Автор честно признается, что уже и не помнит названия этих кубинских сигарет, но их было два.
Однако Автор хорошо помнит байку, пущенную в народ сидельцами–шутниками, о том, как производились кубинские сигареты.
Сначала из листьев табака, в ручную, скручивались сигары. Во время их изготовления на пол с листьев табака, осыпались крошки, и в конце каждой сменырабочие подметали пол на фабрике и этим мусором набивали сигареты, которые и драли горло согражданам стран социализма.
Неугомонный Сохатый, внимательно наблюдавший за изучением Семой–Пойнтом содержимого баула, даже рот раскрыл от изумления:
- Ничего себе, грев! - заметил он. - Так может только мамка родная заботиться о своем дитятке.
- Как видишь, ничего съестного в дачке нет, - спокойно констатировал Сема–Поинт.
- Может, поделишься этим богатством? - никак не унимался парень.
- А может, Сохатый, тебе и ключи от квартиры, где деньги лежат еще отдать? - усмехнулся Сема- Поинт.
- А чего это ты борзеешь? - стал заводить сам себя этот парень. - Забыл, что в тюрьме делиться нужно!
- А ты что, сват мне, а может, братом приходишься, да я не знаю? С какой стати я должен с тобой делиться? - как можно спокойнее ответил Сема–Поинт.
- Не умеешь, научим, не хочешь, заставим! - угрожающе процедил тот сквозь зубы.
В его голосе действительно слышалась явная угроза. Казалось, не хватает маленькой искорки, чтобы тот набросился на Сему–Поинта.
Сема–Поинт, забыв про осторожность, уже приготовился дать достойный ответ этому наглецу, но не успел: вмешался один из бывалых зэков, который и бросал недовольные взгляды в сторону парня.
На вид ему было немногим за сорок лет, но, видно, жизнь его изрядно потрепала: у него был туберкулезный цвет кожи, да и изрядная худоба говорила о том, что ему часто доводилось недоедать и нести лишения.
Он вдруг жестко обратился к этому заедающемуся сокамернику:
- Слушай, сявка подзаборная, ты чего это своей пастью невпопад щелкаешь? Земляк получил посылку от родственников, и это грев, который ему наверняка на этап собирали, а ты хочешь распотрошить его? С какой стати, Сохатый? Ты что, имеешь что‑то предъявить ему или он тебе должен по жизни? А может, ты попутал чего? - несмотря на жесткие выражения, его голос был спокойным, уверенным и лишь частая жестикуляция рук, пальцы которых были сплошь в кольцах–наколках, выдавали его раздражение.
Каждое свое слово он выговаривал жестко, как бы заранее обвиняя Сохатого в допущенном косяке, даже не пытаясь скрывать Своего недовольства.
- Да нет, Филя, просто я хотел для общества подсуетиться… - мгновенно стушевался тот, отлично понимая, что вновь закосорезил, пытаясь наехать на незнакомца с баулом.
- А тебя что, Сохатый, общество просило об этом? А может, у тебя есть особые полномочия, а мы просто о них ничего не знаем? - ехидно заметил Филимон.
- Нет, но я… - тот заметно стушевался и не знал, что ответить.
- А если нет, тогда ты, сявка молдавская, закрой свой поганый рот, сиди в своем стойле, посапывай в две дырки и не суй свой нос, куда тебя не просят, понял! - резко, с нескрываемой злостью, оборвал Филя.
Почему "сявка молдавская"? Видимо, молдаване чем‑то ему насолили в прошлом…
Ни слова не ответив, Сохатый опустил свою физиономию к полу. Не поднимая глаз, подошел к своей шконке и быстро взобрался на второй этаж. Потом, молча, улегся и отвернулся лицом к стене.
А Филимон повернулся к Семе–Поинту:
- Судя по всему, земляк, тебя сегодня на этап выдернут… - дружелюбно заметил он.
- Похоже на то, - кивнул Сема–Поинт.
Затем распаковал блок сигарет, вытащил из него две пачки, внимательно осмотрел их фабричную упаковку: не нарушена ли? Вдруг именно в этих пачках сигарет и запрятан тайник Сереги Младого!
После чего вышел на середину камеры, бросил их на общий стол и объявил:
- Это на общак! Курите на здоровье!
- Вот это по–нашему! - одобрительно заметил Филимон.
Как ни странно, но никто из сокамерников не рискнул подойти и угоститься сигаретой: тем самым они как бы признавали лидерство бывалого Филимона.
А тот, словно воспринимая это как должное, кивнул Семе–Поинту присесть рядом, и когда тот опустился на его шконку на первом ярусе, спросил:
- По первой ходке чалишься?
- По первой.
- А почему сразу на строгий режим окрестили: статья тяжелая, что ли?
- Так получилось, - не вдаваясь в подробности, ответил Сема–Поинт.
- Понятно, - кивнул тот, соблюдая негласное тюремное правило, по которому любой зэк имеет право говорить о себе только то, о чем сам хочет сообщить, потом тихо шепнул, - Все будет о’кей, братишка! - он дружелюбно подмигнул и многозначительно добавил шепотом: - Вместе этапом пойдем!
В его мыслях Сема–Поинт "прочитал", что Филимон является близким Сереги Младого: ничего о Семе–Поинте толком не знает, но готов за него вступиться в любой момент. Да и на этап он отправился только по просьбе Сани Омского, чтобы прикрыть, в случае чего, Сему–Поинта. А для того чтобы отправиться на этап вместе с ним, сознался в якобы совершенном преступлении. Причем рядом с городом, где он якобы и ограбил магазин, и рядом с которым как раз и находится колония, куда и направили Сему–Поинта.
Мысленно поблагодарив Смотрящего, Сема-Поинт шепнул:
- Рад знакомству, земляк! - и обнадеживающе добавил: - Надеюсь, подружимся!
- Не сомневаюсь, - улыбнулся Филимон и еще тише спросил: - Я могу тебя Семеоном называть?
- А ты как думаешь? - на этот раз подмигнул уже Сема–Поинт.
Он специально ответил уклончиво: если Филя посвящен Серегой Младым или Саней Омским в их план, то он сам ответит на этот вопрос, а если нет, то Сема–Поинт остается чистым в отношении него, и никто не сможет предъявить ему, что он специально ввел Филимона в заблуждение ил и обманул, назвавшись чужим именем.
На самом деле Семе–Поинту было приятно узнать, что Саня Омский наверняка вместе со своим братом смотрящим позаботился о том, чтобы он не появился на зоне настоящим чмошником. Их передача оказалась как нельзя кстати: за несколько месяцев нахождения под следствием одежда и обувь, в которых его и арестовали, сильно поизносились. Иногда, когда было холодно, приходилось даже спать не раздеваясь.
Однако Саня Омский, как оказалось, позаботился не только о его одежде, но еще и о том, чтобы подстраховать Сему–Поинта во время этапирования на зону: наверняка это его идея отправить с его этапом Филимона.
Этот мужичок не так прост, как может показаться на первый взгляд. В нем чувствовалась внутренняя уверенность, а судя по многочисленным наколкам перстней на пальцах, сразу было ясно, что у него ходок, как грязи. Он четко ориентируется в криминальном мире, ботает по фене, знает с кем и как разговаривать. Умеет быть не только дипломатичным, но и вполне жестким, когда понимает, что без этого никак невозможно обойтись.
Не прошло и двух часов с момента, когда Сема-Поинт получил посылку от Сереги Младого, как вновь заскрежетали замки дверей в камеру, и на этот раз в нее вошел старший дежурный по корпусу, моложавый капитан туберкулезного вида. Рядом с ним в дверь протиснулся старший прапорщик.
Капитан держал в руке пластиковую дощечку, на которой было что‑то расписано карандашом.
- Ружейников! - зычно выкрикнул капитан, несмотря на то, что камера была небольшой, и вполне достаточно было говорить обычным голосом.
- Филимон Сергеевич, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, статьи сто сорок четвертая, часть вторая, сто сорок шестая, части первая и вторая. Общий срок - четыре года строгого режима, - привычно вяло оповестил тот о своих криминальных подвигах и даже зевнул, открыто выказывая свое явное неуважение к капитану.
Но капитан никак не среагировал на это и вдруг в упор уставился на пластиковую доску, потом на прапорщика, снова на доску, потом раздраженно спросил его:
- А здесь ты что нацарапал? Ничего не разберешь! Как курица лапой!
Прапорщик заглянул в пластиковую доску и неуверенно произнес:
- По… По… Па… Пантелихин… - наконец выговорил почти шепотом и неуверенно добавил: -… Кажется…
- Точно или кажется? - грозно вопросил капитан.
- Точно, - кивнул тот, но его голос был еще более неуверенным и он снова добавил: - …Кажется…
- Пантелихин! - махнув рукой, выкрикнул капитан.
Уверенный, что он сейчас услышит свою фамилию, Сема–Поинт не сразу сообразил, что вся эта игра прапорщика с плохо написанной фамилией, проделана с подачи Сани Омского. Это осознание длилось какие‑то доли секунды, и никто из сокамерников не успел заметить его замешательство.
И лишь Филимон чуть заметно всезнающе улыбнулся.
А Сема–Поинт решительно выпалил:
- Семеон Тихонович… тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения… Статья сто сорок шестая, часть вторая, семь лет строгого режима! - без запинки отрапортовал он.
Мысленно он порадовался тому, как вовремя он "прочитал" мысли настоящего Семеона. У него были сомнения в отношении года рождения своего имитатора, и он решил пойти на риск - назвал год собственного рождения..
Но, видно, капитану было не до того, чтобы сверять названный год рождения Семой–Поинтом, с тем, который был указан в карточке. А может быть, Сема–Поинт просто угадал год рождения Семеона.
- С вещами! - торжественно объявил корпусной и первым вышел из камеры.
Быстро скрутив в рулон свои постели, Сема- Поинт и Филимон сунули их под мышку одной руки, второй рукой подхватили свои баулы и направились к выходу.
Но Филимон с полпути вернулся к столу, взял одну пачку сигарет "Ява" и сказал:
- Так будет справедливо, земляки: на этапе труднее с курехой, чем дома! - пояснил он, затем дружелюбно произнес важное напутствие: - Ну, что, земляки, желаю вам без эксцессов дожить до окончания срока и не заболеть чахоткой! Пока, земляне!
- Удачи всем! - подхватил Сема–Поинт, и они вышли из камеры, с большим трудом протиснувшись в узкий проход, ограниченный цепью.
Сема–Поинт, радуясь, что так ловко выкрутился с проверкой, вдруг подумал о том, что здесь, на пересыльной тюрьме, Серега Младой сумел подстраховать его в этом отношении, но как будет происходить позднее, когда конвоиры будут чужие? Ведь таких ситуаций во время этапирования будет не одна и не две: и в автозаке, и при посадке в вагон, и внутри вагона, да и позднее, во время прибытия в зону.
Казалось, что выхода нет, но все устаканилось при первой же перекличке при посадке в автозак: рядом с ним оказался настоящий Семеон, который обнадеживающе подмигнул ему. И как ни странно, но все произошло быстро и незаметно: начальник конвоя даже бровью не повел, когда Сема–Поинт ответил ему вместо Семеона. И Сему–Поинта это ободрило и обнадежило настолько, что он совсем успокоился.
Тех, кто отправлялся на этап, в просторной камере на сборке собралось человек пятнадцать. Каждому из этапников выдали по шесть селедок, по небольшому кулечку с сахаром и по пять буханок черного хлеба.
- Через пять суток будем на месте! - уверенно заметил Филимон, имея большой опыт в подобных этапированиях.
- По количеству пайки определил? - попробовал догадаться Сема–Поинт.
- По количеству выданного хлеба, - поправил тот: - Одна буханка на сутки…
- Да, с такой пайки не разжиреешь, - уныло поморщился Сема–Поинт.
- Прекратили базар! - резко оборвал розовощекий майор, то ли Кум, то ли дежурный помощник начальника тюрьмы.
- Это не базар, гражданин начальник, это мысли вслух! - встрял в перепалку с ним Семеон.
- Про себя мысли! - парировал майор.
- А про меня не написано! - ответил Семеон и все осужденные весело заржали.
- Ладно, повеселились немного и будет, - миролюбиво заметил тот, желая поскорее отделаться от убывающих из тюрьмы осужденных, потому торопливо скомандовал: - Осужденные, по одному, к выходу!..
Так начался этап на новое место отбывания срока Семы–Поинта…
Две "Черных Маруси" не без труда вместили полтора десятка этапников: у многих были огромные баулы, набитые телогрейками, зимней одеждой и съестными припасами.
Как только все разместились и машины двинулись вперед, Сема–Поинт, откинувшись спиной на стенку фургона, прикрыл глаза и постепенно провалился в глубокий сон…
Главка 17
3–й сон Семы–Поинта - "ДЕТДОМ"
И приснился ему его первый день появления в детском доме…
Маленький Серафим только что соскочил с детдомовской полуторки с небольшим чемоданчиком, в котором находились его нехитрые пожитки. Новенького тут же окружили маленькие жильцы детского дома.
Несколько минут их глаза изучающе осматривали Сему с ног до головы, мгновенно отмечая и его приличный костюмчик, и его почти новенькие ботинки: ни у кого из них таких не было, да и одеты они были все в одинаковую форму, сшитую из самого дешевого материала. Но более всего их внимание было отдано чемоданчику новенького, который тот крепко держал в руке: это был непростой чемоданчик, а обитый блестящими уголками.
- Небось, папка подарил на день рождения? - недобро спросил конопатый паренек.
- У меня нет папки! - нахмурился Сема.
- Тогда мамка! - подхватил тот.
- У меня и мамки нет! - тихо прошептал Сема и со вздохом опустил голову.
- Сирота, что ли? - недоверчиво спросил конопатый.
- Выходит так… - кивнул Сема.
- Тогда откуда такой чемоданчик? - с завистью спросил вдруг тот.
- Мама с ним на работу ходила, пока… не умерла! - на глазах Семы появились непрошеные слезы.
- И чего привязались к пацану? Дайте ему в себя прийти! - вступился вдруг за новенького паренек, у которого не было одного переднего зуба и почты каждый его звук сопровождался забавным присвистом, он похлопал Сему по плечу и протянул руку: - Федором меня зовут…
- А меня Семой… - отвечая на рукопожатие, ответил Сема, и спросил: - Чего они пристали?
- Не обращай внимания: здесь всех новеньких так встречают… Пошли, покажу тебе наш детский дом… - он обнял его за плечи и повел в сторону самого большого строения. - Знаешь, Сема, как только ты получишь детдомовскую форму и сандалии, свой костюмчик и ботинки ты спрячь в чемоданчик…
- Зачем это? - удивился Сема.
- Хочешь, чтобы тебя шпыняли? Зачем выделяться? Или не понятно? - совсем по–взрослому ответил Федор.
- Не понятно! - упрямо заявил Сема.
- Если не понятно то, о чем я толкую, - он пожал плечами, - то сними для того, чтобы одевать только по праздникам: когда еще такую одежду кто купит… - Федор, несмотря на малый возраст, нашел правильный психологический подход к новичку, который чем-то пришелся ему по душе.
- Ну, если так… - нехотя протянул Сема и неожиданно спросил: - А зачем ты за меня вступился? Ведь у меня ничего нет…
Федор посмотрел ему в глаза, пытаясь понять: шутит новичок или нет, а когда понял, что нет, недовольно бросил:
- А ты что, привык к тому, что с тобой дружат только за что‑то?
Сема ничего не ответил и снова виновато опустил глаза книзу: впервые ему был так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. Вероятно, именно в тот момент он и дал себе слово, что никогда не будет дружить с кем‑то за что‑то.
Он взглянул на Федора и тихо сказал:
- Спасибо тебе, Федя!
- За что? - удивился тот.
- За то, что ты… - он запнулся, пытаясь отыскать подходящее слово, но оно никак не находилось, и он выпалил: - Такой!
- Какой? - хитро улыбнулся Федор.
- А такой! - Сема рассмеялся и шутливо ткнул его в грудь указательным пальцем.
- Догоняй, друг Сема! - выкрикнул Федор и, весело рассмеявшись, устремился к входу в здание…
- Погоди! - выкрикнул Сема и …
Проснулся оттого, что затекла шея…
Глава 18
НА ЭТАПЕ
В "воронках" ехали чуть более часа и вскоре остановились, судя по специфическим звукам, на железнодорожном вокзале. По одному, выкрикивая фамилии, их высадили на перрон, в самом конце огромного состава.
Перрон плотным кольцом оцепили автоматчики с немецкими овчарками, которые постоянно лаяли только на спецконтингент. Бывалые зэки поясняли, что у зэков специфический запах, на который специально и натаскивают сторожевых собак.
Кроме автоматчиков, чуть поодаль, прямо за их цепью, стояли цивильные горожане. Их было с десяток, не более. В основном пожилые мужчины и женщины.
Автор уверен, что эти люди наверняка не понаслышке были знакомы и с "воронками", и с автоматчиками, и с овчарками. Кто‑то сам прошел лагеря и тюрьмы, у кого‑то в места не столь отдаленные окунались родственники.
В те времена довольно расхожей была фраза, наверняка рожденная в недрах правоохранительных органов:
"Половина людей уже сидит в местах не столь отдаленных, а другая половина ПОКА ЕЩЕ находится на свободе!"
Эти люди стояли единой стеной и молчаливо взирали на происходящее. Судя по их недвусмысленным взглядам, сразу становилось ясно, кому они сочувствуют, а на кого взирают с презрением.
- На корточки! Сели на корточки! - просипел простуженным, а может быть, и осипшим от вчерашнего перепоя, голосом начальник конвоя, отвечающий за доставку осужденных, после чего прохрипел: - Шаг влево, шаг вправо считается, как и прыжок вверх, за побег, и огонь открывается конвоем без предупреждения!
Его гортанный, противный, да к тому же еще и осипший голос, сопровождаемый окающим акцентом, взбаламутил овчарок, и те принялись лаять неистово, до хрипоты.
В положении "на корточках" осужденных промурыжили более часа: начальник конвоя, доставивший осужденных на вокзал, долго сверял документы с начальником конвоя, принимающего этих осужденных.
Наконец, все у них сошлось, и начальник конвоя принимающей стороны, упитанный коротышка-капитан, громко скомандовал с окающим акцентом:
- Внимание! Всей группе осужденных приготовиться к посадке в вагон! Слушать команды офицеров и не допускать никакой самодеятельности!
В этот момент громко прозвучал автомобильный гудок и к перрону подъехали еще четыре "Черных Маруси".
Коротышка–капитан бросил взгляд на свои часы, чертыхнулся с досады, потом вновь осмотрел первую группу, с которой, хотя и с трудом, уже разобрался, хотел уже отменить приказ об их посадке, но тут увидел спешащего к нему стройного майора из первого "воронка": судя по всему, начальника конвоя, сопровождающего вторую группу.
Коротышку–капитана почему‑то задели за живое его до блеска начищенные сапоги и отутюженная форма, но он терпеливо решил дождаться, что тот скажет в оправдание их опоздания.
- Товарищ капитан, в пробку попали, потому и опоздали! - виновато пояснил тот.
И эта "школьная" отговорка вконец вывела из себя осипшего капитана: