– Только не "в духе", а дословно. Они были опубликованы в какой-то из газет, кажется, во "Фёлькишер беобахтер", и я выписал их себе.
– Что весьма похвально с вашей стороны. Возможно, я просто не обратил внимания на эти слова.
– Во всяком случае, это было сказано истинным дипломатом, не позволявшим себе открыто вмешиваться во внутренние дела Германии. "Дескать, совершите переворот, уберите фюрера с политической арены – тогда и поговорим", – вот что скрывалось за напыщенной репликой лорда, – вновь вклинился в разговор полковник. – Мы же с вами возрадовались мирному присоединению Судет, мы слишком расчувствовались по этому поводу.
– Поскольку это единственное, что нам позволительно было делать в то время, – заметил адмирал.
– Сомневаюсь. Многое указывает на то, что Гитлера можно было убрать еще тогда, в Мюнхене, в сентябре тридцать восьмого года.
– Ну, уж тогда подобная затея выглядела бы – в политическом плане – чистейшим безумием, – проворчал Канарис. – Весь Мюнхен приветствовал фюрера как собирателя германских земель, новоявленного Барбароссу. А тут мы – со своей бомбой! После покушения немцы растерзали бы нас.
– А по-моему, после присоединения Судет взбудораженный Мюнхен куда желаннее приветствовал Чемберлена, что вызвало у Гитлера приступ желчного раздражения.
– Не думаю, что такая мелочь могла испортить фюреру настроение или хотя бы бросить тень на то общее впечатление, которое он вынес из этой мюнхенской говорильни. В конечном итоге победителем из конференции вышел он, а не Чемберлен или кто-либо другой. На этой встрече в верхах он добился всего, чего хотел и к чему стремился.
Внимательно выслушав адмирала, Крингер все же отрицательно покачал головой.
– Этим мог довольствоваться кто угодно, только не Гитлер.
– Как знать, как знать…
– Гитлеру нужно, чтобы немецкий народ еще и любил его, – философски заметил Крингер. – Настоящему диктатору мало осознавать, что народ покорился ему, важно знать, что этот, поставленный им на колени, народ еще и любит, просто-таки обожает его.
– Чтобы народ до смерти боялся его, – саркастически заметил Брефт, – и так же, до смерти, любил! Согласитесь, адмирал, в этом что-то есть от истинной натуры нашего фюрера.
3
На какое-то время в "каюте адмирала" воцарилось тягостное молчание. Так отрешенно, думая каждый о своем и глядя в пространство перед собой, способны молчать только заговорщики-неудачники, уже почти физически ощущавшие на своих шеях петли правосудия.
– Господа, – нарушил это эшафотное молчание адмирал, после того как наполнил рюмки коньяком, – полагаю, что вы навестили меня не только для того, чтобы предаваться воспоминаниям о давнишних неудачах.
– Совершенно верно, – охотно согласился Крингер.
Офицеры переглянулись и, поняв, что хозяин виллы провозглашать тост не собирается, молча подняли свои рюмки, а выпив содержимое, еще с минуту молча, отрешенно смотрели каждый в свою сторону, а точнее, каждый в свое "никуда".
– Нас все еще трое, – решился продолжить некстати прерванный разговор полковник Крингер. – У нас сохранились кое-какие связи и влияние. Далеко не все наши единомышленники арестованы.
– К чему вы клоните, полковник? – резко отреагировал Брефт. – Не могли бы вы объяснить мне, старому крабу, что вы опять замышляете?
– Вообще-то мои слова были обращены к адмиралу Канарису, – слегка побагровел полковник.
Адмирал удивленно взглянул вначале на Брефта, затем на полковника. В отличие от фрегаттен-капитана ему понятно было, к чему клонит Крингер, зато удивляло другое – что эти офицеры явились к нему, заранее не согласовав свои планы.
– Однако за этим столом нас сидит трое; кажется, вы сами только что обратили на это внимание, – в не менее резкой форме напомнил Крингеру фрегаттен-капитан.
– Адмирал старше вас по чину, и для меня крайне важно было знать его мнение.
И тут Канарис понял: пора вмешаться, чтобы не допустить открытой ссоры между ними.
– У нас с вами, господа, и так хватает врагов, – угрюмо заметил он, в душе уже не соглашаясь с тем, к чему ведет в своих рассуждениях полковник Крингер. – Так стоит ли затевать драчку еще и между собой?
– Затевать, ясное дело, ничего не стоит, – первым отозвался Брефт, – но согласитесь, господин адмирал, что, когда в матросских кубриках и в трюмах начинается буза, в кают-компании с самого начала должна быть полная ясность происходящего. Иначе придется то ли вывешивать на мачте пиратский "Веселый Роджер", то ли развешивать по реям половину взбунтовавшейся команды.
– Он прав, – поморщился Канарис, которому уже в принципе не нравилось, что после всех провалов, арестов и казней полковник вновь решается затевать эту "трюмную бузу". Причем делает это в его доме. Однако недовольства его хватило только на то, чтобы сказать Крингеру: – И вообще, выражайтесь-ка яснее, полковник. Темнить здесь уже нет смысла.
– Считаю, – все еще не мог угомониться этот закоренелый заговорщик, – что нам немедленно следует повести переговоры с некоторыми генералами из близкого окружения фюрера.
– Да вы что, действительно собрались составлять еще один большой генеральский заговор?! – вдруг изумился Канарис, словно бы только теперь по-настоящему прозрел.
– Разве у нас есть иной путь? Не переплывать же нам воды Ла-Манша с криками: "Не стреляйте, мы неудавшиеся берлинские заговорщики! Приютите нас!"
– Все, кто мог угодить в Плетцензее, уже угодили туда. Вы всерьез считаете, что и после второй волны арестов найдутся желающие восходить на все тот же эшафот?
– Но ведь не можем же мы и в самом деле сидеть сложа руки! Война вот-вот завершится.
– Вот и пусть завершается. Возможно, даже под стенами Берлина. Но только пусть она завершается солдатами, на поле брани, а не в кабинетах путчистов.
– Вы произносите эти слова, адмирал, как приговор самому себе, – процедил полковник.
– Вполне допускаю, что именно так они и прозвучали.
– Именно так, – неожиданно побагровел Крингер, поняв, что в роли бунтовщика выступает сейчас только он. Будь адмирал сообразительнее, он даже приказал бы своему офицеру арестовать Крингера, чтобы затем предъявить фюреру в качестве доказательства своей лояльности. Но, к счастью последнего, так далеко адмирал заходить не собирался. Наоборот, запоздало вспомнив об обязанностях хозяина дома, он вновь наполнил коньяком рюмки.
– А ведь адмирал прав, – неохотно включился в их диалог Франк Брефт и, не дождавшись тоста, опустошил свой коньячный прибор. – Судьбу Гитлера, как и Германии, теперь уже будут решать те, кто пройдет по руинам Берлина через изрытую окопами Европу.
– Еще полчаса назад вы, фрегаттен-капитан, были иного мнения, – огрызнулся Крингер.
– Но ведь еще полчаса назад мы не сидели в "каюте адмирала" и не слышали мнения самого адмирала. К тому же на столе не было бутылки прекрасного французского коньяка, появление которого всегда резко меняет ход моих сумбурных соображений.
– Ну, если ваши взгляды определяются букетами французских коньяков… – оскорбленно поджал губы Крингер, – тогда мне, пожалуй, стоит помолчать. Дабы не выглядеть человеком, провоцирующим вас на очередное богонеугодное дело.
– Фюреронеугодное, полковник, – ухмыльнулся Брефт. – Так будет точнее.
– …Вот вам и ответ на то, почему все наши заговоры против фюрера, сколь бы мудрено они ни были составлены, в конечном итоге завершаются полным провалом, – заключил полковник, считая таким образом, что тема исчерпана. – Мне очень жаль, господа, очень жаль!
Адмирал и фрегаттен-капитан отвели от него взгляды и благоразумно промолчали.
* * *
…После нескольких минут угрюмого, многозначительного молчания Канарис вдруг настороженно прислушался. Снизу донесся звон колокольчика, но он решил, что это явилась подруга Амиты. Как раз в это время она обычно и появлялась. Но еще через минуту воцарившегося в комнате молчания дверь распахнулась, и на пороге возникла сама Амита Канария. Мужчины ожидающе уставились на нее, сразу же обратив внимание, что она бледна и крайне встревожена.
– Что там у вас стряслось, Амита? – как можно спокойнее, сохраняя достоинство, почти высокомерно спросил адмирал.
– Там, внизу!.. – пролепетала она, поражая Канариса видом своего перекошенного от испуга лица. – Они уже здесь, они пришли!
– Кто "они"?
– Генерал Шелленберг и еще кто-то.
– Шелленберг?! – полушепотом уточнил Брефт, с нескрываемым ужасом глядя на адмирала.
– Не слишком ли рановато они явились? – рванул кобуру пистолета полковник. – У вас в доме есть какое-то оружие, адмирал? – решительно поинтересовался он. – Кроме вашего пистолета, конечно.
– Уж не собираетесь ли вы устраивать здесь стрельбу?
– Решать прежде всего вам, – напомнил ему Крингер. – Лично я могу делать вид, что ничего не происходит.
В ответ Канарис лишь великодушно пожал плечами:
– Значит, я не ошибся, этим человеком действительно оказался Вальтер… – глухим, подавленным голосом молвил он.
– Да-да, это Шелленберг, – подтвердила Канария, – и с ним еще какой-то офицер. Тоже в форме СС.
– Совершенно непредвиденный визит, господа, – поднялся Канарис. – Он пытался взять себя в руки, но у него это не получалось.
– Просто так, без звонка, генералы от СС визиты не наносят, – буквально прорычал фрегаттен-капитан и, подхватившись, метнулся сначала к одному окну, затем ко второму. Сейчас он был похож на разъяренного волка, пытающегося любой ценой вырваться из западни.
Зато полковник Крингер сидел теперь, сохраняя внешнюю невозмутимость. И Брефту трудно было понять, то ли он пытается делать вид, что неожиданный, необъявленный визит Шелленберга к адмиралу его действительно не касается, то ли решил продемонстрировать присутствующим, что такое настоящая прусская выдержка. Но именно он, сохраняя все то же спокойствие, неожиданно спросил:
– Так что там, за стенами дома, происходит, фрегаттен-капитан? Ваши предположения?
– Оцепления вроде бы не видно, и все же чует мое ржавое сердце, что Шелленберг прибыл с арестом. А если это так, – Брефт достал из подмышки пистолет, взвел курок и положил его теперь уже в правый карман брюк, – тогда придется с ним объясниться.
– Только без этого, без пальбы, – мрачно предупредил его Канарис. – Если и пришли, то за мной.
– И что же, вы так и дадите себя арестовать?! Покорно, как все остальные, пойдете на эшафот?
– Я сам распоряжусь своей судьбой. Вы же ведите себя как невинные гости. Попытаюсь дать вам возможность уйти.
– Ну уж нет, адмирал! Эсэсовцам я вас так просто не отдам. Этих мы прикончим, от остальных уйдем. Проверьте оружие, полковник. Что вы смотрите на меня, словно с похмелья?
– Я тоже не намерен устраивать здесь пальбу, – спокойно ответил Крингер. – Любая попытка сопротивления только навредит адмиралу.
– Что же вы в таком случае намерены делать?
– Для начала следует выяснить намерения этих двух господ.
– Разве они все еще не ясны?
– Прекратите, Брефт, – прохрипел Канарис, не в силах совладать со спазмом гортани. – Я найду иные способы защитить себя, законные.
– Не травите якорь, адмирал. Для заговорщиков законных способов не существует. На то они и заговорщики. По крайней мере, так считают в гестапо.
– Брефт прав, адмирал, – вдруг чувственно положила руки на лацканы кителя своего патрона Амита. – Их всего двое. Вам нужно бежать.
– Ступайте к ним, фрау Амита, – чужим, не терпящим возражения голосом повелел он, – и скажите, что через две минуты адмирал Канарис сможет принять их.
– А лучше – послать их к черту, – со слезами и все той же, такой знакомой, несбыточной надеждой в глазах молвила испанка, – и сейчас же бежать на Канары.
В ответ Канарис лишь грустно улыбнулся: "Какая неистребимая наивность: бежать на Канары!"
4
Первое, что отметил про себя Шелленберг, – адмирал, казалось, ничуть не удивился их появлению. Он словно бы знал, что "его время" наступит именно сегодня и что придут именно они.
Несмотря на июльскую теплынь, флотский китель Канариса был застегнут на все пуговицы. Худощавое, бледноватое лицо сохраняло то особое спокойствие, которое в подобной ситуации невозможно изобразить и которое даруется вместе с прирожденным мужеством и выработанным с годами риска особым флотским хладнокровием.
– Вы имеете право упрекнуть нас, господин адмирал, в том, что мы явились без предварительного звонка, – вежливо склонил голову Шелленберг.
– Наоборот, бригадефюрер, как профессионалу, мне пришлось бы упрекнуть вас в неосмотрительной предупредительности.
"Значит, он все понял, – облегченно вздохнул Шелленберг, исподлобья взглянув на пятидесятивосьмилетнего экс-шефа военной разведки. – Впрочем, выглядело бы странным, если бы понадобилось растолковывать ему причины нашего визита".
– Позвольте представить: гауптштурмфюрер барон фон Фёлькерсам…
– Мы давно знакомы с этим бравым офицером, считающимся одним из самых перспективных в группе коммандос Отто Скорцени.
– Простите, не знал о вашем знакомстве, – суховато соврал Шелленберг.
– Иное дело, что теперь многие господа офицеры предпочитают не афишировать наше знакомство. Я не имею в виду именно вас, барон.
– Ко мне это уж точно не относится, – заверил его гауптштурмфюрер.
– Прошу пройти со мной, господа. Я представлю вас своим гостям.
– Позвольте мне подождать здесь, господин бригадефюрер, – молвил фон Фёлькерсам, не решаясь следовать за хозяином дома.
Его рослая, плечистая фигура как-то сразу же наполнила все имеющееся в этой комнате свободное пространство, и в прихожей тотчас же стало тесновато.
– Мудрое решение, барон, – согласился Шелленберг.
Благовоспитанность гауптштурмфюрера как бы соединялась в данном случае с элементом предосторожности. Шелленберг уже выяснил, что адмирал в доме не один, поэтому благоразумнее будет, если опытный диверсант Фёлькерсам останется здесь, в прихожей.
Впрочем, бригадефюрер понимал, что на самом деле Фёлькерсам думает в эти минуты не о безопасности их мероприятия, просто ему не хочется присутствовать при их неминуемом объяснении. Еще совсем недавно барон служил под командованием адмирала, и прослыть среди сотрудников абвера конвоиром их шефа – не так уж и много чести.
В гостиной их ждало двое мужчин, приблизительно того же возраста, что и адмирал. Одного из них, Франка Брефта, Шелленберг уже однажды встречал в обществе Канариса; второго же, полковника Крингера, представленного хозяином в качестве дальнего родственника своей жены Эрики, урожденной Ваага, дочери пфорцхаймского фабриканта Карла Вааги, даже не успел разглядеть. Зато он сразу же уловил: оба офицера поняли, что появление здесь эсэсовского генерала – не случайность, и смотрели на него с откровенной враждебностью. Они были вооружены, и Шелленберг не сомневался, что, пожелай Канарис бежать, эти двое, не задумываясь, помогли бы ему вырваться из его рук. Только теперь он убедился, что идти арестовывать бывшего шефа абвера, не позаботившись о более надежном конвое, было с его стороны нерассудительно.
– Извините, господа, но придется попросить вас оставить меня наедине с господином бригадефюрером, – довольно сухо проговорил Канарис, обращаясь к своим гостям.
– Если вы так решили… – многозначительно молвил Брефт, все еще держа правую руку в кармане брюк, в котором лежал пистолет со взведенным курком.
– Собственно, мы и так собирались откланяться, господин адмирал, – поддержал фрегаттен-капитана полковник Крингер. – Извините, что отняли у вас столько драгоценного времени, отвлекая по пустякам.
– Напротив, ваше присутствие скрасило почти два часа моего ожидания.
И все трое присутствующих поняли, о каком ожидании ведет сейчас речь Канарис.
Оба офицера с тоскливой грустью взглянули на него, затем на Шелленберга, подтянулись, откланялись и с нервной поспешностью удалились.
– Неужели вы покинете нас, господа?! – вполголоса изумилась Амита, подаваясь вслед за ними. – Оставлять своего адмирала в такое время!
"А ведь если бы арестовывать адмирала прибыл кто-либо из чинов гестапо, – подумал Шелленберг, – эти господа оказались бы за решеткой вместе с ним".
– Слово флотского офицера, что никакого отношения к теме нашего разговора эти двое не имеют, – безупречно вычитал его мысли Канарис, опасаясь, как бы их присутствие не было зафиксировано в рапорте об аресте.
– Что воспринимается мною безо всякого сомнения, адмирал.
– То есть я хотел сказать, что этих господ вообще не было при… нашей встрече, – не решился Канарис употребить слово "арест".
– Естественно. Именно на этом я и хотел заострить ваше внимание.
Усадив бригадефюрера за стоящий посреди кабинета большой овальный стол, за которым он только что блаженствовал вместе с гостями за бутылкой французского коньяка, Канарис поставил перед ним чистую рюмку и наполнил ее благородным напитком. Но затем, окинув взглядом стол и гостиную, предложил Шелленбергу перейти в кабинет, где, как ему показалось, разговор будет выглядеть доверительнее. Бригадефюрер покорно последовал за ним.