать свой "национальный" рынок, независимый от таможенных границ, доллара и валютных спекулянтов. И Германия вновь вернулась к идее, лелеемой ею вот уже более века, – идее, ради которой начались две мировые войны – идее "Срединной Европы".
В своей "Памятной записке о целях войны" канцлер Бетман-Гольвег в 1914 г. в частности писал: "Абсолютно императивным является требование, чтобы Срединная Европа… образовывала единую экономическую общность". В 1915 г. Ф. Науманн в своей книге "Срединная Европа" обосновал, что ею должен стать экономический и таможенный союз европейских государств под германским руководством. Идея возродится вновь в середине 1930-х гг.: все здание новой германской конструкции, отмечал Э. Генри, базировалось на все той же "среднеевропейской доктрине", цель которой заключалась в том, чтобы "создать свою новую систему рынков, которая не уступала бы по емкости рынкам… соперников".
Идею в современном виде удалось реализовать после окончания холодной войны. Объединение Германии возродило ее в виде самой мощной экономической и политической силы Европы. Ее роль, по словам А. Уткина, воспринималась европейцами в русле идеи, что "в мире будущего не азиатский блок, а Великая Европа, ведомая Германией…, будет главным экономическим блоком мира". И у европейцев были веские основания для возникновения подобных идей, полагал британский дипломат: "Если вы спросите в любой европейской стране, какие связи являются для данной страны самыми важными, ответом неизменно будет – с Германией, хотя и сказано это нередко будет сквозь зубы".
Реакцию англичан даже на попытку практической реализации подобной идеи нетрудно предсказать – Англия боролась против нее на протяжении всего своего существования. И на этот раз премьер-министр Великобритании Т. Блэр заявит: я обещаю "не иметь ничего общего с европейским сверхгосударством" и "неизменно отстаивать британские интересы и нашу независимость". Но наиболее четко позицию Англии выразила М. Тэтчер: "Создание нового европейского сверхгосударства… противоречит здравому смыслу… Наступил момент, когда мир должен наконец взглянуть на него открытыми глазами; если это возможно остановить; если нет – ограничить его и справиться с ним", "идея Европы, я подозреваю, в немалой мере использовалась для надувательства", "Европа – это синоним бюрократии", "наднационализм заслуживает еще большего осуждения (чем национализм), поскольку он предполагает подчинение целых государств", Европейский Союз "не является демократическим, не будет демократическим, да и в принципе не может стать таковым", Европа – "колосс на глиняных ногах, чьи отчаянные попытки добиться серьезного отношения вызывают смех" и т.п.
Но это было только началом. Разногласия между Англией и континентальной Европой носили еще более фундаментальный характер, чем даже государственные или национальные интересы: Подчеркивая роль Англии в установлении "нового мирового" порядка, М. Тэтчер заявляла: "Без твердой поддержки Великобритании администрации Рейгана вряд ли удалось бы удержать своих союзников на правильном пути. Я глубоко уверена, что именно то, что мы с Рональдом Рейганом разговаривали на одном языке (во всех отношениях), убеждало и друзей, и врагов в серьезности наших намерений".
Проблема заключалась в том, что, в отличие от Англии, на Континенте неолиберальная революция сразу же столкнулась с неожиданным сопротивлением. "И французы, и немцы…, – отмечала в связи с этим М. Тэтчер, – сходятся в том, что экономическая политика, проводимая Америкой и, в значительной мере, Великобританией после 1979 года, является для них неприемлемой". ""Европейская" модель хоть и имеет различные формы.., тем не менее, заметно отличается от американской модели, а точнее, резко с ней расходится, – продолжала "железная леди". – Чтобы охарактеризовать философию, стоящую за ней, и не отождествлять ее со старомодным социализмом, вполне можно воспользоваться высказыванием Э. Балладура, который был в свое время премьер-министром Франции: "Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. А что такое цивилизация? Это борьба против природы". Статья 14 конституции Германии вообще гласит, что "собственность обязывает" и "должна служить на благо всего общества".
Тэтчер подвергла европейцев сокрушительной критике. Ее наибольшее недовольство вызвала Всеобщая декларация прав человека (1948 г.), которая, по мнению "железной леди", не соответствует неолиберальным принципам "свободы", и особенно те ее статьи, которые посвящены "социальной защищенности": "право на работу… и защиту от безработицы", "право на отдых и свободное время", право на "образование", "право на социальный и международный порядок, обеспечивающий всеобъемлющую реализацию прав и свобод, предусмотренных в настоящей Декларации". Европейская модель, по словам М. Тэтчер, является прямо-таки воплощением этой картины: она ставит (социальную) защищенность превыше всего, и в своем стремлении уменьшить риск неизбежно подавляет предприимчивость. М. Тэтчер назвала европейских последователей Декларации прав человека бригадой Новых Левых и призвала бороться с ними с той же энергией, с которой мы прежде боролись со Старыми Левыми.