Что ни говори, есть кого послушать. Правда, обижаться особо ему не на что было. Теперь уже не только дети, а и старики стали приходить к нему на работу. И долго смотрели, как поселенец чинит дома. Особенно им нравилось наблюдать, как он стягивает полы.
А еще нравились им ставни, какие сделал он на окне своего дома. Резные, словно из кружев; он покрасил их в голубой цвет и окно преобразилось.
Дракон сделал это специально. Зная, что ставни привлекут внимание всех в селе. Всех ему не надо. Но вот эта… Хотя и о ней он ничего не знал. Так уж случилось, что он о людях не знал ничего, а они о нем все знали. Он каждый день был на виду у всех. И они знали о каждом его шаге. Другое дело, нужно ли им было это? Но помимо воли он словно чувствовал на своем затылке взгляды всех воямпольцев. Особенно въедливо наблюдал за ним Кавав - председатель сельсовета. Но не в открытую. Исподтишка. Как охотник зверя выслеживал. Не обижал, правда. Но его присутствие всюду ощущалось.
И вот однажды, когда он пришел утром на работу. Кавав сам заявился к нему:
- Говорить с тобой пришел, однако. По делу. Надо нам охотников порадовать. Скоро они из зимовий придут. Много меха привезут.
- Ну, а я тут при чем? - удивился Дракон.
- Не понимаешь?
- Нет. Не понимаю.
- Эх-х, ты, да ведь наш мех в Лондон идет. Люди всю зиму в тайге, тундре живут. Хочу я их порадовать. А без тебя - не смогу, - сокрушался Кавав.
- Да говори, что надо?
- Есть у нас чикока. Шибко хорошая, однако. Охотится. Мишку бьет, соболя, белку. Лису тоже. Шибко ловкая баба.
Дракон хитро прищурился.
- А сколько лет этой бабе?
- Однако, не так много. Семьдесят только будет.
- Ну и что она хочет? - потерял интерес к разговору Дракон.
- Она много девок имеет. И никак не хотят они из чума уходить, где выросли. Много охотников этих девок любят. Но все не могут уйти от старухи. Сделай ты ей дом, паря. Как подарок от колхоза. Сделай! Сколько свадеб будет! Старуха в дом - дочки замуж. Сделай, Егор. С глазами дом. Как у тебя. Пелагее понравится. Другие за нею из чумов уйдут.
- Да один я не смогу дом строить. Я же говорил тебе.
- Эх-х, ну придумай, что можно. Я так и быть, уговорю одну из девок Хабаровой за тебя пойти, - вздохнул коряк.
- Не надо. Я и без бабы проживу.
- Тогда давай, паря, так договоримся. У нас есть два дома, списанные под снос. Ты посмотри их, может с них еще толк будет. И возьмись. Хоть один сделай.
- Когда охотники вернутся? - перебил Кавава Дракон.
- Однако, недели через три.
- Не успею, - сразу заторопился он.
- Постарайся. Так и тебе лучше будет, - загадочно улыбался председатель сельсовета.
- А я при чем? Какой мне толк от старухи?
- Погоди. Пока не будем говорить. Потом узнаешь.
Удивленный словами Кавава пошел Егор глянуть на дома. Они
стояли обособленно, немного в отрыве от других; с трудом открыл примерзшую дверь одного. Она заскрипела на ржавых петлях старушечьим, ругливым голосом. Пахнуло холодом, пустотой. Необжитостью. Разъехавшиеся от мороза половицы пола глухо стонали под ногами. Потолок прогнулся. Казалось, дохни погромче, посильнее и обвалится пузо потолочное. На стены тоже смотреть страшно. Пазы, сделанные в бревнах, разъехались. Сквозь щели было видно, что творится за домом. Подошел к печке. Там угли давно истлели. И мороз сцепил в ней все, что когда-то грело.
Второй дом был не лучше. И если бы не загадочное - "так и тебе лучше будет", Егор и не подумал бы о том, что можно сделать с одним из этих домов. Но обещание впустую коряки не давали. Он это знал. Именно потому, оглядывая все, решал, с чего здесь надо начинать. Три недели срок очень небольшой. Уложиться немыслимо. Но обещание Кавава подстегивало.
Чем сулит обрадовать его председатель? Отпустить на свободу - не может. Прав у него таких нет. Хорошо заплатить? Но коряки о деньгах говорить не любят. Оплату не преподносил бы так загадочно. Бабу? Но ведь и это дело вкуса. Нужно, чтоб она нравилась и подходила Егору, по всем статьям, к тому же и она нужна ему только на время поселения. А дальше нет. Ни к чему. И, теряясь в догадках, Дракон решил не откладывая взяться за работу.
Старики, увидев Егора, ремонтирующего давно заброшенный дом, пришли посмотреть, как он с этим справляется. Они считали, что эти дома куда как лучше списать на дрова. И быстрее, и больше пользы. Но Егор! Вон он из своей избы что сделал! Смотреть любо.
Скрипели бревна. Егор тщательно проверял венцы. Они, к счастью, оказались крепкими. А раз так- значит будут долго жить. И через десяток дней старики-коряки руками разводили удивленно. Да и было чему. Стены дома были перебраны по бревну. Гнилые Егор выкинул, заменил новыми, звенящими. Скрепил прочно. Пазы пропаклевал. Заменил и потолочные перекрытия. Потолок сделал двойной, прочный. Перевесил обе двери. Заменил Старые на новехонькие. Белые. Смазал петли. И заходили в них двери бесшумно. К середине третьей недели печь выложил. Большую, уютную. И, затопив, обрадовался, как хорошо она тянет.
Горели тихим пламенем в топке сгнившие бревна ожившего дома. Изрубленные на дрова, они рассыпались в пепел. Отдавая тепло дому. На радость или на беду? За обещанную, хорошую сказку. Дрова сгорали тихо, без спора и возмущения. Они смирились со своею участью.
Вроде все готово. И управился раньше, чем хотел, улыбался довольно Егор. Но вдруг вспомнил - свет надо провести. И ставни на все три окна. Но это уже не так сложно. Сегодня очень устал. Впрочем, как и во все эти дни. Страшила мысль, что надо идти домой и приготовить поесть. Ноги как свинцовые чушки налились тяжелой усталостью и не хотели двигаться. И руки онемели. Им тоже ни до чего. Вот бы лечь сейчас и уснуть. До утра. Во сне он может снова увидит себя молодым. Как тогда. А может даже сон подарит встречу с отцом? Но скорее вернет его к кентам. К малине. И тогда снова он будет совать в чемодан кольца, браслеты, деньги. Чьи? Неважно. Холодная дрожь побежит по спине. От радости или от страха? Неважно. Тот, кто живет- всегда рискует. Проснется в поту холодном. Кто-то стучит. Милиция? Нет: дети, на работу будят. Пора. Вскочит обалдело. В руках дрожь жива, сердце скачет сумасшедше. Нет. Не бывает на земле спокойной жизни. Ушел от малины, хотя бы на время, она во сне о себе напомнит. Пойми, где реальность, где сон? Все перепуталось. И так всегда. Чуть смежил веки и то нож перед глазами, то лица кентов. Злые, угрожающие, эти ничего не прощают. Ну, а в чем он, собственно, виноват?
Дракон закрывает глаза. Спать, спать. Сон сильнее малины. И снова перед глазами этот холодный барак. Нары, как виселицы в шеренгу выстроились. А вот и Скальп. Глаза у шельмы бегают. Ишь, подлюка, Егор хочет дать ему затрещину. Но Скальп вдруг заговорил бабьим голосом:
- Амто, Егор!
Дракон хотел схватить его за чахоточную физиономию. Зарычал:
- Я те, сука! - и проснулся. Перед ним стояла она. Бледная, растерявшаяся.
- За что, Егор? - тряслись ее губы.
- Прости. Во сне это я! - понял, что кричал он довольно громко.
Она вдруг ушла. Закрыла дверь за собою, словно приснилась. Ох и
костерил себя он, так, что все воровские малины подивились бы эдакому богатому арсеналу отборной ругани. Себя и Скальпа. Привиделся же в эдакую минуту. Чтоб тебе…
Но сколько ни ругайся - не поможешь. Матами бабу не вернешь. Не понимают они этого. И решил, закончив с этим домом, купить подарок и в гости к ней наведаться.
От случившегося сон, как рукой сняло. И, забыв о намерении пойти домой, отдохнуть, решил сделать сегодня проводку. А завтра подключить свет и приняться за ставни.
Белые ночи уже наступили в Воямполке. И Егор благодарил север за этот подарок по-своему, неумело. Хоть от видимой тьмы умели избавить человека на севере эти белые ночи. А закончив под утро проводку. Дракон лег у печки на телогрейку.
Что-то грустное, старое, как песню из детства, напевали догорающие дрова умирающими голосами. Дракон вслушался, пытался разобрать слова, но нет, это были вовсе не слова. Стоны, тихие стенания слышались в уходящей жизни. А она была… Конечно была. Своя. Долгая или короткая? Хорошая или плохая? Это неважно. Но была. А теперь ее нет…
Егор засыпал, свернувшись клубком на необогретом полу в пустом доме. Он дал ему вторую жизнь. А кому даст жизнь этот дом? Кого родит, согреет? Кому даст жизнь или проводит в последний путь? Что поселится здесь после его ухода - радость или горе? Что забьется об эти помолодевшие стены? Смех или плач? Назовут ли его родным? Или, оглядев наскоро, не согреют и взглядом. Ведь не только дом, а и люди дарят ему тепло или холод и определяют жизнь. На чье счастье или несчастье вернул его к жизни старый вор - вор в законе, злой как сто шакалов - одноглазый Дракон, которого в селе все называли совсем по домашнему - Егором.
Спит Дракон. Во сне он прежний. Нет жизни без ошибок. Нет седин без горя. Нет болезней без утрат. Нет хлеба без мозолей. Нет радостей без сердца.
Сейчас он прежний. Пощади его белая ночь. Не будите в Егоре "Дракона". Ведь, чтоб стать сегодняшним, ему нужно побывать прежним… Ведь это так легко понять. Ведь и усталые от шторма моряки любят землю за тишину. Отбушевавшая молодость ценит мудрую старость.
Слезы, текут по щеке? Ничего. Это горе выходит из сердца. Оно тоже горькое. Пусть плачет. Проснувшись - Егор все равно не поверит в это. А вы не заглядывайте в его лицо. Нехорошо это. Лицо спящего, как приоткрывшаяся душа. А спящий не может врать, не сумеет и скрыть. Он не волен над собою, а потому - отверни от него свое лицо, белая ночь…
Егор беспокойно вздрагивает. Что тревожит? Опять милиция, схватила? Нет? Кенты подвели? Тоже не то? Мать? Она, сжалившись, пришла к нему и он тянет к ней свои руки. Он не сберег ее в жизни. Зачем же тянуться к мертвым рукам? Ведь в них теперь нет тепла. Все умерло. И любовь… Ее тоже нет. Не веришь? Чудак. Ведь сердце у мертвого остановилось. В нем нет жизни. Что? Улыбается мать.
Эх ты, Дракон, но ведь, она обиделась и вряд ли простит. Прощать и забывать обиды умеет только мать. Но ее нет у тебя! Нет! И кляни ты себя и кентов хоть всю оставшуюся жизнь, тебе уж никогда не поднять ее из гроба. Не оживить. Она не дом. Ее не починишь. Сердце умерло! Потому и плачешь. Но и этим ты не поднимешь ее. Плачь! Это не ей - тебе на пользу. Плачь, но старую мать и могилу - слезами не согреть. Плачь! Жизнь прошла! Слезами не поворотишь вспять ушедшие годы! Плачь! Жизнь трудна, слезами ее легче не сделать. Плачь - слезы признак старости. О! Сколько их пролито на попутных дорогах затерявшихся судеб! Им счету и меры нет! Плачь - кенты никогда не были друзьями, а подкрадывающаяся старость предъявляет счет. Ты один! Так было всегда! Один перед жизнью и смертью. На кого ты обопрешься перед кончиной своей? На кентов? Они
- как туман. Попробуй облокотись. Нет их и руки твои беспомощно упадут. А ты-то верил! Милая наивность. Ты один, как твоя жизнь, а она давно, ничего не стоит…
Утром чуть только над избами закурились синие столбы дыма, проснулся Дракон. Недолго повозился у столба, подключая свет в избу. И взялся за пилу. Размерил четвертями доски. Распилил их. Взялся за рубанок. Седые локоны стружек усеивали снег. Разгляди, что белее? Трудно понять? Вот так же и горе. Какое пережил заслуженно, какое нет
- седина одна на виски легла. Да ладно бы только она. А то вон и здоровья не стало. Чуть что, внутри все то дрожью, то хрипом схватится. Все тело будто окаменелое. Словно отдельно от разума умирает.
Жжик, жик - еще одна, вторая белая прядь из-под рубанка вьется. Белая-белая, как несбыточная мечта. Вот уж ворох стружек лежит у ног. Их много. Но гораздо больше, чем стружек - дней пройдет, пока он выйдет на свободу. Каждый день сединою будет отмечен. А когда не хватит места на голове - седина к сердцу подкрадется. Схватит холодными руками и умрет мечта.
Когда это будет? Ночью или днем? Хотя какая разница. Ночью так даже лучше. Уснул и не проснулся. А днем хуже…
Шуршит по доскам рубанок. Раздевает их донага. Всю душу наружу выворачивает. Она у них такая белая, гладкая. Нежная и теплая. А вот с виду и не подумаешь. Экая грязная, да шершавая доска. А подойди к ней с заботой и уже глаз не оторвать. Загляденье! Вот так и человеческая душа. На ласку, да слово приветное- любая откроется. Не гляди, что мурло суконное, - думает Дракон и, поспешно отряхнув обработанную доску, другую закрепляет. К обеду на одно окно повесил белые, резные ставни. К вечеру второе окно нарядил. Третье решил утром сделать. Отряхнув с себя опилки, стружки - домой пошел, вздыхая тяжело. Топить надо, варить, - сморщился он от предстоящих за бот, как от зубной боли.
Привычно толкнув дверь вошел в избу и замер на пороге от удивления. За столом сидел Кавав. Пил чай, как у себя дома. Вытирал потный лоб. Воротник рубашки мокрый, расстегнутый. Знать не один чайник опорожнил, дожидаясь его. Да вон и печка красная, знать с утра топит. Ишь ты, даже варенья с собой принес. Банку выпил с чаем. Вторую - не успел начать. Волосы на голове у Кавава мокрыми сосульками висят.
- Чего стоишь, однако? Проходи, - улыбался председатель сельсовета. И, подойдя к печке за - очередной чашкой чая, сказал:
- Чаю, тут один. Думал, дома ты. Ведь воскресенье сегодня, а ты - молодец. Шибко старательный мужик.
Егор снял телогрейку. Сел к печке спиной. Сразу тепло пошло по всему телу мягкими волнами. Как хорошо сидеть вот так у печки. Тихо, не шевелясь. Тепло в самую душу входит. И слышно как оттаивает сердце.
- На вот, попей чаю. Живот, однако, тоже радовать надо. Без еды живот- барабан. А в нем что? Один холод и все. Мужику живот тугой нужен.
- Ладно ты мне про живот. Завтра я твой дом кончаю, - прервал Кавава Егор.
- Ну и что? Я знаю.
- Как так что? А обещание?
- Какое?
- Ты мне хорошее обещал!
- А что? - усмехался Кавав.
- Не знаю, - растерялся Егор и обиженно ссутулился у печки.
- Ты не знаешь - я знаю, - вскинул голову Кавав и вдруг, посерьезнев, спросил:
- Зачем Наташку собачкой назвал?
- Наташку? - повеселел Дракон. Наконец-то он узнал ее имя.
- Зачем обидел? Это я ее послал за тобой. А ты ее нехорошо назвал. Плакал Наташка шибко.
- Да не ее. Во сне это я! - вырвалось у Егора. Но, спохватившись вдруг, весь покраснел:
- А чего это меня из-за бабы отчитывать взялся? Коль она не такая - обижаться не на что. И сам мог прийти. Нечего ко мне баб подсылать!
- Не серчай, Егор.
- Невелик бугор, чтоб шестерок иметь. И самому прийти можно. Подумаешь, назвали ее! - кричал Дракон.
- Не с тем я к тебе пришел. Наташка хорошая, однако. Ее мы все любим. Умная она. Все знает. Но одна живет. Думаю, что этой весной выйдет за нашего охотника. Пора ей детей иметь. Как всем бабам.
- А я тут при чем?
- Дом Наташки ремонтировать надо.
- Этим ты меня порадовать хотел? - вскипел Дракон.
- Нет. Не этим. Это просьба. А радость для тебя другая есть, - медлил Кавав.
- Какая?
- Ты знаешь Лешку Соколова? - спросил председатель.
- Какого еще Лешку?
- Соколова! Тоже на поселение хотят к нам прислать. Он там, где и ты отбывал. Теперь запросили мое согласие. Вот я пришел к тебе. Если это твой тума - дам согласие. Разве не радость? Если нет - не дам. Тебе тоже радость. Не будет врага в селе.
Лешка Соколов. Кто он? Всех зэков Егор хорошо помнил, но больше по кличкам. А вот этот? Но в документах клички нет. Да и не скажут ее председателю. Зачем она ему? Дай Бог имя ему упомнить. Лешка. Лешка Соколов. Вор? А может нет? Кто он? За что сидел?
- А по какой статье сидел, не сказали? - спросил он.
- Статью не запомнил. Сказали - какой-то кобель бабу зарезал. И Соколов в эту историю попал.
Егор рассмеялся. Значит, насильник. Ну этих-то он знал всех хорошо. Но кто из них? Кто? Мысль одна другую сбивала.
Конечно, хорошо бы тут вдвоем жить. Все было бы с кем словом перекинуться живым. И выпить. Вместе. По-мужичьи. За прошлое. И за будущее. Глядишь и в работе подспорье. Помощник будет. Все легче вдвоем. Зимою одному здесь совсем туго. Захвораешь - будет кому хоть печку истопить, воды подать. Да и пожрать приготовить, когда станет невмоготу. И в тундру за дровами вместе съездить - одно удовольствие. За лето их вон сколько можно наготовить. Не на одну, на несколько зим. И все без натуги, надрыва. Но с другой стороны если глянуть? Чуть только натворит что-либо этот Соколов - отвечать вдвоем придется. Сорвется на коряков - ненависть села обернется на двоих. К тому же насильники - не воры. Но в лагерях все они научились подличать и воровать. Крали все, что можно было и нельзя. Ну, а этот исключением не мог стать. Значит, тоже не чист на руку. А у коряков воровство считается грехом. Поймают- опять обоим не миновать беды. Тут за себя не всегда поручишься, а за другого и тем более. Пять лет - вечность. Их здесь можно отбыть и самому. Туговато. Зато надежно. Если где провинился, так сам. Никто не помог. А то с этими Кентами только срок увеличить можно. Радости от такого друга на мизинец, а горя - аршин. Не будешь знать - откуда его ждать. Уж лучше одному отмучиться. Как-нибудь. А там - свобода! Езжай куда хочешь. На все четыре стороны. Там ты сам себе и друг, и ответчик. И кентов можно найти достойных, равных себе…
- Ну что? Будем вызывать? - перебил мысль Кавав.
- Не знаю, - опустил голову Егор.
- А кто знать должен? Мне строители шибко надо. Дома надо. Вон дети каждый год родятся. Им нельзя в чуме жить! Болеть нельзя. Жить надо. Хорошо. Лучше, чем мы! Если он строитель - зачем долго думаешь? - пожимал плечами председатель.
- Погоди, Кавав. Погоди, не торопи меня. Подумать никогда не мешает. Сам говорил - плохой олень весь табун портит, плохая собака всю упряжку губит. Но оленя зарезать можно. Плохую собаку - пристрелить. А с плохим человеком как будешь?
- Назад отправим.
- Ну, а если горе он селу причинит? Какое ничем не исправишь. Всякие там были, Кавав. Ничего предвидеть нельзя. Там он строил. Потому, что заставляли. Что здесь станет делать - никто не знает. А беду может утворить. Большую. Нельзя торопиться, Кавав. Нельзя.
- Тогда не надо вызывать. Жили без него. Обходились. И не помрем, однако. Строй ты. Сам. Тебе хотел лучше сделать.
- Не могу я его припомнить, Кавав. Что это за Лешка Соколов? Хоть бы кличку его знать. Тогда бы и правильно решить можно. А так вот за глаза - трудно сказать, что вернее.