А Михаила Никитича он неожиданно встретил на Волге после своего выдворения из торгпредства в Сингапуре. Матрос сидел на подпиленной табуретке в облупившейся "казанке" с булями. Пустой рукав футболки трепыхался. Севастьянов еще подумал, если с утра ветрено, а дело было утром, к вечеру натянет дождь... Второй, в темных очках, стоял, упершись коленками в переборку, и жарил на аккордеоне, задрав подбородок. Складно выводил "Теннеси-вальс". Удочек они не забросили, и кошелки, чтобы идти в свердловский магазин на косогоре возле церкви среди ветел, у них с собой не было. Давали концерт реке. Доживали век где-то поблизости... Севастьянов, сбавив обороты движка, обошел их на красной пластиковой лодке, тащившей японскую леску с удилища. Бывший пионервожатый облысел, в складках рта поблескивала слюна, но посадка головы осталась властной. Слепца же Севастьянов не встречал в тех местах, хотя знал многих. Притулились друг к другу старые фронтовики?
Из-за того, что он знал многих и его многие знали, особенно лодку, первую из пластмассы и с электрозапуском, да еще красного цвета, пришлось сторожиться, когда началась эта странная, поглотившая целиком и душевно надорвавшая, другого слова и не найдешь, история.
По субботам они ходили с Клавой на лодке на острова ниже Конакова. Волга там - море, рыбу не ловят, туристы из-за горючего или продовольствия роятся по берегам. Десятки островков, километры простора, только иногда вдали протянется парус или цепочка байдарочников. Странное, кружившее голову ощущение воли... Половину отпуска они провели там, меняя стоянки. Всякое пристанище становилось открытием. Но ложь, обреченность угнетали так сильно, что у него начались бессонницы. Отсыпался днем, пока загорали... Среди простора под высоким и огромным небом он не верил ни единому ее слову.
Однажды, терзаясь страхом перед наступавшей ночью, Севастьянов сказал об этом Клаве.
Она ответила, что почти так же однажды созналась маме и задала свой главный, мучивший вопрос. Мама сказала: "Ты хочешь знать, кто твой отец? Ты видела его, могла видеть... Среди наших знакомых, на моей работе. Но знать - кто? - не нужно. Возможно, он сам не догадывается про дочь, про тебя. Мне хотелось иметь ребенка... От этого человека, именно от него. Не волнуйся, или нет, не расстраивайся из-за нас. Это вполне достойный человек. Он вполне достоин любви".
Клава спросила: "Почему ты не вышла за него?" Ответ был: "Еще года три-четыре, и объясню..."
Клава присматривалась к мужчинам, приходившим к ним в дом, в том числе и женатым, являвшимся с женами, к тем, с кем мама работала во внешнеторговом объединении.
- Знаешь, как я решила?
- Как? - спросил Севастьянов, которому вся эта история окончательно отравила существование.
- Я стала примерять на себя... Ой, я ерунду говорю? Сорокалетних мужчин из маминого окружения. В кого-нибудь я должна была влюбиться, если я - ее дочь. Это и будет папочка...
- Влюбилась?
- Да, в тебя.
- Я действительно тебе в отцы гожусь...
- Вот и хорошо, что не стал им. Хоть в этом повезло.
Сырой от росы полог палатки провисал, сделался прозрачным, и сквозь него проступал расплывчатый круг луны, освещавший лицо Клавы. Он не знал, имеет ли право велеть ей не плакать. Может, думала, не видит?
Проснулись они до рассвета, оба сразу, и больше не засыпали, а когда он сошел к берегу, собрался зачерпнуть воды, через мелкую прибойную рябь переполз желтый листок. Август стоял в середине. Отпуску приходил конец.
Больная совесть сделала внимательнее к Оле. Жена любила ездить за город просто погулять. Приезжали однажды и к Васильеву. Ручей, впадающий в Волгу, провалился после морозов. Льдины сползали одна по другой с крутого берега на опустившийся вслед за вымерзшей водой черный катер рыболовной бригады. Особенно черный на фоне ломаные льдин, которые напоминали Севастьянову потрескавшиеся блоки жилых многоэтажек, взорванных китайцами в 1979 году в Лангшоне, на вьетнамской границе, куда он приезжал в составе группы оценки ущерба, понесенного объектами советской помощи братской стране, из Ханоя, где работал в торгпредстве. Раздавленное в ладони вареное яйцо. Таким был каждый дом. И пахло повсюду так, как пахнет местность, через которую прошла огромная армия, да еще такая, которая движется пешком и которой наплевать, что и кто о ней подумает.
Тогда он вышел на лед Волги. Тянул северный ветер. Ввинчивая бур второй раз, расстегнул куртку. В первой лунке уже стыли три поплавка. Жена крикнула с берега:
- Там камни подо льдом, рыбы не будет!
И вдруг Севастьянов подумал: кто я такой? Всего лишь бухгалтер, бухгалтер, рыболов-спортсмен. Только с Олей мне хорошо, моя защита, моя надежная пристань, моя любовь... Как можно это променять на примерки прнвязанностей своей матери.... Собрал удочки, подхватил бур, полез по ледяному косогору.
Когда растапливали березовыми дровами камин в даче Васильева, Оля сказала, чтобы не очень-то изводил энергетические запасы старика. Васильев любил Олю.
... Теперь Васильева не стало. И Волги не будет. И в Сингапур ему ехать на должность бухгалтера, почти что счетовода, без права самостоятельной работы, тоже одному. Оля оставалась на несколько месяцев.
За окном электрички проскочила надпись "Крюково". В немытом стекле больше не отражались лица пассажиров. Рассвело.
2
Джефри возлежал, подпихнув под спину валик пластиковой подушки, на широченной кровати номера-люкс в гостинице "Шератон" возле франкфуртского аэропорта. Улыбаясь, читал на розоватом листочке с наивным зайчиком, оседлавшим огромную морковку:
"... в старые времена, Джеф, как я догадываюсь, если человек приходил и говорил, что у него есть тысяча долларов, ты мог настоять, чтобы он показал их. Ты мог пересчитать зеленые бумажки или металлические кругляки. Или поехал бы посмотреть его землю, постоять у ограды ранчо и потрогать коров, на худой конец. На совсем уж худой конец ты бы, Джеф, испытующе заглянул в открытое честное лицо заимодавца и, возможно, просто попросил предъявить какую-нибудь правительственную бумажку, из которой бы сообразил, что перед тобой действительно Беделл Смит или Смит Беделл. Теперь - иначе. Состоятельность человека подтверждается бликом на экране, который посылает разжиревший от информации компьютер. Этому экрану не нужно давать честное слово, что на таком-то счету и в таком-то банке столько-то деньжат. Ткни в несколько кнопок, бездумный работяга либо отнимет, либо прибавит. Но, Джефри! Твой компьютер не обладает главным, что необходимо финансисту, - инстинктом. И, кроме того: он ни за что не определит, кто достойный человек из твоих клиентов, а кто замышляет сволочную подсадку, мастером которых ты признан..."
Ну, мастера-то в этом смысле боссы - Клео Сурапато или Бруно Лябасти, грубые практики, вульгарные жулики, необузданные сластолюбцы, химики от финансов и уж точно сказано - живущие подобно рептилиям инстинктами, основной из которых жадность.
"... Бруно недавно звонил и говорил о том, как ошибался, отговаривая тебя от поездки в Рурский университет в этой непонятной Германии. Оказывается, ему подвернулся журнал, в котором описываются достоинства тамошних выпускников как специалистов по методам управления. Сказал, что в смысле чутья технического прогресса ему и Клео до тебя далеко. Тогда я его спросила насчет прибавки к твоему окладу, и он распрощался... У меня остаются иллюзии, что ты отправился к немцам не только за их опытом, но и с затаенной целью посмотреть на места, где у нас все началось
Такие вот письма получаешь от жены, подумал Джефри. Продиктованные любовью, как утверждает Ольга, чью славянскую фамилию - Пиватски - он теперь носил. Письма Ольги остались единственными рукописными текстами, которые приходилось читать в нынешней жизни.
Для разрядки настроения он помесил воздух кулаком правой руки, не забывая, что в левой зажаты письмо и очки. Поболтал в воздухе ногами в красных носках. Ольгин подарок.
Условленный стук в дверь из смежного номера раздался секунда в секунду намеченного срока.
Джефри открыл.
- Господин Пиватски, - сказал юноша с такой густой черной бородой, что лицо не было никакой возможности запомнить. Только походку. Или свитер. Или прыщики на висках. - У меня складывается впечатление, что поставленная вами задача решена. Нам удалось этого добиться несколько раньше контрольного времени, но мы...
Как все компьютерные специалисты-иностранцы, он говорил по-английски правильно, но с ужасным произношением.
- Взглянем...
Они прошли в соседний номер, где пятеро студентов гнездились на кровати и стульях вокруг телефонного аппарата, от трубки которого тянулись провода к приемнику. Приемник соединялся особым прибором с небольшим компьютером, который привез Пиватски. Бородатый набрал двенадцатизначный номер, выдерживая между цифрами долгие интервалы. На компьютерном экране затанцевал зеленоватый паучок.
- Вот, господин Пиватски...
- Что ж, - сказал Джефри, скрывая удовольствие. - Что ж, что ж и еще раз что ж... Вы, ребята, подлежите юридическому преследованию по общей со взломщиками статье. Вы подкрались к банку компьютерной информации фирмы "Сименс" в Гамбурге. Той самой, которая обещала ящик шампанского "Лансон" всякому, кто выявит телефонный код этого банка... Таким образом, вы видите на практике, что случаи выявления кода с помощью компьютерного просчета вариантов реальны. Мы можем брать их за горло.
- Это аморально, - сказал один.
- Моралью обладают все. По крайней мере изначально, - не позволяя ему развить мысль, сказал Джефри. - Талантом же только избранные. Но не стоит им жертвовать ради морали.
Вытянув шеи, университетские выпускники наблюдали, как из своей глубины экран выбрасывает текст, начинающийся латинскими цифрами.
- Невероятно, - сказал бородатый, перевернувшись на бок, чтобы удобнее смотреть. - Кто-то теперь перебивает нас... Как встречный удар! Это замечательно, господин Пиватски!
Джефри не любил восторгов, вообще волнений, эмоциональных стрессов. Чтобы погасить нервный подъем, он прочел короткую лекцию о подслушивании электронного шепота компьютеров. Вопросов относительно моральной оценки такого рода операций больше не последовало. Интерес разгорался. Джефри особо наблюдал за бородатым. Парень представлялся находкой для Клео и Бруно.
На сероватом экране отлились строчки. Всем понадобилось время вникнуть в английский текст, и поэтому Джефри рассмеялся еще до того, как немцы сообразили, в чем дело.
"Черт тебя побери, Джефри, и твою сходку тоже, - мерцал текст. - У меня есть новость. Позвони. Пока же для развлечения передаю несколько пассажей из сегодняшней финансовой колонки "Стрейтс тайме", сочиненной Барбарой Чунг. Текст..."
- Это импульс с компьютера, передаваемый из Сингапура по телефону на номер аппарата, которым мы манипулировали, - сказал Джефри.
- Мы гордились, что заграбастали кого-то, а заграбастали-то нас, - отозвался бородатый.
- Успокойтесь, - сказал Джефри. - Из Сингапура нас не отлавливали. Там знали эти телефоны... Попробовали номер в моей комнате, а затем решили поискать здесь.
Он выдал на клавиатуре команду компьютеру забрать информацию с телефона в память.
- Наша встреча завершается, мои молодые коллеги. Спасибо. Каждый получит уведомление о ее последствиях. Не сочтите навязчивым повторение просьбы относительно доверительного характера моего интереса к вам, вашего - ко мне. Спасибо и до свидания! Желаю больших успехов!
Бородатый задержался у двери, покручивая ручку, как бы пробуя, захлопнется ли она за ним. Джефри приметил теперь, что брюки на нем со складкой и кремовые ботинки тщательно начищены.
- Господин Пиватски, - сказал он, прокашлявшись. - Мне нравится это занятие. Я считаю ваш интерес к нашему клубу "хаккеров", любителей-перехватчиков компьютерных данных, честью для пас. Я бы хотел заполучить работу у вас, если она такого рода.
- Не скрою, приятно слышать...
Бородатый просительно смотрел из коридора, пока не закрылась дверь.
Твои ботинки выдают тебя, подумал Джефри. Можешь натянуть вместо черных хоть зеленые штиблеты, но надраить их ты не забудешь, потому что это вбили в военном училище, куда ты пришел, наверное, к тому же из деревни. Военные разведки всего мира - карьера для провинциалов. В политических заведениях больше столичных ребят. Это Джефри усвоил вполне.
Джефри Пиватски, бывший летчик ВВС, усвоил это за шахматными партиями с человеком, формально считавшимся капелланом пультовиков, имеющих допуск к запуску боевых ракет с площадок близ Штутгарта. Сближало их отвращение ко всякого рода развлечениям. У капеллана оно, конечно, носило идеологический характер. А Джефри это отвращение привила первая жена, добившаяся для него перевода после летного училища в ракетные войска, модные и хорошо оплачиваемые, к тому же стоявшие в Европе. Через год гарнизонной жизни он выродился в полнейшего, как тогда говорили, социального выпивоху, последним уходившим с вечеринок, на которых оказывался кто-нибудь с генеральскими погонами или обратным авиабилетом в Вашингтон. Джефри приучился после возлияний читать в постели. Ему казалось, что возбужденное состояние помогает острее переживать содержание книги.
Потом началось бегство от этой жизни.
Внезапно он догадался, почему люди его круга сбивались в толпу себе подобных. От страха. На одного серьезного офицера, одного воспитанного делового человека и одну достойную женщину на случавшихся сходках приходилось по полтора десятка совсем-совсем иных. У которых, как выразился капеллан пультовиков, страх струился потом, но только как бы с другой стороны кожи, внутри... Положение или богатство - не вечны а стало быть, под постоянной угрозой. Увереннее чувствовали себя табуном - на вечеринках, теннисных кортах и гольфовых полях. Все оставались на виду. Они неосознанно страшились расстаться после рабочего дня. Они не употребляли бы и снотворного, если бы спать укладывались под общее одеяло в одну громадную кровать.
Впрочем, с кроватью, в сущности, так и происходило. Для Джефри - с женой командира полка. Любовь же, приведшая к их браку, началась со слез. Плакала она в спальне его приятеля, лейтенанта, предоставившего временный приют. Скомкав чужие простыни вокруг себя, отгородившись ими от Джефри, она плакала и плакала по-настоящему, а не из страха, или каприза, или раздражения. Плакала от несчастья.
- Что же это, Джеф? - сказала она, успокоившись. - Неужто больше не бывает долгих-долгих разговоров, долгих-долгих прикосновений и поцелуев, мучений и только после этого все остальное? Ты напился, я была пьяная, ты затащил меня сюда как продавщицу, к которой привязался в дискотеке, и вот мы просыпаемся...
Муж Ольги, безупречный профессионал, жесткий, справедливый и хитрый, манипулировал подчиненными ради служебных целей. Джефри он держал крепко. В послужном списке капитана значилась драка в баре офицерского клуба. Драка из-за Ольги, когда произнесли двусмысленность в ее адрес. Стоило ли ввязываться? Возможно, Джефри инстинктивно защищал не репутацию, а совсем иное, нечто ему самому неясное в женщине, которая не размахивала руками на ходу, не выворачивала ногу бедром вперед, не орала приятельнице в дверях насчет ста лет, которые их разлучали, и так далее. Может, муж Ольги раньше Джефри догадался обо веем. Ведь полковнику предстояло защищать свое, а Джефри отнимать.
Дома же, наутро, когда расстался с Ольгой, Джефри не :шал, куда деваться от растерянности.
- В средние века, - разглагольствовал он перед женой, - воин заводил панцирь. В прошлой войне обволакивали дециметровой броней танка. Теперь распихали по бункерам. Нам остается только вставить и повернуть стартовые ключи, сидючи кротами... Ни одна военная цивилизация не располагала такой убойной силой, как один я в своем склепе! А философия моя кухонная, древняя и панцирная. Президент рассуждает, Джойс, на твоем уровне. Ах, милочка, ты мне - эту пакость, так я отвечу вот тем... А ведь речь идет об Америке.
- Чем это мои рассуждения тебе разонравились? И даже хорошо, что они как у президента...
Джойс понимала его состояние.
- Ты с похмелья и разозлился, что не добрался самостоятельно, заночевал у своего подчиненного... Ты... слабеешь, Джефри. Ты, капитан, водишь дружбу с лейтенантами вместо майоров и ввязываешься как петушок в драки. И вообще хочу напомнить, что Америку для того и открывали, чтобы каждый чувствовал себя свободным говорить что хочет и воевать с кем хочет.
- В том числе и плевать на Америку, - сказал он глупо.
- В том числе и плевать на Америку, мистер, если эта Америка мешает мне сделать из тебя то, что я хочу сделать. Сначала полковника, потом - увидим... Кстати, это вполне предусмотрено конституцией.
- Мои предки появились в Америке триста лет назад. Воевали с индейцами и между собой из-за черных, чтобы дать свободу всем, кстати и твоим еврейским родственникам, заявившимся на континент намного позже, на готовенькое... Все казалось обустроенным. Все норовят испортить.
- Ты - расист!
- Мои предки поднимали страну!
- Теперь твоя очередь поднимать ракеты!
- Когда я вербовался в военно-воздушные силы, то не об этом думал. Честный поединок с кубинцем, с русским, самим чертом... Честный и во имя Америки...
- В голубом небе, - ехидно сказала Джойс.
Он грохнул чашку на блюдце.
- В голубом и чистом небе! Вместо же этого бункер, саван. А поднимать ракеты куда? И ведь получим сдачи...
- Я купила бункер для семьи, Джеф. Там, дома... Придется потратиться.
Большие траты возбуждали ее.
Она подошла к нему. В кимоно без пуговиц. Он вдруг испытал страх. Сказал, что разламывается голова, и пусть она простит. И сообразил, что больше не сможет, во всяком случае в ближайшие дни, заниматься любовью ни с кем, кроме Ольги.
Через месяц они решили с ней пожениться.
- К какому на этот раз приятелю? - спросила Ольга в тот знаменательный день, выруливая свой "фольксваген" на бетонку из гарнизона в сторону города. - Ну и судьба у тебя, капитан... С одной ты занимаешься любовью в самых случайных и незащищенных местах. А с другой будешь делать это же в самом надежном - бункере.
- Ольга!
- Что - Ольга? Твоя умная обольстительная энергичная жена купила эту бесполезную вещь для твоей карьеры. Декстер высоко оценил этот патриотический поступок и веру в будущую ракетную войну, а стало быть и вашу необходимость. Капеллан тоже. Об этом только и говорили на последнем коктейле... А я-то знаю правду, Джеф. В прошлую готовность из тринадцати офицеров только двое вставили ключи. Остальные - рассуждали... Ты-то не будешь рассуждать, поскольку твоя семья в безопасности. Так сказал Декстер. Любящие мужья всегда все объясняют женам. Он - мой любящий муж...
- Что еще наговорил про меня твой Декстер? Какие еще сплетни он нашептывал в спальне?
- Джефри!
- Что - Джефри? Что - Джефри? Ты вроде и забыла, что ты для меня!
- Я - твоя любовница... Декстер считает, что я тоже должна купить бункер. Твоя жена - в авангарде Америки. Она - наш ведущий...
На самом деле они ругались из-за того, что ощутили теперь всерьез, насколько и его, и ее брак несостоятельны, что придется проходить через гласные формальности, иначе не покончить со старым и не начать новое, а конкретного плана не имелось.