– Послушай, – тихо сказала она. – Я не оби-дела тебя тем вопросом? Ну, про твою жену?
– Да нет, – снова пожал плечами Владимир и даже слегка улыбнулся, одними губами. – Ничего страшного. Не бери в голову. Просто я не хочу об этом говорить. Но ведь у каждого есть такие темы, о которых ему не хочется говорить.
Он сказал это не для того, чтобы как-то уязвить ее: скорее всего, имел в виду только себя и такими словами пытался оправдать собственную нелепую жизнь и нежелание говорить о ней.
Марина опустила глаза к бокалу с плещущимся на дне золотистым армянским коньяком и, дрогнув длинными ресницами, упрямо прошептала:
– А я хотела бы об этом поговорить.
– О чем? – не понял Владимир и даже улыбнулся от растерянности. – О моей жене?
– Нет, – упорно повторила Марина, не отрывая взгляда от янтарных капелек на стеклянных стенках пузатого бокала. – Я хотела бы поговорить о том, о чем не хочется говорить… Мы с тобой никогда и не говорили об этом, как будто условились заранее. А сейчас я хочу спросить у тебя…
Теперь Вербин перестал улыбаться и опустил глаза. Они оба теперь сидели, не глядя друг на друга.
– О чем? – коротко и глухо спросил он.
Музыка в динамике на противоположной стене сменилась на нежную, лирическую.
Это была песня об одинокой женщине и о ее любви к женатому мужчине…
Но, от любви устав, Испытывая страх, Она следит за стрелкой на часах…
– Почему ты меня отпустил тогда? – спросила Марина, сделав над собой последнее усилие, которое, против ее ожидания, далось ей легко.
Она сидела замерев, даже не моргая и страшась следующего мгновения. С одной стороны, она неожиданно набралась храбрости и спросила о том, о чем смертельно боялась даже подумать, но что волновало ее. С другой стороны, Марине было страшно: ведь она коснулась темы, которая была запретной между ней и Владимиром. Да не просто коснулась, а впрямую задала вопрос. Как он может на это отреагировать?
Вербин медленно поднял на нее взгляд, помедлил еще, а затем улыбнулся. Он понял ее состояние.
– Ты нарушила правила, – сказал он. – Мы ведь с тобой еще в первый раз молча условились не вспоминать об этом. Было такое? А сейчас ты сама спросила.
Марина вздрогнула, легкий холодок пробежал у нее между лопаток. Но она всегда доводила начатое до конца. Будь что будет.
– Может быть, пришла пора изменить правила, – совсем тихо произнесла она.
– Зачем лгать себе и говорить, что ничего не было? Это было, это не приснилось нам обоим. Ты отпустил меня тогда. Почему ты это сделал?
Опять последовала пауза. Из динамика доносился голос Алены Апиной:
Любовь ее грешна, Но ангелы живут на небесах…
Прислушавшись к словам песни, майор неожиданно усмехнулся.
– Вот примерно поэтому, – сказал он, кивнув в сторону динамика. – Ангелы живут на небесах. А на земле все не ангелы, и каждый человек может оступиться, попасть в дикую историю, наделать ошибок. Всякий и каждый. Совсем недавно я на твоих глазах отпустил с миром гражданина Поликарпова. Помнишь? Отпустил, потому что не хотел портить ему жизнь. Ты ведь не удивилась и даже сама сказала мне потом, что я правильно поступил. Знаешь, я уже давно придумал для себя такую заповедь: если можешь не ломать человеку судьбу – не ломай ее.
Он поднял бокал и залпом выпил остатки коньяка. Потом поставил бокал на стол и закончил:
– А когда я увидел тебя в своем кабинете шесть лет спустя и узнал, кем ты стала и почему пришла, – понял, что не ошибся в тот раз. Правильно поступил.
Разве не так? И еще у меня есть к тебе просьба.
– Какая? – прошептала Марина, все еще глядя в свой бокал и как будто окаменев.
– Во-первых, всегда смотри мне в глаза – спокойно и уверенно, – улыбнулся Вербин. А затем, когда Марина подняла на него взгляд, посуровел и добавил:
– И второе… Больше никогда не возвращайся к этой теме. Сейчас ты захотела спросить меня, сама заговорила. Я ответил тебе, и хватит об этом. Проехали.
Навсегда. Договорились?
Она не успела даже кивнуть, потому что сидевший за дальним столиком мужчина вдруг обернулся.
До этого Марина вообще не видела лиц сидящих в кафе людей: их было немного, и они ее не интересовали. К тому же тот, что обернулся сейчас, все время сидел спиной, разговаривая со своим собеседником.
Но сейчас их взгляды внезапно встретились, и Марина с ужасом узнала Вадима…
Черт! Он что, преследует ее? Нет, непохоже, потому что и сам бывший супруг, недавно получивший окончательную отставку, выглядел страшно удивленным.
Вербин заметил, как изменилось выражение лица Марины, и проследил за ее взглядом.
– По-моему, мы с этим товарищем уже встречались, – заметил майор. – Он что, повсюду таскается за тобой? Выслеживает?
– Да нет, – затрясла головой Марина. – Вовсе нет. Никогда он за мной не следил, да и незачем ему… Откуда я могла знать, что мы его здесь встретим?
Ей было ужасно неудобно перед Вербиным за то, что снова все так глупо получилось: опять нарвались на Вадима. А вдруг он снова полезет в драку?
Но нет, все обошлось. После секундного замешательства Вадим увидел рядом с Мариной Вербина и понимающе усмехнулся. Но с места не встал – только скользнул взглядом и отвернулся. Спустя пару секунд обернулся снова, на этот раз помахал рукой приветственно и больше уже не обращал внимания на бывшую свою супругу.
Слава богу!
Вадим сидел за столиком не один, но его собеседника Марина не знала: наверное, это был какой-то новый знакомый. Неприятный какой-то субъект средних лет с довольно длинными светлыми волосами, зачесанными назад и убранными за уши. Угреватое длинное лицо, напоминающее лошадиную морду, а на носу – очки в металлической оправе. Вид довольно стильный, в общем-то, но и отталкивающий.
Собеседники были увлечены разговором. Тот, очкастый, пил пиво, делая большие глотки и двигая при этом острым кадыком, который был отчетливо виден из расстегнутого ворота рубашки. Вадим же нервно двигал рукой по столу пустую чашечку из-под кофе. Когда двое собираются в кафе и один пьет пиво, а другой кофе – это очень неравноценно. Потому что кружку пива можно пить долго, а с чашечкой "эспрессо", если ты не итальянец, долго не просидишь.
– Пойдем отсюда, – сказала Марина, поднимаясь из-за столика и нервно сжимая в руке сумочку. – Извини меня за то, что я привязалась к тебе с серьезными разговорами. Пришли в кафе поболтать, а я и привязалась. Да еще этот Вадим…
– Тебе неприятно, что он увидел нас с тобой вместе? – уточнил Вербин, на что Марина в ответ даже изумленно засмеялась.
– Нет, что ты, – совершенно искренне сказала она. – Наоборот, пусть смотрит. Пусть знает, что у меня есть друзья, которые могут меня защитить от его приставаний. Хотя надо сказать, – на этот раз Марина, выйдя на улицу, уже сама взяла Вербина под руку, – что после вашего знакомства, – Марина хихикнула.
– Вадим больше ни разу не появлялся у меня дома. И не звонил. Честное слово.
Они вышли на улицу. К ночи стало подмораживать, и поднявшийся ветер гнал осенние листья, хрустящие под ногами. Лужица перед входом в кафе затянулась чуть заметным ледком.
– И как я не заметила его машины? – удивилась Марина, указывая на припаркованный рядышком "гольфик" Вадима. – Вот растяпа. А еще называюсь милиционером…
В городе оказалось две школы для глухонемых детей и один закрытый интернат. Искать детей при таком раскладе было уже гораздо легче – всего три объекта, но стоило Марине наведаться в первую же такую школу, как стало ясно, что и на этом пути легко отнюдь не будет.
Снова началось то же, что было и в обычных школах – ахи и вздохи и пожимание плечами.
– Вроде вот этот мальчик похож на Груздева из шестого класса, – говорила завуч, тыча пальцем в предъявленную ей фотографию. – А девочка эта – ну прямо вылитая Аня Гнезд и лова из пятого. И на Катю Токареву тоже очень похожа.
Сгрудившиеся во время перемены в учительской педагоги тоже не могли сказать ничего определенного.
– Тут дети раздетые, – заметил учитель истории. – А мы ведь наших воспитанников голыми никогда не видели…
– А лица? – уточнила Марина, которая от всей этой бестолковщины и неразберихи начала терять самообладание. – Лица ваших воспитанников вы видели?
В конце концов удалось даже встретиться самой с некоторыми из детей, на которых указали учителя. После урока в кабинет директора школы привели троих детишек: одного мальчика и двух девочек.
Ну и как с ними разговаривать?
Едва увидев детей, Марина ощутила свою полную беспомощность. Когда ребенок с младенчества ничего не слышит и не может говорить, это накладывает сильный отпечаток на всю его личность. Такой ребенок может быть не глупее своих нормальных сверстников, но он иначе видит мир, иначе общается с окружающим миром.
Общаться через переводчика, владеющего языком знаков? Дурацкая ситуация, но пришлось беседовать именно так, с помощью одной из учительниц.
– Тебя когда-нибудь снимали на видеокамеру? – спросила Марина у мальчика, который спокойно сидел перед ней на стуле и глядел прямо ей в глаза своим безмятежным взором. До него не долетал ни единый звук, он жил в абсолютной тишине. Голубые глаза его были устремлены на губы Марины, когда она задавала вопрос.
После короткой паузы, в течение которой мальчик обдумывал заданный ему вопрос, он поднял лежавшие до того на коленях руки и сделал несколько мелких жестов.
– Володя не понял, что такое видеокамера, – пояснила учительница.
Она в свою очередь замахала руками возле лица, быстро-быстро, после чего ребенок кивнул. Он напрягся и принялся делать жесты в ответ.
– Его снимали, – переводила учительница. – Много раз снимали. На новогоднем вечере, и дома тоже – папа снимал, и еще дядя… Когда шефы приезжали с завода, они тоже фотографировали Володю вместе с другими ребятами… Знаете, – добавила учительница. – Кажется, он все-таки не понимает, что такое видеокамера. Он явно имеет в виду фотоаппарат.
Марина откашлялась.
– Спросите его, фотографировал ли его кто-нибудь, когда он был обнаженным, – попросила она и встретила осуждающие взгляды переводчицы и сидящей сбоку директрисы школы. Мальчик понял вопрос и густо покраснел.
– Нет, никогда, – перевела учительница. – Это неприлично.
Точно такой же разговор состоялся и с двумя девочками. Понимать друг друга трудно, все смущались, и девочки сидели будто каменные. Трудно определить, были они искренни или нет.
– Надо бы поговорить с их родителями, – задумчиво заметила Марина.
Учительница и директриса переглянулись.
– Попробуйте, конечно, – сказала директор школы, поджимая губы и глядя в окно на школьный двор, где налетевший внезапно ветер раскачивал ветки густого кустарника. – Только родители ведь тоже глухонемые. Еще неизвестно, захотят ли они вообще с вами общаться.
Очень трудно работать, когда тебе никто не хочет помочь. В последнее время Марина почувствовала это с особенной силой. На инспектора ИДН в школах глядят как на неизбежное зло, а потому привычное и не слишком опасное. Когда же ты приходишь и говоришь, что из "полиции нравов", отношение к тебе оказывается двояким. С одной стороны, вроде бы серьезный человек и занимаешься каким-то важным делом, но с другой…
Директор школы сразу начинает нервничать. Ему неприятно, что именно к нему вдруг пришли из "полиции нравов". Как же так? Почему? Учителя стесняются, не понимают, чего от них хочет эта странная женщина в форме старшего лейтенанта.
"Полиция нравов"? А что это такое? И нет ли тут чего-нибудь безнравственного?
А поскольку все почти педагоги заботятся о своих детях, то они стараются защитить их от тебя. Не дай бог, задашь им не тот вопрос, смутишь.
– Медицинская экспертиза, – твердо сказала Марина, набрав предварительно в легкие воздуха. – Если от детей в разговорах ничего узнать нельзя, а с родителями беседовать бессмысленно, как вы говорите, то что ж делать? Будем проводить медицинскую экспертизу.
– Нет, – вырвалось совершенно непроизвольно у директрисы. Она даже вздрогнула и перестала безучастно смотреть в окно. – Кто вам такое разрешит?
Кто вам позволит волновать детей такими вещами?
– Кто разрешит? – Стараясь держаться спокойно, Марина пожала плечами. – Прокуратура разрешит. И наш областной комитет по образованию тоже разрешит. Не думайте, что это невозможно. Мы расследуем чрезвычайно опасное преступление, и некоторым детям и взрослым придется слегка поволноваться.
Марина произнесла это, а потом, очаровательно улыбнувшись, негромко добавила:
– Вы ведь не хотите, чтобы какие-то подонки продолжали мучить ваших детей?
Так что о медэкс-пертизе я в ближайшие дни договорюсь. До свидания.
Она легко встала со стула и уже с высоты своего роста с затаенным удовлетворением посмотрела в побагровевшее лицо директрисы. Вот так! Сказала и сейчас уйду!
Но настоящим испытанием для Марины оказался визит в интернат для глухонемых детей. Это вам не школа! Сюда помещают тех детей, от которых отказались родители, либо тех, у кого родители умерли или находятся в заключении. Триста детей, от семи до семнадцати лет, и все глухонемые. Да это бы еще что! Среди них много умственно отсталых, ведь до интерната с ними никто не занимался.
Едва Марина переступила порог интерната, у нее закружилась голова от топота сотен ног и от одуряющей вони, доносящейся из столовой, расположенной на первом этаже.
На каком сале здесь жарили и какие овощи отваривали – с этим следовало бы разбираться отдельно, и еще неизвестно кому – комитету по образованию или Управлению по борьбе с экономическими преступлениями…
Но сейчас у Марины была иная задача. В кабинете директора девушка-секретарь объяснила, что директор, господин Быков, болен и неизвестно, когда поправится.
Заметив, что Марина смущенно оглядывается, девушка улыбнулась:
– А, вы не привыкли к нашему шуму. Это дети. Они же сами не слышат, какой шум производят. Так что привыкайте. Вы ведь к нам на работу пришли устраиваться? – добавила она, взглянув в удивленное лицо Марины.
– Нет, с чего вы взяли? – нервно отреагировала та, с ужасом представив себе, что при определенных обстоятельствах это могло бы быть правдой: она ведь учительница по образованию, а с этой девушкой они, наверное, ровесницы…
– Нет, не на работу.
Она расстегнула плащ и продемонстрировала серый мундир с погонами:
– Я тут по одному делу. По срочному, так что мне бы с кем-нибудь быстро поговорить.
Поговорить оказалось возможным только с заместителем директора по внеклассной работе. Пока Марина спускалась этажом ниже, она в очередной раз подумала о том, что не все люди одинаковы. Например, те, которые работают здесь, видимо, бескорыстны, добры, сострадательны.
У педагога всегда есть выбор при поиске работы. Но чтобы пойти работать сюда, в интернат для глухонемых детей, необходимо иметь определенные душевные качества. А зарплата тут вряд ли намного выше, чем в других местах…
Интернат выглядел так, как, наверное, испокон веку и выглядят на Руси богоугодные казенные заведения. Облупившаяся зеленая краска на стенах в коридоре, облезлая побелка на потолках, расшатанные двери учебных кабинетов и спален, поскольку жилые помещения шли вперемешку с классными.
Заместитель директора как раз закончила вести урок в компьютерном классе, там ее и застала Марина. Немолодая женщина с серыми глазами и гладкими волосами, зачесанными назад, выглядела усталой и задерганной.
– Мы можем поговорить прямо здесь, – сказала она. – А то ко мне в кабинет долго подниматься. Меня зовут Кира Владимировна. Что у вас за дело ко мне?
Вместо ответа Марина вытащила из сумки приготовленные снимки детей и протянула их женщине.
– Это кадры из видеофильмов, – пояснила она. – Из фильмов про педофилию.
Посмотрите внимательно: эти дети никого вам не напоминают?
За закрытой дверью класса продолжался шум и топот бегущих ног, но Кира Владимировна не обращала на это внимания: во-первых, давно привыкла, а во-вторых, углубилась в изучение фотоснимков. Смотрела она довольно долго, не отрываясь.
– Вам кто-нибудь знаком? – не выдержав, спросила Марина. – Это вполне могут быть дети из вашего интерната.
Кира Владимировна как будто с неохотой оторвалась от изучения снимков и посмотрела внимательно на Марину.
– Нет, – сказала она, медленно покачав головой. – Должна вас огорчить, милочка. Наших детей на этих фотографиях нет. И вы ошибаетесь, – добавила она, возвращая Марине снимки. – Наших детей тут и не может быть. У нас ведь закрытое заведение, дети не выходят на улицу без сопровождения взрослых. Это попросту невозможно.
От внимания Марины не укрылось три обстоятельства: слишком долгое разглядывание фотографий – это раз. Слишком категоричное утверждение, что знакомых детей на снимках нет, – это два. Если дети совсем незнакомы, зачем так долго на них смотреть? Да и как можно на все сто процентов отвергать такую возможность? Третье обстоятельство – руки Киры Владимировны, когда та возвращала фотографии, явственно дрожали.
Но выдавать свои вдруг возникшие подозрения Марина не стала. Кто знает, а вдруг сидящая перед ней женщина просто утомлена? А руки дрожат от нервного тика…
– Вы не хотите посмотреть еще раз? – спросила она. – Или показать фотографии другим педагогам? Вдруг кто-нибудь узнает детей.
– В этом нет никакой необходимости, – твердо заявила Кира Владимировна.
Потом вдруг засуетилась, полезла в сумку, висящую на спинке стула. – Вы курите?
– спросила она. – Давайте покурим. Отойдем к окну и покурим. У меня все равно нет следующего урока, так что помещение успеет проветриться. Ну а теперь расскажите мне, почему вы ищете этих детей и что это за фильмы такие, – сказала она сразу же после того, как закурила от поднесенной Мариной зажигалки. – А то я что-то не поняла…
Говорить или не говорить? Лучше сказать: если эта дама имеет какое-то отношение к преступлению, то она и так все знает. А если нет – ничего, послушает. Может быть, после этого не будет столь категорична: наши дети не могут выйти отсюда без сопровождения взрослых! Фу-ты ну-ты, какие мы гордые!
Марина тоже, как говорится, "не первый год замужем" и слышала кое-что про порядки в интернатах. Здесь же не тюрьма с охраной и железными решетками.
Конечно, детям запрещается выходить одним – это правда, в инструкциях так и записано. Да кто же выполняет все эти высокоумные инструкции? И физически обеспечить выполнение такого правила вряд ли возможно – в интернате ведь нет охраны…
– В наших руках находятся несколько видеофильмов порнографического характера, – начала Марина, глядя в блеклые глаза заместительницы Директора, – на которых засняты сцены совокупления с детьми восьми-десяти лет. Сцены очень подробные и реалистичные. Так называемая запрещенная порнопродукция. Это преступление карается сразу несколькими статьями Уголовного кодекса и влечет за собой…
– Конечно, это ужасно, – махнула рукой Кира Владимировна, не дослушав – но почему вы пришли к нам? Почему вы думаете, что это наши дети?
На ее лице появились красные пятна волнения а голос дрогнул.
– Потому что дети в фильмах – глухонемые, – пояснила Марина, решив, что и это скрывать глупо. – Вот почему. Так вы действительно ничего не можете сказать?