- Ну ты еще подумай. Время есть. Все равно его без моего согласия не пришлют. А мне пока без Лешки забот много. Через три дня охотники приезжают. Надо пушнину принять. Потом Хололо отметить - праздник оленеводов. Это не меньше двух недель. Тебе хватит времени. Я хочу чтоб второй поселенец не только тебе, а и всему селу другом был. Чтоб работал, как ты. Если хороший человек - плохо ему у нас не будет. Не обидим.
- Нашего брата не так просто обидеть. Все за себя постоять умеют. Тут не о нем речь. Я ведь тоже - отбуду тут свое и уеду. Но хочу чисто отсюда выйти. Понимаешь, Кавав.
- Понимаю. Как же. Но нам строить надо. Думай, Егор. Думай. Охотники приедут, а на будущий год- тридцать ребятишек прибавится. Где им жить, Егор? Они не захотят в чуме расти. Умными родятся.
- Я подумаю, Кавав, - пообещал Дракон…
К утру голова разболелась от всяких мыслей. "А ведь и прав председатель - дети растут. Вон их сколько около меня каждый день крутятся. Половина в чумах живут. Какое им дело до опасений Егора? Им дома нужны. Они ждут их. А он боится какого-то там насильника". Ругнув себя солоно, оглянулся на дверь - не стоит ли там кто-либо. И сказал зло:
- Да хрен с ним! Пусть едет!
А через месяц Лешка Соколов приехал в Воямполку.
Дракон не выказал ни радости, ни огорчения по поводу его приезда. Окинув взглядом наскоро, понял, что нигде с ним не встречался. Да и не пришелся ему по душе Соколов. Тень какая-то, а не мужик. Волосы ни белые, ни рыжие. Какие-то грязные. Лицо вытянуто по-лошадиному. Плечи узкие, слабые. И весь он худой, угловатый, был похож на рано состарившегося подростка.
- Что умеешь? - спросил его Егор.
Лешка немного опешил. Других вопросов ожидал. Знакомых, Лагерных. А тут…
- Все умею, - ответил в тон.
- Дома ремонтировать сможешь?
- Попытаюсь.
- Давай собирайся. Отдыхать на свободе будем. А то я один измотался тут.
Наскоро поев, Соколов закинул на плечо топор, пошел вслед за Егором, озираясь по сторонам. Он впервые видел оленей, чумы, хотелось спросить о них подробнее у Егора, но не хотел опережать события. Шел молча.
Прошла неделя, другая. К новому поселенцу никто не проявил интерес. Ни коряки, ни Егор. Чуть только Соколов начнет приставать с вопросами. Дракон обрывал зло. О себе начнет рассказывать, по горло работой загрузит. Лешка начал привыкать к молчанию. Так шли дни. Недели. Месяцы.
По молчаливому согласию распределили все заботы по дому. Лешка носил воду, колол дрова, убирал снег около избы. Егор делал все остальное по дому.
Две койки, разделенные этажеркой. Две табуретки у стола.
От скуки ли, иль от радости, что пользуется относительной свободой, зачастил Лешка в клуб. Возвращался поздно. Раздевался в темноте. Потом подолгу ворочался на койке. Вздыхал. Засыпал под утро, когда Егор уже просыпался.
И хотя хождения Лешки в клуб были не по душе Егору, время - сделало свое. Стал он привыкать понемногу к новичку. Отмечал в нем то, чего раньше не замечал.
Ведь вот по выходным, покуда он работал, Лешка дров наготовил. На три зимы хватит. Рыбы насолил. Договорился с учительницей из сельсовета и та варенья наварила. Домашнего. Теперь чай как люди пили. Да и в избе кое-что изменилось. Покрывала на обоих койках появились. Тюлевая занавеска на окне. Да и стирку уже сами не делали. Все Лешка. Все он. С соседкой договорился.
В доме они ужились. Но вот разговора меж ними, откровенного, еще не было. К нему не подтолкнуло одиночество каждого. Жизни шли рядом, но не сближались. Соседи, да и только. Что-то мешало им. Но вот однажды поехал Лешка на речку. Решил в бочке воду привезти. В избе вторую бочку поставил, чтоб на случай пурги был запас воды.
Собаки сразу полынью почуяли, рванули от нее ближе к берегу. А Лешка с головой в воду окунулся. Еле выбрался. И нет бы домой бежать, - еще воду в бочку набрал. Пока до избы доехал, да переоделся - мороз успел свое сделать.
Лешка не сразу понял, от чего голова разболелась. Носил воду в избу. Заливал бочку. А тело потом обливалось. В глазах темнело.
Пересиливая себя, закончил дело. Пока отвел собак соседу, чуть сознание не потерял. Едва до избы дошел. Не раздеваясь поверх покрывала упал. Егор не понял. Подумал, что перебрал сосед с тоски. С кем не бывает! Но ночью Соколов стал бредить. Егор растерялся. Он наскоро смочил полотенце, положил на горячий лоб Лешки. Побежал к Кававу:
- Соколов заболел! Что делать?
- Беги к Наташе. Она доктор.
- Где живет?
Кавав объяснял. А потом, махнув рукою, натянул на плечи куртку, побежал впереди Егора.
Наталья уже спала. Но на стук быстро встала.
- Егор?!
- Помоги! Лешке плохо! Заболел он!
- Что с ним?
- Не знаю. Г олова горячая, околесицу несет какую-то во сне.
- Идите! Я сейчас приду.
Егор с Кававом рысью бросились к избе.
Лешка лежал тихо. Пот крупными каплями стекал с бледного лица. Глаза будто остеклянели.
- Леха! - тормошил он его.
Тот медленно повернул голову:
- Кажется легче стало, спать хочется.
- Сейчас врач придет, однако. Погоди спать, - вмешался Кавав.
- Не надо. Не надо врача, - замотал головой Лешка.
- Тихо ты! Не сдыхать же нам здесь! - прикрикнул Егор.
- Ты иди, Кавав, иди, нам с Егором поговорить надо, - сказав вполголоса, повернулся к председателю Соколов.
- Ходи тут за ним. Смотри, чтоб не умер. На работу не надо. Лешку сбереги, - отозвав Егора, сказал Кавав.
В дверях он столкнулся с Натальей. Та белым вихрем ворвалась в избу. Торопливо сняла платок, шубу. Прошла к Лешке. Поставила градусник, прослушала дыхание Соколова.
- Воспаление легких, - сказала врач.
- Откуда такое? - развел руками Егор.
- Очень плохо. Это серьезно. Я сейчас уколы сделаю. Каждые четыре часа их надо повторять. Буду приходить.
- А мне что нужно делать? - растерялся Егор.
- Я все скажу.
Ох и не скоро пришел в себя Лешка. Но, открыв глаза, попросил воды. Егор к ведру опрометью кинулся. Ожил! Сдюжил болезнь! Значит, не помрет.
Он сел около Лешки устало. Не работал, душой устал. Напереживался.
- Намучился ты тут со мной. Прости, Егор. Так уж случилось, в полынью я попал. Тоже ведь не хотел. А видишь, как получилось, - вздохнул Лешка.
- С кем не бывает! Я тоже не хотел. Ан как загремел, так сразу на пятнадцать лет. Из полыньи хоть чистым вылезешь. А из тюрьмы - на век клеймо. Его не отболеть. Не замолить. Не замазать. И отмыть нельзя.
- Намекаешь, что о лагере больше помнить надо. Прошлого стыдишься? Так я не по своей вине попал.
- Все мы так говорим! - оборвал он Лешку.
- Не все на это право имеют. Я. в лагере писал. Прокурору жалобу. Да только умерла она.
- Кто?
- Девушка та. Насиловали ее. Двое. Я мимо шел. Вступился. Ну драка началась. Девчонка кляп вытащила и крик подняла. Милиция подоспела. А кто-то из этих девчонку ножом пырнул. Умерла она. Ну, а я одному из них череп проломил рукояткой пистолета… Сердечно признался за что убил. Но толку? Дали червонец - и все тут. А за что? За что я сидел? - зарылся Соколов лицом в подушку.
- До лагеря кем был?
- Пилот я. В авиации работал.
- Ишь ты! Высоко забрался. А на ту же жопу сел, - досадливо крякнул Егор. И спросил:
- С насильниками в бараке был?
- Неделю. А потом подрался. К работягам перевели. На лесоповале работал. Вот так пять лет. А потом начальник лагеря сюда послал.
- То-то гляжу у тебя ни одной наколки нет, - покачал головою Егор и, вздохнув, сказал:
- Не тушуйся, Леха. Еще пяток лет отмаешься, верней четыре с половиной, и айда на свой планер, только боле за баб не вступайся. В них одна беда.
- У тебя семья есть? - спросил Соколов.
- На что она мне?
- Вот видишь, потому ты так и говоришь. А у меня жена и дочь.
- Ишь ты!
- Что?
- Счастливый. Есть кому ждать тебя, - вздохнул Егор.
- А ты за что сидел? - спросил Лешка.
- Понимаешь. У меня тоже редкая специальность. Все больше по металлу, что позвонче гремит. Так-то вот.
- Не понял.
- А хрен ли понимать? Вор я! Понял?
- Усек.
- То-то вот. С закрытыми глазами пробу золота любую узнать смогу. И камни.
- И долго ты воровал?
- С меня так и немного. Иные и больше. Кенты! Мать бы их… Барыш на всех. А загремел - сухаря никто не выслал. Падлы! Выйду - уж расквитаюсь.
- Нет, я о мести мысли выкинул. Не хочу сидеть. Дочь растить надо. Тяжело жене одной. Уже большая дочка стала. Тринадцать лет скоро будет.
- А у меня никого нет. Никого на всем свете! Один я, как старый волк. Сдохну - хоронить будет некому.
- А ты женись.
- Еще чего? - подскочил Дракон ужаленно.
- А что? Все легче будет.
- Да я баб больше лагеря боюсь.
- Ну и зря. Бабы - они ведь тоже разные. Иная лучше мужика другом будет.
- Кент в юбке! Все их "дело" - куча детей, корыто, кастрюли, тряпки. Не-е-е, брат, баба - она хуже начальника лагеря. Одна десяток конвойных заменит.
- Ты говоришь так, будто не на одной, а на десятке баб был женат, - усмехнулся Лешка.
- Упаси Бог. От своей болячки избавлялся с трудом. Новой мне не надо.
- От какой болячки? - удивился Лешка.
- На первом месяце это было. Привезли меня сюда. Ну стал осматриваться. Гляжу- избы у всех открыты. Мех лежит. Это же - золото! У иных деньги на столе. Открыто. А в доме никого. Не удержался я однажды. Да и взял. Привычка сработала. Деньги под доску в полу спрятал. У себя, конечно. И жду. А в доме старуха с детьми. Это она за сына-оленевода и за невестку деньги получала. Они в тундре работали. В тот день она с внуками в кино ходила. А я сижу и радостно на душе, и горько. Ведь целых две тыщи спер. А тут, словно чертенок внутри сердце грызет. Острыми зубешками. Ведь у детей взял. У старухи. Она считать-то не умела. И видела худо. Не хватится. А вдруг хватится? Внуки-то считать умеют. Но коряки не воруют. И не врут. Это все знают. Меня о том в районе предупредили. Значит, если раскроется - на кого подумают? На меня, конечно. Но и прощать они не умеют. Так-то вот. Сижу я, весь, как на иголках. Взять то взял, а не в радость. И вернуть неохота. Да вдруг представил, как все село на меня зверем смотреть будет, пальцами показывать. Да еще мстить начнут или Кавав решит меня назад отправить. В лагерь. Глянул я на часы. До конца кино десять минут осталось, схватил я эти деньги и бегом назад их отнес. Потом всю ночь от досады не спал. А на утро в магазин зашел. Там к празднику "хололо" - золотые украшения привезли. Кольца, перстни, броши, браслеты. Глаз не отвести. Коряки на них не падкие. А меня как магнитом притянуло. Знаю, сторожа в магазине нет. Забраться в него - пара пустяков. Велико было искушение. Но тоже себя сдержал. Еле-еле. Даже болел. Не веришь? Ох и трудно отвыкать. Поначалу особо. Да еще такой свободный доступ! Но потом легче стало. Уже спокойнее к виду денег стал относиться. Пощупаю, что и у меня в кармане кое-что имеется и отойду. Уже не болею. К концу срока поселения, верно, и вовсе просто будет.
- Да. Тебе тяжелее. Но ведь на свободе и соблазнов для тебя будет больше. А опаски меньше. Не один, не в селе, где все друг друга знают. Да и кенты подобьют, хочешь ты того или нет, - задумчиво говорил Соколов..
- Меня уж не подобьют. Ученый стал. Да и стар.
- Скажи, а куда, к кому ты вернешься? Кому ты нужен?
- Не твое это собачье дело! - рявкнул Егор. И, быстро встав, отошел к окну.
В доме стояла тишина. Настороженная, гулкая, как внезапно вспыхнувшая злость. Непонимание грозило вылиться в отчуждение, или в открытую вражду.
"Сопляк! Это я кому нужен? Да мне любая малина будет рада, как подарку дорогому. Не то что ты. Под юбку к бабе воротишься. К щам и тряпкам. Пилот- сукин сын! Тоже мне мужик. Из-за бабы попал, какую и за сиську не держал. Курячий душегуб! А туда же! Уж даже сесть за дело не сумел. Хоть не обидно бы было срок тянуть. А то чью-то шкоду поделил. И тоже! Учит! Мурло сопливое. Уж молчал бы! Поди за всю жизнь окромя своей законной - ни одной бабы не знал! Летчик - лагерный молодчик. Вертался б под бабий каблук, молча. Непутяга. А то еще с советами суется. Да к кому? Ко мне! Да я бы на тебя плевка своего пожалел".
Лешка о своем думал.
"И чего злится? Ведь я же правду сказал, как думал. Хотел чтоб ему лучше было. Ну и правда, неужели ему в тюрьме или в лагере сдохнуть охота? Чудак какой-то! Бабы - больше, чем начальника лагеря боится. Так без женщин как жить? И без детей? Ведь и любви, наверное, никогда не знал. Верно, что дворнягой паршивой век прожил. Сам понимает. А изменить свою жизнь, так и не решается. Лучше снова на дело пойдет. А потом опять лагерь. Так и не увидит в жизни ни одного светлого дня, слова доброго не услышит".
И, решившись, сказал:
- Слушай, Егор.
- Чего тебе?
- А давай я тебя сосватаю?
- Что?!
- За Наталью, врача! Умная баба! И с лица пригожая. И хозяйка, сердечная.
- Иди ты знаешь куда с ней вместе! Чтоб мне - вору эдакое советовать! Да я, каб ты не хворал, знаешь бы чего тебе сделал? Уши мои чтоб про баб не слышали! Сколько из-за них по лагерям сидят! Тоже мне - советник сраный выискался. Сам эдакий срок тянул! Да не менее полсотни баб надо было тискать, чтоб такое отсидеть. Тебе ли мне про баб говорить? Иди сам к этим шлюхам! А я мараться не хочу! - кричал Егор, вспоминая, как Наталья жаловалась на него Кававу.
- Дурак ты, друг! Слепой дурак! Ты не боясь кинул кентам под ноги свою жизнь. Они даже зад ею не подтерли! А истинной жизни, своего мужичьего назначения в ней- испугался. А еще кичишься! Чем? Да та же Наталья может и слушать о тебе не захочет. А ты ее шлюхой называешь! С кем ты ее видел? Верно пытался к ней приставать, да отпор получил. Вот и обливаешь человека грязью.
- Заткнись, сволочь! - вскипел Дракон, повернув к Лешке побелевшее лицо. Глаз горел зло. Рот Егора перекосило. Что и говорить, задел этот сопляк за живое. Да так больно. Не занозу - нож в сердце пустил.
Накинув на плечи телогрейку, он, зло рванув дверь, вышел из избы. Решил не возвращаться до ночи.
Звенькая топором у второго списанного дома, он думал о своем, забыв, что еще несколько дней назад категорически отказался от ремонта этого дома. Сказал, что его лучше поджечь на "хололо" вместо костра. Но теперь не до воспоминаний. Свое болит. И руки работают в отрыве от памяти.
Не заметил как заменил оба венца, разобрал одну из стен, пересортировал бревна. И только хотел годные для стены обратно в пазы вгонять, почувствовал на себе чей-то пристальный, изучающий взгляд. Словно кто-то целился ему в голову. Егор огляделся. Но нет, вокруг никого. А ощущение присутствия кого-то чужого - не проходило.
Кто бы это мог быть? Вокруг безлюдно. Ни души. В соседнем доме никого не было. Старуха Хабарова давно уехала в свои охотничьи угодья. Никто и никогда здесь не появлялся. Да еще так. Зло. Исподтишка. Леха? Нет! Не может быть. И страх внезапно взъерошил волосы под шапкой.
Егор медленно разогнулся. Огляделся еще раз. Звенящая тишина царила вокруг. Кричало лишь сердце. Оно одно из всех било тревогу, чуяло беду. Но где она? С какой стороны ее ждать? Беспокойство передалось рукам. Они нервно задрожали.
Может с Лехой что худое стряслось? - подумал Егор. И, подхватив со снега топор, закинул его на плечо. Домой заторопился. Когда вошел в круг домов, страх улегся. Душа трястись перестала. Все стало на свои места.
Чертовщина какая-то! - разозлился Егор. И подумал: "Старость, видно, окончательно подкрадывается. Оттого стал мнительным, пугливым, что совесть за оставленного в доме больного Лешку встала за спиной и укоряет злым глазом. Совесть? А кто она? Хотел бы я хоть раз ей в мурло глянуть. Нет у ней морды? Знать, и совести нет. Расхлюпался. Страх одолел! Ишь! Тоже- вор! А поджилки чего тряслись? Наслушался брехни, что жил зря и уши развесил! Поверил. Говну собачьему. Бежишь к нему! А зачем? Ну кто он тебе? Кент? Хрен сопливый! Плюнь на него! Ну, а куда идти? Назад? Нет! Страх не пустит. В избу? Но там этот… Э! Да была не была! Кто в конце концов в избе хозяин! Не хватало еще из-за всякого собакой под забором ночевать. Нехай сматывается, коль не по душе ему. Вот выздоровеет, так и скажу - сматывайся к едрене-фене, покуда цел".
Он подошел к избе. Нахраписто толкнув дверь, зло чертыхнулся на темноту. Стал раздеваться. И только шаг от порога сделал, почувствовал, наступил ногой на что-то. Зажег спичку и обомлел.
Лешка лежал у порога весь посиневший. В нижнем белье. Голова его откинута, как у мертвого.
- Леха! Леха! Да вставай туды-т-твою, - схватил его за плечи Егор. Но тут же отдернул руки. Тело Соколова показалось слишком холодным.
Он перенес его на койку. В голове все перемешалось. Что случилось? Почему он оказался на полу. Когда включил, свет, увидел валявшуюся у двери пустую кружку. Понял - Соколов хотел пить. Встал. И, видно, голова закружилась. Упал, может ударился. Потерял сознание. И не успел в себя прийти.
Егор задрал рубашку Лехе. К груди его ухом припал. Слушал. Бьется ли сердце? Да, кажется бьется. А может свое мешает? Снова слушает. Глухие удары Лешкиного сердца, словно удаляющиеся шаги, прослушивались трудно.
Дракон вытащил из-под стола бутылку спирта. Стал растирать им Соколова. Не щадя ни его, ни своих рук. Вскоре рубашка на спине Егора стала мокрой. Он снял ее. И продолжая натирать Леху приговаривал:
- Я те дам хандру. Отбудешь свое. А там, на свободе - как знаешь! Не хочу за тебя в беду попадать под подозрение. Выхожу и разбежимся в разные углы. Ищи другого дурака, чтоб твои глупости слушал. Других до зла доводи, ирод проклятый. Тут не до баб - выжить бы!
Кожа у Соколова постепенно теплела. Потом покраснела. А Егор не останавливался. Ладони его горели. Казалось, вот-вот лопнут от усилий. Он не отступал; натянул на разогретые ноги Соколова шерстяные носки, и когда - грудь и спина Лешки стали багровыми, горячими - надел свитер. Укутал соседа всем, что
было в доме теплое. Затопив печь, - поставил на нее чайник. С нетерпением ждал, когда он закипит, когда придет в себя Леха.
Закипел чай. Свет погасили. Егор зажег свечу. Сидел облокотившись на стол. Разглядывал свою лохматую, неказистую тень. Слышал в лагере от интеллигентов, вроде именно она- зеркало души. Ее отражение. Самое, что ни на есть подлинное. Со всеми подробностями.
- Ишь, черт, значит и внутри у меня все в шишках. Вон экий бес! Весь дыбом! Нигде гладкого, да ровного места нет. Смотреть тошно. Сам себя не узнаешь. Испугаешься. Неужели и душа у меня такая - вся вприскочку, - качал головой Егор удивленно. - Ведь вон вместо головы - стог какой-то. Весь подерганый. Будто барак кентов в нем, спрятался. А мурло! О Господи! Страшило! Нос печку достал. Рот как рваный валенок. Телка за раз проглотит. Ишь - мечтал, что Наталья к себе на чай позовет. Да она на такого беса и смотреть не захочет…
- Что спать не ложишься? - услышал вдруг за спиною Егор и вздрогнул от неожиданности.