Магомет теперь не заглядывался на одиноких баб села, не интересовался слухами. Он как одержимый работал целыми днями, забывал о праздниках и выходных. Костюм, рубашки, пальто были спрятаны в чемодан и закрыты на замок. Лишь сберкнижку всегда при себе носил Рафит. Чтоб не теряя времени положить на нее то, что заработал за день.
Так бы оно и шло. Но однажды… Он глазам не поверил. Вернулся с работы затемно, а в доме Петро. Один. Как раненный зверь места себе не находит. Рафит узнал, что умер Геннадий. Внезапно. Черпал воду из проруби. Заливал бочку. И умер.
Петро его сразу в больницу отвез. Но там сказали, что возвращать мертвых к жизни они не умеют. Да и никто.
Магомет вначале растерялся от этого известия, что-то похожее на жалость к покойнику шевельнулось в его душе. Но потом он нашел и этом и плюс для себя. Некому будет его ругать. Да и кобыла у меня порочнее, больше заработать можно. Или даже сразу на двух лошадях работать. Вдвое больше за день получить можно. И, взглянув на Петра, удивился про себя: "Ну чего переживает, ведь не брат, не родственник умер. Чего так горюет? Подумаешь, все там бумом когда-то, а то- беда! Сосед умер! Ну и что! Меньше забот. Живи сам по себе. Для себя, как хочешь. Без забот и переживаний".
- В морге он сейчас.
- И долго там будет? - спросил Рафит.
- Завтра домой возьмем.
- А зачем?
- Как зачем? Из дома хоронить будем. Он здесь, в этом доме жил. Сегодня я его детям телеграммы дал. Может приедут на похороны.
- А где мы жить будем? Где спать? Мне ведь и отдыхать надо, - не сдержался Магомет.
- Выспишься. Он тебе не помеха. Потерпишь.
- С мертвым?
- А что? Он тебе живой не мешал. Мертвый и тем более, - оборвал Петро.
Магомет сел к окну.
- Я вот о чем хотел с тобою поговорить, - повернулся к нему Петро. Рафит насторожился.
- Скинуться нам с тобою нужно. На похороны Геннадия. Я только позавчера своим отправил. И он тоже. Сам знаешь, вкладов у нас не было. Все детям высылали. Помоги. Я тебе верну. Сам понимаешь, купить кое-что нужно. Костюм, ботинки, гроб. Ну и еще по мелочам. А у меня на кармане только на жизнь осталось.
- Но ведь и я недавно мать хоронил. Тоже ничего за душою нет.
- Я в долг прошу.
- Но нет у меня.
- Нет? Да ты только вчера обронил свою сберкнижку у проруби. Я же тебе ее вернул! Не для себя. Не на пьянку прошу. Тебе же будет стыдно, если я у чужих занимать пойду.
- А вы мне что - родные? Вклад! Ну и что? Нашел чем укорить. Я от себя отрываю. На консервах живу. По копейке собираю. А ты - дай! Не для вас копил. А то понравится умирать за чужой счет. Нашел! Ну и что? С книжки я ни для кого снимать не стану! - кричал Рафит.
Петро смотрел на него молча. Слушал. Потом одеваться стал. Натянув шапку поглубже на голову, к Магомету подошел вплотную:
- Сволочь ты! И посадили тебя не зря. Вот только на свободу таких как ты выпускают напрасно. Но ничего. Погоди. Таких как ты судьба наказывает. И похлеще, чем тюрьма. Не нужно твоих денег. Ни ему, ни мне. Обходились и обойдемся. Но ты, имея их, нищим сдохнешь! Как собака!
Резко повернувшись, он вышел из дома. И ночевать не пришел. Утром, встретившись с Рафитом на конюшне, отвернулся от него, как от незнакомого.
Магомет запрягал свою клячу. Потом взял и лошадь Геннадия. Хотел и ее запрячь. Но Петро, уже отъезжавший от конюшни, вдруг оглянулся. Увидел, вернулся к Рафиту. Взял у него лошадь Геннадия, молча отвел обратно. И сказал зло:
- Другой на ней работать будет. Завтра. Но если попробуешь тронуть кобылу - мозги твои в задницу вобью. Не смей к ней подходить! Дегенерат!
Магомет отступил молча. Поехал на речку на своей кляче. Набрал воды. Выехал на улицу села. Стукнул в дом, куда всегда привозил по утрам воду. Но выглянувший в дверь хозяин вдруг заорал:
- Убирайся отсюда! Не нужна нам твоя вода! - и, щелкнув дверью, ушел.
Магомет удивленно пожал плечами. Поехал к другому дому. Стукнул как всегда в окно. Выглянула хозяйка. Нахмурилась. Вышла не торопясь, как обычно:
- Мы у вас воду брать не будем. Больше не приезжайте к нам.
- Почему? - удивился Рафит.
Но женщина, ничего не ответив, молча ушла.
Рафит к третьему дому подъехал. Там старик в окно выглянул. И, тяжело переступая, на крыльцо вышел:
- С другим мы договорились. С прежним. Не вози нам больше.
В следующем доме и совсем обидно вышло. На стук Рафита
мальчишка сопливый, нос рукавом вытирая, вышел из дверей. Показал Магомету язык и крикнул, будто глухому:
- Проваливай отсюда, пока я Трезора на тебя не спустил. Никто у тебя воду брать не будет!
Понял Магомет. Понял, что Петро подговорил всех не брать у него воду. А тот никому из жителей села ничего такого не сказал. Просто выйдя из дома пошел в клуб. Там собрание проходило. Он зашел. Сам не зная зачем. Потерявший от горя голову. Тут его начальник коммунхоза увидел. Подошел. Спросил.
- Что не в настроении?
И рассказал ему Петро все.
Тот, слушая, только краснел. Головою качал. А потом взял за плечи Петра:
- Успокойся! Ну! Это мы все наладим. Сами.
Петро вышел из клуба. А начальник коммунхоза, дождавшись пока за ним закроется дверь, вышел перед жителями села.
- Вы уж простите меня! Я не по повестке, не по теме сказать хочу. О насущном нашем. Сегодня умер наш водовоз. Все вы его знаете. Я говорю о Геннадии, - председатель коммунхоза снял шапку. Оглядел зал. Все мужчины, даже дети сняли шапки. Минуту стояли молча.
Он был фронтовик. Две войны прошел. И приехал к нам н село. По семейным обстоятельствам. Помогал своим детям. Он из-за них здесь жил. Помогал не только своим детям, а и всем нам. Я думаю, мне не надо перечислять то доброе, что делал он нам всем, каждому дому, человеку. Это все останется в нашей памяти, в наших сердцах. Но теперь его нужно отправить в последний путь. Но сбережений у Геннадия не было никогда. Нет их и у его близкого друга- Петра. А ведь Геннадий был и нашим другом. Большим и бескорыстным. Я прошу вас всех помочь Петру. Проводить достойно нашего друга.
- Он сказал, что не может. Нет у него.
- Да врет он! Мы-то знаем! - возмутились работники сберкассы.
- Рафаэлов сказал Петру, что понравится, мол, нам умирать за его счет, - побагровел начальник коммунхоза.
- Подлец! Пришлый. Байкотировать его надо. Мерзавец! Три жизни думает прожить! Так что вы мне ответите? - спросил начальник. Все полезли в карманы. Доставали деньги. Через полчаса женщина составила список, и отнесла Петро утром пачку денег. Тот, изумленный, взял их, а потом сказал:
- Много собрали.
- А всем, что нужно, мы тебе поможем. И одеть его. И венки. Ты не беспокойся. Костюм Геннадию и ботинки сейчас принесут тебе.
- Так я уже не живу в том доме. А в общежитии ПМК. Так мне посоветовали. Пусть этот сам там живет. И хоронить Гену из коммунхоза будем.
- Ну что ж, мы туда и принесем, - сказала женщина и ушла из конюшни.
Еще в клубе решили люди не брать больше воды у Рафита. Решили сами. И как ни уговаривал начальник коммунхоза их - не лишать человека заработка - жители села не согласились на его уговоры.
До обеда Рафит мотался по селу с полной бочкой воды. А после обеда она стала схватываться льдом.
Злой, измученный, раздраженный подъехал Рафит к коммунхозу. Там люди толпятся. И только тут он вспомнил, увидев венки, что умер Геннадий.
Проходя мимо красного уголка, увидел гроб. Около него Петр, начальник коммунхоза, другие люди. Магомет пошел к ним.
Ох, какие злые глаза у них. Сколько в них холода! Больше, чем на улице. Как они смотрят на него! Но за что? - замедлил шаги Рафит.
- Поговорить я с вами хотел, - подошел он к начальнику коммунхоза.
- Здороваться сначала надо, не в конюшню пришли, - глянул тот на Магомета исподлобья.
- Я не к покойнику пришел! - огрызнулся Магомет.
- Говорите, что вы хотели? - сказал начальник, прервав спор.
- Я один-на-один хочу.
- А у меня ни от кого секретов нет.
- Не могу при них.
- Мы все жители одного села. Не стесняйтесь. Да и отношения у нас не таковы, чтобы уединяться, - усмехнулся начальник.
- Воду у меня не берут люди! Сколько времени езжу. Вода в бочке замерзает. Никто не хочет брать!
- А я при чем? Мне в коммунхоз воду вчера Петр привез. Еще неделю не потребуется.
- Сговорились! Я так и знал. Выживаете!
- Не забывайтесь, Рафаэлов, где вы находитесь! Я не могу заставить людей силой. Не могу приказать, чтобы покупали у вас воду, если они этого не хотят! Они мне не подчиняются у себя дома! И каждый из них волен в своих поступках вне рабочего места! - разозлился начальник коммунхоза.
- А как я теперь? Что делать буду? - растерялся Рафит.
- Без работы не останетесь.
- А как же лошадь?
- Другой будет на вашем месте. Обходились же мы без вас. И ничего!
- А заработки мои! Что, на оклад переведете?
- Хорошо! Будете возить воду в баню, школу и больницу, - ответил начальник.
- Но там же я копейки буду зарабатывать!
- Оклад, а не копейки! Мы все на окладах. Без чаевых живем. Чем вы лучше других?
Вечером Рафит сидел один в доме. Петро не пришел. И никто, из нуждавшихся в жилье. Он озирался по углам. Иногда ему слышались шаги на крыльце, но это обманчивое воображение рисовало желаемое. То виделось ему лицо Геннадия, то Петра. Так шли дни. И вот однажды он зашел в магазин. Купить продуктов решил. Люди в очереди зашушукались, захихикали. Вначале тихо. А потом откровенно, в лицо. Женщины пальцами стали на него показывать.
Магомет решил дождаться своей очереди на улице. Вышел. Стал у двери. Мужчины, стоявшие на крыльце, отошли от него. Стали отдельно. Рафит пошарил по карманам. Не оказалось спичек. Спросил у мужчин. Они, как раз прикуривали.
- Чего? Спичек? Понравится тут каждому на шармачка. Свои иметь надо! - и отвернулись.
Не думал брать бутылку Рафит, но настроение совсем упало. И решился. Взял. Дома поставил ее перед собой. Пил "винтом". Закусывал тушенкой, хлебом. А потом опьянел. Колотился кулаками. Проклиная село, людей и себя. Плакался темным углам на судьбу свою корявую. Но вот один угол ожил. Из него Геннадий вышел.
- Ну что тебе еще нужно от меня? - взмолился Рафит. И, глянув зло на улыбающееся лицо недавнего соседа, сказал:
- Оставь меня в покое.
- Даром отделаться хочешь? - рассмеялся Геннадий и, свернув фигу, ткнул ее в самый нос Рафиту.
- Уйди! Уйди отсюда! - заорал Магомет и вскочил, столкнувшись лицо в лицо со Скальпом, Тот, ощерив зубы, выжидал.
- И ты здесь? Ты всегда приходишь с бедой! Ты - моя беда! И я убью тебя! Убью! Ты сдохнешь, я буду жить! - схватил он со стола пустую бутылку и, отбив об угол печки ее дно, - кинулся с нею на Скальпа.
- Ты меня стариком сделал! Там! В лагере! Жизнь мою убил! Теперь я тебя! Больше тебе не уйти!
Но Скальп увернулся и растаял в углу.
Проснувшись утром на полу среди осколков стекла, он так и не мог вспомнить, что случилось? Откуда стекло? Голова гудела, как пустая бочка.
Рафит, едва пересилив себя, пошел на работу.
До вечера еле выдержал. А придя домой, сунулся в кровать не раздеваясь. И вдруг стук в дверь. Да нет. Это, наверное, опять показалось. Магомет повернулся на другой бок. Но кто-то снова стучит. Уже резче, настойчивее.
Рафит охая идет к двери. Открывает. И не верит глазам. Петро! Вернулся!
- Я за вещами! - отстранил его Петр и прошел в дом.
Он быстро складывал в чемодан вещи Геннадия и свои. Молчал. Магомет смотрел на него выжидательно. Вот Петро вынес чемодан. Поставил на улице. Потом вернулся. Взял стол, потом стулья. Вынес кровати. Собрал посуду. Вернулся за ведрами.
- Я куплю их у тебя. И стол, - предложил Рафит.
- В цене не сойдемся, - бросил тот через плечо. И, забрав остатки скарба, вышел из дома.
- Сволочи! Сявки проклятые! Будь я на свободе, вы бы рта не посмели открыть! - рычал Магомет,
Но через несколько дней, доведенный тоскою и одиночеством до крайнего отчаяния, решил наведаться к Клаве. Какое-никакое, а общение. Хоть будет с кем словом перекинуться. Эта его не станет презирать. Не отвернется. Ей мужик очень нужен. А ему с ней все легче будет. И ночью теплее.
Вечером, как только стемнело, он прокрался узкой тропинкой к знакомому дому. Стукнул в окно.
Клавдия открыла тут же. Увидев Магомета, ойкнула от неожиданности.
- Ты?
- Я!
- Чего тебе?
- В гости пришел, - осклабился он.
- Ну, проходи, - приоткрыла она дверь и первой вошла в дом.
Рафит торопливо снял шапку. Расстегнул пальто.
- Не торопись раздеваться, - остановила его баба.
- Почему? - удивился он.
- Поговорить надо.
- Не за тем я пришел, разве к тебе говорить ходят?
- Бывает и так, - нахмурилась Клавдия.
- О чем нам говорить?
- Было не о чем. А теперь есть.
- Иди ко мне, - хотел он обнять ее, но Клавдия отстранила его руки.
- Помнишь, ты тогда ушел.
- По глупости…
- Нет! На мое счастье! Ты сказал, что мы друг друга стоим.
- И теперь так думаю.
- Зря так решил! Я виновата. Но не перед тобой. И как бы ни жила- село от меня не отвернулось. И пальцем вслед мне никто не показал. Сволочью не назвал! Я телом виновата. Но не сердцем своим. Мою вину мне простят. А вот тебе! Нет уж! Даже мне с тобою противно рядом стоять. А ведь недавно ты оплевал меня. Змеею назвал. За бабью слабость мою. За нее. А сам и плевка моего не стоишь. Уходи! Пусть буду я в глазах села прежней, но не сегодняшней шлюхой крохобора! Вон! Вон из дома моего! - пнула она дверь так, что, грохнувшись о стену, та чуть с петлей не сорвалась.
Магомет выскочил из дома опасаясь скандала, криков. Кляня спою затею, он шел в темноте, спотыкаясь и падая.
Шли дни. И однажды Рафит, сев к тумбочке, стал подсчитывать. Да… немало он потерял, отказав Петру в тот роковой день. Ведь дай он тогда взаймы, тот уже вернул бы долг. А то и сам - вон сколько потерпи. Заработок стал совсем тощим. На книжку куда как меньше класть приходится. С нынешнего заработка далеко не прыгнешь. И люди… Они никак не могут его простить. Даже эта… Клавдия… Морду от него и теперь воротит. Как от прокаженного. Делает вид, что и не знакома она с ним вовсе. И не с ним провела в постели одну из ночей своих. И Рафит, назло бабе, всегда здоровался с нею там, где было больше людей. Он видел, как вспыхивало багровой злобой лицо ее. Как, отворачиваясь, вытирала баба досадные слезы, как стыдясь окружающих убегала, унося на слабых плечах расплату за слабость свою.
А он смеялся. Молча. Радуясь, что не один он в селе меченный. А и она.
Прошло еще два года. Такие же серые, одинокие. Похожие на плач сирот. Вот и подошла весна. Последняя весна его поселения в Каменском. Ничто не изменилось в жизни Магомета. И хотя люди не показывали теперь вслед ему, но и не забыли ничего. Они смирились с его присутствием, существованием в Каменском. Никто и никогда не заговорил, не поддержал разговор, не поинтересовался им. Он жил и не жил здесь. Он был тенью, на которую никто не обращал внимания.
Рафит все чаще приходил к берегу Пенжины. Садился на приглаженный водой валун. Доставал клубок черных ниток, взятый в память о матери. Она так и умерла, держа его в руках.
Черные витки ложатся на ладонь. Они такие же темные, как безысходность. Они такие же длинные, как остаток жизни у волка, изгнанного из стаи. Они такие же непрочные, как жизнь, которой осталось так немного. Они такие же тяжелые - как презрение.
Но их так мало - этих витков… Их легко можно сосчитать на ладони. А сколько еще осталось ему? Может больше, а может меньше? Черный клубок соскальзывает с колен и, подхваченный течением, раскручиваясь, плывет к воронке. Вот он подскочил на воде в последний раз. Исчез. Не стало его. Утонул.
МЕДУЗА
- О! Мать бы его в лоб! - ругнулся он, едва завидев показавшееся на берегу село.
- Тоже мне - Анапка! Едри ее в лапоть! Почти Анапа! Только рост пониже и говно пожиже!
И, оглядев коряков, столпившихся на берегу, загоревал:
- Одни туземцы! Ни одной человечьей рожи! - оглянулся он назад тоскливо.
- Иди, иди! - хмуро отозвался сопровождающий, и Медуза, чертыхнувшись, сошел по трапу на зашумевший галькой берег.
Проходя мимо женщин-корячек, подморгнул им. Те засмеялись. А поравнявшись с мужчинами, сказал:
- Привет, кенты! - Те удивленно посмотрели на приехавшего. Слова такого они не слыхали. Но увидев улыбающееся лицо Медузы, ответили.
- Здрастуй.
Сопровождающий, давясь смехом, заткнул рот платком. Навстречу им стайка корякских ребятишек бежала. Смеялись. Обгоняя друг друга, они заскакивали в воду босыми ногами. Обдавали друг друга брызгами. Один мальчуган разбежавшись, ткнулся головой в живот сопровождающему. В игре не заметил идущих по берегу людей.
Мужчина придержал малыша, ласково потрепал по голове. Тот, сказав что-то по-корякски, вернулся к детям.
- Иностранец сопливый! Ноги в цыпках, а хрен поймешь, что он лопочет, - бурчал приезжий.
- Ох и гад ты! Редкий! И зачем таких на поселение отправляют. Держали бы в лагере до конца срока! - возмутился сопровождающий.
- Я, гражданин начальник, только на язык такой. Но ведь поселение, как и сроки, не за него получаем, - усмехнулся Медуза и свернул вслед на дорогу, ведущую в село. И вдруг опешил, не поверил глазам.
По обе стороны дороги, на длинных, похожих на базарные прилавки столах, стояли: сметана в банках, молоко, творог; яйца и даже куры лежали, уже готовые, сваренные.
Прикрытые чистой марлей они дразнили, звали к себе.
- Если это базар, то где же продавцы? - удивился поселенец.
- Не базар это! Коряков к этим продуктам приучают, - буркнул сопровождающий.
- И что? Бесплатно?
- Да!
- А мне пожрать можно? Все равно же пропадет добро.
- Ешь, - остановился сопровождающий и, присев на скамейку, закурил.
Медуза запивал курятину сметаной, старался оторвать куски мяса побольше. От удивления, или от жадности - онемел. Он хватал банки со сметаной, выпивал их одну за другой, давился яйцами. Ему гак хотелось забрать это все, рассовать по карманам, за пазуху и есть, есть без остановки. Пока челюсти не устанут, и не заноют от боли. Он не мог оторваться от вида этакой груды продуктов, каких не видел много лет. Тряслись руки, губы, тряслась душа.
Смотри, поосторожней. А то беды не оберешься потом, - предупредил сопровождающий.
Ничего! Я железный, - еле открыл набитый до отказа рот Медуза, не боясь, что это приснилось и кто-то сможет запретить ему поесть, упустить из рук край сказочного стола.
Но набитый живот не смог больше воспринять ни глотка еды. И хотя глаза все еще были голодны, пришлось отступить от стола.
- Во горе-то! Неделю животом маяться будешь, - покачал головой сопровождающий и пошел, замедлив шаги. Медуза еле успевал за ним. Шел, икая, покряхтывая.
- Им что? Каждый день этот стол накрывают?
- Да.
- Во лафа! Это ж можно жить припеваючи. О харчах никакой заботы.
- С тебя высчитывать будут. Ты не национальное меньшинство. К этим продуктам приучению не подлежишь.