Взял младший брат одну из упряжек старшего брата и поехал вместе с Аей в тундру. Куда глаза глядят. А старший брат тем временем уже уговорил отца Аи отдать ему свою дочь. А когда вышли они из чума, чтобы сказать ей об этом, узнали, что сбежала она с пастухом. И тогда кинулся за ними в погоню старший брат.
Много хребтов и сопок перевалил он, преследуя беглецов. Решил руками младшего брата убить за дерзость его. Мчался ветром на оленях. И стал нагонять упряжку брата. А тот умоляет собачек бежать быстрее. Но они устали и не могли помочь беглецам скрыться от погони.
Тогда пастух обратился к ветру:
- Ветер тундры! Братец ты мой! Помоги мне в несчастье счастье свое спасти. Помоги уйти от погони.
- Долго я помогал тебе. Поддерживал твоих собак, снегом заметал следы нарты. Но теперь устал я. Попроси помощи у солнца.
- Солнце, солнце! Останови погоню брата моего. Закрой лицо свое тучей черной. Закрой от брата мой путь. Не дай ему счастье у меня отнять.
- Не могу я больше помочь тебе. И так долго я не светило тундре. От того умирать она стала.
Оглянулся пастух, смотрит, а погоня уже совсем рядом. И взмолился парень Кутху. Впервые к нему за помощью обратился. Дал всевышний парню силы свои. И, когда нарта старшего брата была совсем близко, махнул рукой пастух и разделила его со старшим братом река. Черная, как злость богача. Крученая, как горе. Холодная, как ярость.
Утонул в этой реке богач. Ни кто не стал спасать его. И погоня отстала. Вот только оленьи табуны не пожелали расстаться с пастухом, как с настоящим своим хозяином. И, переплыв реку, так и остались с парнем. Выращенные добрыми руками его, они отплатили ему преданностью.
А реку эту и по сей день зовут Воямполкой, утопленницей зла и несправедливости. Утопленницей мести.
Утонула в ней и злость Дракона. Не осталось в его душе зла. Старость мудрее становится с годами. Она не способна на месть.
Егор сидит один в своей избе. Вот и утро наступило. Собранный чемодан сиротою к двери прижался. Можно идти. Через час отходит лодка.
Как громко кричат часы. Сейчас он последний раз пойдет по улице Воямполки. Мимо домов, где каждое бревно согрето его руками. Им он отдал не только тепло рук своих, в каждый вложил частицу сердца. Свою жизнь. Как уезжать от них? Навсегда. И снова начинать заново? Но здесь столько прожито и пережито. Здесь он свой. Свой в любом доме. Свой среди людей. Да и куда ехать? К кому? Кто ждет его там? Неизвестность? В старости она плохая попутчика и подруга.
- Нет! Нет! - кричит Егор. И, откинув от двери чемодан, долго ходит по избе, измеряя ее тяжелыми шагами. Стонут половицы, стонет сердце.
Дракон закуривает, подходит к окну.
По черной, осенней глади реки уходит из села последняя лодка. Замирает рокот ее мотора. Вот и его не стало слышно. Лишь маленькое темное пятно бежит к горизонту, торопливо. Скоро и его не станет. Растает из виду, как тяжелый сон, как прошлое, которое надо забывать. Нет его! И не было! Все это приснилось ночью. Но и она ушла.
Белый-белый стоит у окна Егор. Пальцы вцепились в подоконник. Тоже побелели. Словно испугались решения Дракона и не захотели отпустить его отсюда.
Скоро зима. Вон как выбелила она виски Егора. Говорят, чем больше холода на висках, тем больше тепла в сердце.
Но что это? Может, показалось? Отчего ты плачешь, Дракон? Плачешь в открытую? Не стыдясь ни избы, ни самого себя. Что? Хоронишь память? Но нет ее? Нет! Видишь - исчезла точка с горизонта. С нею все ушло. Не стало Дракона. Удержи в руках дрожь, Егор! Удержи свое кричащее сердце. Все ушло. Ведь и старики умеют умирать мужчинами.
Белые снежинки крутятся за окном седыми слезами, заметая следы у порога избы. Следы прошлого. Лишь жизнь звонкой песней топора заливается где-то на околице Воямполки.
МАГОМЕТ
Его не хотели брать на катер. Никто. Мужчины недоверчиво косились на его промасленное широкое лицо, так похожее на разогретую сковородку с ушами.
Он то сморкался так, что чайки испуганно шарахались от катера, то чесался с таким смаком, что даже боцман из рубки удивленно выглядывал, какая это свинья сумела пролезть на его посудину. И, глянув на Магомета, почесывавшего спину об угол рубки, пустил такого матюга, что собаки на берегу от удивления брехать перестали.
- Откуда ты такой взялся? Зачем в Каменское едешь к нам? - удивленно спрашивали пассажиры-попутчики.
Магомет косился на них. А разве сами они не оттуда, откуда и он? Кто по доброй воле поедет в эдакий медвежий угол. И, поддернув спадающие с голодного живота штаны, отвечал всем одинаково:
- Послали меня к вам. На время.
- Шабашник что ль?
- А?
- На заработки едешь?
- Ага! - разулыбался Магомет так, что лицо его расплылось в тазик.
Давай, давай. Ты не первый такой, - потеряли к нему всякий интерес попутчики.
Но его интерес к ним - только разгорался. Он не сводил глаз с пузатых чемоданов, сумок. Внимательно следил за всеми и за каждым. Особенно за подвыпившими. Но на его беду и за этими внимательно присматривали попутчики. Не спускали глаз друг с друга.
Три часа "охоты" не принесли успеха. А тут и Каменское показалось на горизонте. И сопровождающий, выйдя из рубки, приказал приготовиться к выходу на берег.
Магомет вышел по трапу вслед за пассажирами. Огляделся по сторонам внимательно. Тяжелый, кобылий вздох вырвался со свистом из сто груди.
Село стояло на сопке. Подниматься нужно было по ступенькам, вырубленным в сопке лет двадцать назад.
Крутые эти ступеньки. Даже дух захватывает. И сердце обрывается. Куда? Конечно, вниз по ступенькам скатывается в широкую реку Пенжину.
Верно от нее - крученой души воровской - идут по темной глади реки воронки. Вон их сколько! Не счесть! И, глянув вверх на оставшиеся порожки, зажмуривается Магомет, старается идти скорее. И вдруг огненным шаром к ногам собака подскочила. Бока впалые, хвост свалялся, на морде запахи всех помоек. Раскрыла пасть, удивленно на Магомета уставилась.
- Иди, иди, я тебя не трону, - обошел ее новичок.
Сопровождающий, услышав такое, рассмеялся.
Взойдя наверх, Магомет растерялся. Считал, что ему повезло больше других, ведь в райцентр направили, а тут- собак больше, чем людей.
Дома, застрявшие в сугробах по крышу, словно зэки надвинули поглубже шапки и вышли на расчистку зоны от снега. Выстроились в ровном порядке.
- Сворачивай сюда, - указал сопровождающий. И повел к дому на отшибе.
- Ми-ли-ция, - прочел Магомет и сморщился. На эдакую горсть домов и такое заведение.
- Бюрократы! - сердито сплюнул он и вошел в милицию.
Сопровождающий оставил Магомета на попечение сонного
дежурного, сам пошел к начальнику райотдела. Вскоре вышел оттуда. Позвал Магомета.
- Значит вы и есть Рафит Рафаэлов, - глянул начальник милиции на Магомета и добавил: - Так вот, будете жить и работать у нас в Каменском. Что умеете делать? Кроме воровства, разумеется?
- Все умею!
- Пойдете в распоряжение коммунхоза. Там получите работу, жилье и прочее. Заранее предупреждаю - село у нас небольшое. Всех и каждого здесь мы знаем наперечет. Чтобы мысли о побеге с поселения не было. О пьянстве- тоже. Замечу карты - назад в лагерь поедете. И еще. Воровства у нас здесь никогда не было. Что-либо пропадет- кроме вас подозревать некого. И далее: имеются у нас баня, магазин смешанный, продовольственный ларек, клуб, библиотека, столовая, парикмахерская, швейное ателье. Живите и работайте, как человек. Без прогулов. И, конечно, появляйтесь сюда отмечаться, - сказал начальник милиции. И взяв телефонную трубку стал звонить.
- Это ты? Тут ко мне на поселение прибыл. Что у тебя есть? Я насчет работы? А! Сейчас спрошу, - и обратился к Магомету.
- Строить умеешь?
- Нет.
- Не умеет.
- Что? - начальник милиции рассмеялся, услышав что-то в ответ. И сказал:
- Ну это твое дело. Там сами разберетесь. Определи его с жильем.
В коммунхозе Магомета сразу провели к начальнику. Тот оглядел
новичка с ног до головы и указал на стул.
- Садитесь.
Магомет присел.
- Надолго ли к нам? - спросил он.
- На пять лет.
- Специальность какая у вас?
- Была, да не стало, - отвернулся Магомет.
- Лошадью умеете управлять?
Рафит удивленно глянул на начальника.
- Что ж не уметь?
- Будете работать водовозом. Обеспечивать жителей села водою. Ее вы будете возить в бочке из реки. На лошади. Прорубь самому придется долбить.
- А заработок какой будет?
- Это от вас будет зависеть. Жить будете в доме вместе с двумя мужчинами. Они тоже работают водовозами.
Магомет обрадовался. Значит, будут кенты.
Двое водовозов оказались стариками. Вернувшись в дом после работы и увидев новичка, тут же накормили его. Ни о чем не спрашивая. Предложили выпить- отметить приезд. Но помня наказы милиции - Рафит отказался.
И лишь ложась спать спросили - кто он, и зачем приехал сюда. Узнав, переглянулись. И больше ничем не интересовались в этот вечер.
Утром разбудили на работу.
Весь день возил Магомет воду на старой пегой кляче. Та еле поднималась по крутому подъему. Часто спотыкалась. Дышала тяжело. Часто останавливалась отдыхать.
К вечеру Магомет потерял терпение. И, схватив вожжи в тугую плеть, стал стегать лошадь подгоняя ее руганью. Та рванулась на подъем. Преодолела его в минуту.
- То-то! У меня живо бегать научишься, - щипал ее за подерганные вожжами губы Рафит. К вечеру, шелестя в кармане деньгами, вырученными за воду, вел он лошадь в конюшню. Та за день возненавидела нового хозяина и косила на него злыми, слезящимися глазами.
Напарники уже привели своих лошадей. И глянув на клячу Магомета, Петро, так звали одного из них, головою покачал:
- Что ж кобылу не жалеешь? Смотри, как измордовал. Ведь жеребая она.
- Мне дали ее не для ухода, для работы, - буркнул Рафит.
- Знаем. Да только зачем скотину мучить? Вон вся в мыле. Сам- то, видать, с телеги не слез, - буркнул второй - Геннадий.
- А зачем тогда кобыла? - опешил Магомет.
Петро зло матюгнулся. Не адресовав мат никому в отдельности.
Рафит постоял молча. И вышел из конюшни.
Вечером, когда совсем стемнело, вернулись старики. Петр молча затопил печь. Геннадий варил ужин. Магомет сидел у стола. Щупал первый заработок. Неплохо он получил от людей. Тратить жаль стало. В магазин не пошел. Ждал, когда старики сварят что-нибудь. Пригласят к ужину:
Когда Петро загремел тарелками, Рафит торопливо подошел к умывальнику. Помыл руки. Сел выжидающе. Но… На столе появились только две тарелки, две ложки.
Петро и Геннадий ели молча. Вроде и не было здесь Магомета. Потом заговорили о кино. Стали одеваться.
Рафит зло сорвал телогрейку с гвоздя. Решил сходить в столовую. Но та оказалась уже закрытой. А в магазине - очередь. Выстоять ее не было сил. Он пролез вперед. Взял банку тушенки, хлеба. Кто-то из очереди закричал на него. И, забыв про чай и сахар, Рафит наскоро рассчитался. Пошел домой.
Поев, лег спать. Но долго не мог уснуть. Душила злоба на стариков. Но тех не было.
Утром он встал раньше всех. Наскоро оделся и бегом к конюшне кинулся. Решил сегодня заработать побольше. Но, завидев его, кобыла стала яростно лягаться, глаза налились кровью. Она ни в какую не подпускала к себе Рафита.
- Стой, фартовая! Ну, тихо! - схватился за вожжи Магомет. И вдруг почувствовал, что руку его словно тисками сдавили.
- Положь вожжи!
- А тебе чего? Дали мне клячу самую плохую! Заработаешь на ней! Себе так получше взяли! Да еще тронуть не смей! Хозяин выискался! Иди ты знаешь куда!
- Куда! - сдавил горло Магомета воротом телогрейки побелевший Петро.
- Вон туда! - показал Рафит под хвост кобыле. И коленом поддал Петра так, что тот присел, но Магомета не выпустил; схватив его в охапку, с силой швырнул в угол. Там, к счастью, оказалась навозная куча и Рафит по пояс в ней увяз. А Петро, ухватив вожжи, так пару раз стеганул Магомета, что тот пожалел о том, что в куче не по макушку оказался.
Вечером, когда Магомет вернулся с работы, дом оказался на замке. А его чемодан стоял на пороге, на нем лежала начатая буханка хлеба.
Рафит онемел от удивления. Его выкинули. Выкинули, как паршивую собаку из избы на мороз. Куда деваться? Что делать? В чужом селе, где нет никого мало-мальски знакомого! А тут еще мороз градусов под шестьдесят. Рафит стоял на пороге жалкий, словно подброшенный щенок.
Куда податься? На конюшню? Но там не отапливается. Холод такой же, как и на дворе. К утру сдохнуть можно. И решил дождаться стариков здесь. Другого выхода не было.
А время шло. Ноги немели. Зубы стали выстукивать лихую дробь. Он сел на чемодан, пытаясь хоть как-то согреться. И, наконец, шаги к дому услышал. Попытался встать, сказать, что-то но не смог. Ноги одеревенели. Язык - точно примерз.
- Сидит? - услышал Магомет голос Петра.
- Куда ж ему деваться? Сволочи этой некуда идти, - ответил Геннадий. Старики прошли мимо. Открыли дверь. Вошли. Встал и Рафит. Но дверь захлопнулась перед самым его носом и закрылась изнутри на засов.
Рафит стал ошалело стучать. Страх за свою жизнь, страх перед холодом, мутил рассудок. Но в коридоре было тихо. Никто не хотел открывать ему.
Он подошел к окну. Застучал в него так, что стекла задрожали.
- Я те стукну сейчас! - послышалось из дома.
- Пустите! - шипел он замерзающей глоткой.
Кто-то вышел, снял засов и приоткрыл дверь. Рафит юркнул в нее, дрожа всей шкурой. Не глядя на стариков шмыгнул к печке. Душа плакала от холода. Он снял шапку, расстегнул телогрейку. Хотел снять ее. Но голос Петра остановил:
- Не торопись раздеваться. Не у себя дома! Не для того пустили. Для разговора! А он недолгим будет. И в телогрейке посидишь!
Слова, будто пощечины по лицу, обожгли. Но смолчал. Деваться некуда. Надо стерпеть все, что они скажут. Согласиться. Свое потом можно сделать. Выждать. Сейчас ни к чему. В случае чего, им поверят. Им, но не ему.
Ты что же это, сволочь, на Петра руку поднял? Ты что такое? Ты что в лагере? С ворами? Что корчишь из себя? Ты как посмел? Да мы тебя сегодня же могли в милицию сдать! Ты это понимаешь? Чего ты стучался? Ты кто здесь? А ну - вон! Чтоб духу твоего вонючего не было! - подошел побледневший Геннадий.
- Завтра уйду! Сегодня некуда, - прижался к печке Рафит.
- Черт с ним, пусть переночует, - остановил Геннадия Петро.
- Негде ему ночевать? Пакостить нашел где? - не унимался Геннадий.
- Не трожь говно - буркнул с кровати Петро. И, повернувшись к Магомету, сказал:
- Сегодня ночуй. Но завтра все! Слышишь?
Рафит быстро стянул сапоги, телогрейку. Долго грел спину у печки. Потом живот. Старики молча наблюдали за ним.
- Чай согрей этому припадочному, - попросил Петро Геннадия и добавил:
- А то стучит зубами на всю избу.
Геннадий молча подкинул дров в печь, поставил чайник.
- Слушай, ты! Если ты на лошадях не ездил никогда, не ухаживал за ними, нужно было сказать. Почему второй день подряд кобыле корма в ясли не кладешь? Она тоже есть хочет. Кто за тебя это будет делать? - спросил Петра.
- Забывал. Отвык. Теперь буду помнить, - отозвался Магомет.
- Где б ты не жил, знай, за лошадь мы с тебя спросим, - предупредил Геннадий.
Рафит согласно кивнул головою.
Петро сел в кровати. Закурил. И обратился к Магомету:
- Ты хоть в баню сходи. Завтра она работает.
- Жаль, что не сегодня, - тихо отозвался Рафит.
- Пей чай, - буркнул Геннадий, сняв с плиты зашипевший чайник.
Рафит пил кипяток. Обжигался. Но не мог оторваться от кружки. Сегодня снова не сумел взять заварки и сахар. Опять в магазине была очередь.
Геннадий молча подвинул ему заварник, пачку сахара.
- Я завтра верну, - пообещал Магомет.
- Пей! Мы в твоем возврате не нуждаемся. Ты вернешь! Так вернешь - всю жизнь будет помниться, по тебе видно!
- Да не крохобор я! Не успел купить, - оправдывался Рафит.
- Мы не о харчах. О том разговора нет.
- Хотел я вас спросить, как с продуктами быть? Деньги отдавать, или самому в магазин ходить? Но не с чем было. Постыдился. Сами знаете - о чем говорить, когда в кармане пусто? - перебил он Геннадия.
- Не в деньгах дело! Да и не выкручивайся. Ты в первый же день имел деньги. Но в тот же день лошадь чуть не загробил. А все из-за жадности своей.
- Понял я! Все понял. Но ведь я на поселении третий день. Отвык от человеческой жизни. Или вы понять не можете? Не хочу злое делать! Так подсказали бы! У нас так в лагере не делали, чтоб на мороз из барака выбрасывать. Пусть даже виноватого! А ведь там зэки! И убийцы были! Вы же - не они! А сделали со мною хуже, чем преступники. И правыми себя считаете! - поднял лицо от кружки Рафит. И мысленно сам себя похвалил, как красиво сказал. Что значит чаю напиться, да кровь согреть!
Старики молча переглянулись. Петро, усмехнувшись, головою покачал:
- Хитер, бестия!
- Я сказал, как есть, - посмелел голос Рафита.
- Ну ты нам не крути! Знаем мы, наслышались о лагерных порядках. Если бы ты там такой фортель с лошадью выкинул, тебя бы живо сняли с водовозов. И добавили бы еще за издевательство над животиной. А то ишь, виноват по макушку и свое дерьмо на нас свалить хочет! Ты нас на жалость не бери. Не на тех нарвался. Не дурнее тебя. Сами из-за жалости тут живем.
- Тоже зэки?
- Хуже! - рассмеялся Петро.
- Алименты нас сюда загнали! Понял?
- Значит из-за баб? - скривился Магомет.
- Да. Тоже пожалели. В свое время. Теперь умнее стали. И ты нам на жалость не намекай! Сыты ею! - взорвался Петро.
- Выходит не я один, а и вы почти на поселении! Тоже не по своей воле здесь живете - беда заставляет. А я думал…
- Что мы тоже из лагеря?
- Да, - глянул на Петра Рафит.
- С нас без этого хватило до самой задницы, - буркнул Геннадий. И сел у стола. Жесткие морщины прорезали его лоб.
- Там у нас много хороших людей было. Тоже переживали. Сроки большие. Кто станет столько лет ждать? Бабы с крутились, дети отвернулись, друзья отказались. Совсем одни остались, - развел руками Магомет.
- С тюрьмы не дождались - так это хоть как-то понятно. Тут с войны… Живых похоронили. Без "похоронок", - вздохнул Петро.
- А меня ждать некому. Жив я, или сдох, только мать спрашивала, - опустил голову Рафит.
- У тебя хоть она есть. Уже не один. Тут же…
- В беде вместе надо быть. Когда я в лагерь попал, тоже не знал много. Там свои порядки. Подсказали - и хорошо стало.
Здесь, на Камчатке сидел? - спросил Петро.
И на Колыме, и здесь.
- А почему в двух лагерях? - удивился Петр.
- Из-за одного шакала, - ответил Магомет.
И старая обида на него пожаром вспыхнула. Искры перед глазами заметались. Он отвернулся к окну. Но лицо Скальпа неотступно стояло перед глазами.