Гибель адмирала Канариса - Богдан Сушинский 25 стр.


– И все же вы неубедительны, Канарис. Колония на одном из экваториальных островков – это куда привлекательнее гибели у берегов Огненной Земли или даже лагеря интернированных на одном из малообитаемых, продуваемых всеми антарктическими ветрами чилийских островков. Убежден, что очень скоро вы со мной согласитесь.

16

К счастью для смутьянов, фрегаттен-капитан фон Келлер не счел появление у своей каюты небольшой делегации моряков проявлением бунта или неповиновения. Командир "Дрездена" прекрасно помнил о своем "прегрешении трусостью" у фолклендских берегов, поэтому, доброжелательно выслушав матросов, заверил, что именно это – "уйти в спасительную Атлантику" – он и намерен предпринять. Но не сразу, по крайней мере не сегодня, а как только позволит ситуация, то есть как только удастся окончательно избавиться от грозной опеки англичан да немного подремонтировать судно.

К тому же фон Келлер напомнил матросам, что англичане все еще преследуют их, и спасение корабля зависит теперь от строгой дисциплины и сплоченности команды. А также пообещал, что, как только удастся оторваться от преследовавшего их крейсера "Глазго", он устроит для всей команды двухнедельный отпуск на берегу какой-нибудь из латиноамериканских стран.

Словом, услышав традиционное: "Понимаете, к чему я клоню?" – которым фрегаттен-капитан обычно завершал любой разговор, матросы согласились, что в общем-то он прав, и, вежливо поблагодарив командира за то, что "выслушал представителей команды", разошлись по своим местам.

Действительно, дни шли за днями, а крейсер-мститель "Глазго" все еще упорно бродил где-то рядом, словно хищник, пытающийся выследить раненую, теряющую силы добычу. Со временем фон Келлер убедился, что англичанин, словно опытный охотник, не откажется от своей добычи, поэтому спокойно отсидеться-подремонтироваться в одной из тихих чилийских бухт его крейсеру вряд ли удастся. А значит, следовало решаться на какой-то неординарный шаг. Единственный, к кому он реально мог обратиться в этой ситуации за советом и поддержкой, оставался обер-лейтенант Канарис. И в выборе своем командир не ошибся.

Еще во время службы в чине обер-фенриха на крейсере "Бремен" Канарис принимал участие в блокаде Венесуэлы. Именно тогда он по-настоящему "заразился" испанским языком и традициями идальго, а посему принялся за их изучение, упорно пытаясь присовокупить к своему прекрасному английскому, неплохому французскому и терпимому русскому еще и знание испанского языка.

И дипломатические навыки, а также знание языка и традиций аборигенов пригодились Канарису, когда при входе в извилистую бухту какого-то островка "Дрезден" чуть было не протаранил небольшой катер чилийской береговой охраны "Темуко".

Как выяснилось, командир катера уже знал о бедственном положении этого малого германского крейсера и о том, что его преследует крейсер англичан. Встреча с германцем в бухте своего острова оказалась для командира катера дона Нордино полной неожиданностью, однако он не только не растерялся, но и повел себя на удивление дерзко.

Наведя на "Дрезден" свой единственный пулемет, Нордино с помощью рупора потребовал от фон Келлера разоружить команду и вместе с ней принять статус интернированного. Причем потребовал этого в таких тонах и выражениях, что Канарису, выступавшему в роли переводчика, пришлось смягчать их, дабы не раздражать командира крейсера, который и так уже схватился за пистолет и нервно поигрывал им.

Однако все старания переводчика оказались напрасными. Услышав о требовании командира катера, барон фон Келлер просто-таки озверел от наглости "чилийского аборигена". Ясное дело, подчиняться требованию сторожевика он не собирался. С какой стати?! Одного снаряда любого из орудий крейсера достаточно было, чтобы разнести этот ржавый катерок в клочья.

Впрочем, существовал и другой вариант: прижать "Темуко" к ближайшим скалам и протаранить, дабы не привлекать стрельбой внимание англичан. Именно к этому и склонялся впавший в сомнения командир крейсера.

Казалось, уже ничто не способно было изменить намерения фрегаттен-капитана, но стоило Канарису уловить суть его замысла, как он тут же предложил фон Келлеру свой вариант:

– Мы ведь по-прежнему не находимся в состоянии войны с чилийцами, разве не так? – спросил он.

– Однако некоторые из них, – кивнул командир в сторону катерка, – уже пытаются воевать с нами. Понимаете, к чему я клоню?

– Всего лишь пытаются, господин фрегаттен-капитан. Так стоит ли доводить дело до пальбы и раздражать чилийские власти? Тем более что, потопив этот катерок, мы можем спровоцировать власти Чили на объявление нам войны. Что крайне нежелательно.

– Чили? Войну Германии?! – грубовато хохотнул Келлер, но, вспомнив, что за подобную провокацию он может пойти под суд даже на родине, с трудом согнал ухмылку с лица. – Хотя вы правы: дело не в реальных боевых действиях, а в дипломатических демаршах и политическом скандале.

– Именно этого нам и следует опасаться.

– Хотите сказать, что у вас созрел какой-то план? Кажется, вы намерены что-то предложить, обер-лейтенант, разве не так? – вдруг с надеждой спросил фон Келлер. И только теперь Канарис понял, что поигрывание пистолетом, как и желание растереть катерок о прибрежные камни, следовало воспринимать всего лишь как браваду.

– Вы правы, господин фрегаттен-капитан, намерен. Позвольте перейти на борт катера "Темуко" и от вашего имени провести переговоры.

– Переговоры? С командиром этого катера?! – презрительно поиграл желваками фон Келлер. – Разве что о том, каким способом предпочтительнее отправлять его на дно.

– Это самый нежелательный вариант, поэтому начнем с того, как бы нам мирно разойтись, сохранив достоинство каждой из команд, – объяснил Канарис.

Какое-то время Келлер наблюдал за сторожевым катером, на котором ждали его решения, и молчал.

– Ваши переговоры закончатся тем, что чилийцы возьмут вас в заложники и, во имя вашего спасения, потребуют от меня сдать крейсер. Понимаете, к чему я клоню?

– Они не похожи на пиратов. Обычные сторожевики. Поскольку раскаты мировой войны, которой охвачена чуть ли не вся Европа, докатываются и до берегов Чили, правительство этой страны пополнило свой сторожевой флот всевозможными рыбацкими шхунами и катерами. По-моему, одну из таких шхун вы и наблюдаете сейчас в этой бухте.

– Это не помешает им взять вас под арест как офицера судна, которое вторглось в территориальные воды Чили, – раздраженно объяснил фон Келлер. – Какие-либо действия против германского крейсера для капитана этой ржавчины – способ отличиться в глазах своего городка и поселка, а также в глазах властей. Поэтому они пойдут на любую провокацию, чтобы обострить отношения с нами.

– Глядя на имеющиеся на "Дрездене" следы от артиллерийских дуэлей, именно так они и могут повести себя, – признал Канарис. – К тому же они понимают, что в данном случае англичане выступают в роли их союзников.

– Значит, и этот вариант разрешения конфликта отпадает? – нерешительно, упавшим голосом предположил командир крейсера.

– Ни в коем случае.

– Неужели у вас созрел еще один план? – оживился фон Келлер.

– В подобных делах риск всегда существует, но именно поэтому прикажите как можно скорее переправить меня на борт "Темуко".

Еще с минуту фрегаттен-капитан натужно двигал туда-сюда острыми желваками, словно пытался разорвать ими туго натянутую кожу. При этом худощавое бледное лицо его не выражало ничего, кроме запоздалой и теперь уже совершенно бесполезной прусской спеси.

– Вы, конечно, храбрый офицер, обер-лейтенант…

– Благодарю, господин фрегаттен-капитан.

– К тому же я помню, что вам уже не раз приходилось вступать во всевозможные переговоры.

– Их было не так уж и много, – попытался Канарис заполнить очередную паузу, которой командир крейсера сопровождал каждую свою фразу.

– Не время заниматься бухгалтерией; главное, что у вас появился кое-какой опыт общения с этими латиносами.

– Именно так: кое-какой опыт, – признал Канарис.

– Так попытайтесь же еще раз блеснуть своим талантом дипломата, – завершил свою мысль фон Келлер. – На свой страх и риск, естественно. Понимаете, к чему я клоню?

Канарис угрюмо помолчал и более чем сдержанно произнес:

– По крайней мере, пытаюсь понять.

17

Фрегаттен-капитан приказал спустить шлюпку, но прежде чем позволить Канарису сесть в нее, подошел и, немного помявшись, извиняющимся, некстати осевшим голосом проговорил:

– Я знаю, что вы проявляете недюжинные способности в дипломатии…

– Вы уже говорили мне об этом, господин фрегаттен-капитан.

– Однако не уверен, что на этой ржавой посудине найдется человек, способный оценить ваши способности. Понимаете, к чему я клоню?

– Попытаюсь быть предельно убедительным.

– Трудно предположить, как сложатся ваши переговоры, зато совершенно нетрудно понять, что чилийцы попытаются арестовать вас, чтобы допросить, или использовать в виде заложника.

– Стоит ли гадать?

– Не гадать, а предвидеть, – сухо уточнил Келлер. – Понимаете, к чему я клоню?

– Через несколько минут все прояснится, – беззаботно успокоил его Канарис.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы оказались в их руках, обер-лейтенант.

– В таком случае наши желания сходятся.

– Вы не поняли меня, обер-лейтенант, – голос командира крейсера становился все жестче и жестче. – Я хотел сказать, что было бы крайне нежелательно, чтобы вы оказались в их руках. Крайне нежелательно, понимаете, к чему я клоню?

– Французы в таких случаях успокаивают себя: "На войне как на войне!"

– Мне плевать на то, что по данному поводу думают французы, – хрипловато проговорил фон Келлер. Он никогда не скрывал своего презрительного отношения к представителям всех наций, кроме германской. Порой Канарису казалось, что этой странной брезгливости по отношению ко всем инородцам барон подвержен от рождения. – Вы в принципе не должны оказаться в руках этого дона, как его там…

– Постараюсь.

– Да уж потрудитесь! – сейчас командир крейсера говорил таким раздражительным, агрессивным тоном, словно подозревал, что обер-лейтенант сам намерен предложить себя чилийцам в качестве заложника или пленного. – Иначе придется топить катер аборигенов вместе с вами. Вы ведь понимаете, что это совершенно недопустимо – чтобы вы предстали перед чилийской контрразведкой, а то и перед правосудием?

Они встретились взглядами, и Канарис понимающе кивнул.

– Установка ясна, господин фрегаттен-капитан. Я найду способ уйти.

– То есть сумеете бежать? – скептически уточнил командир крейсера, решив, что обер-лейтенант опять не понял его намека.

– Я сказал именно то, что сказал, господин фрегаттен-капитан: "уйти", – не стал на сей раз деликатничать с ним Канарис. – То ли от чилийских пограничников, то ли из жизни.

– Вот это уже решение истинно германского офицера, – похвалил его командир "Дрездена".

– Для меня это высшая похвала, – искренне, без малейшего налета иронии, молвил обер-лейтенант.

– И дай-то Бог, чтобы… Словом, вы понимаете, к чему я клоню.

Отходя на шлюпке, Канарис захватил с собой только бутылку французского коньяку и коробку гаванских сигар из запасов командира. В успехе он не сомневался, а вот настроение фрегаттен-капитана ему решительно не нравилось. Единственное, чего он опасался, – чтобы командир крейсера не приказал открыть огонь еще до того, как с катера сообщат, что его офицер арестован.

И расчет обер-лейтенанта оказался точным: еще недавно этот катер был всего лишь обычной рыбацкой шхуной, и теперь его командир и владелец чувствовал себя польщенным тем, что командир мощного боевого корабля прислал к нему офицера-парламентера. Это сразу же настроило его на великодушный лад. К тому же Канарис довольно быстро сумел определить главную цель командира сторожевика: этот сорокалетний разбитной моряк, потомок какого-то испанского идальго и настоящий морской бродяга по совместительству, хотел всего лишь одного: чтобы германцы отказались от захода в бухту, на берегу которой располагался его родной рыбацкий поселок.

Канарис попытался объяснить, в каком сложном положении оказалась команда крейсера, и заверить, что она не собирается ни нападать на поселок, ни причинять какие-либо неудобства его жителям. Наоборот, многие рыбаки смогут немного подработать, продавая морякам вино и всевозможные продукты. Однако на дона Нордино, в пропахшей рыбой и водорослями каюте которого они пытались договориться, эти его доводы никакого впечатления не производили.

– В поселке всего лишь четыре сотни жителей, – мрачно просветил Канариса "дон капитан Нордино", как он себя величал. – И очень мало ружей. Поэтому мы хотим жить в мире.

– Разве вам кто-либо угрожает?

– Уже трижды на нас нападали пираты, обосновавшиеся на лесистом острове в десяти милях отсюда.

– Господи, откуда здесь взяться пиратам?! – артистично удивился Канарис.

– В основном это моряки с какого-то затонувшего неподалеку колумбийского судна, к которым присоединились группа беглых чилийских каторжников и несколько непонятно как оказавшихся здесь аргентинцев. В стычках с ними мы потеряли шестерых жителей, в том числе двух молодых женщин, которых эти бандиты похитили. Только поэтому мы сами уговорили пограничного начальника нашего края превратить шхуну "Темуко", названую так по названию поселка, в сторожевой корабль.

– Если вы позволите нашему крейсеру войти в бухту, чтобы подремонтироваться, никакие пираты сюда не сунутся.

– Пираты, возможно, не сунутся, зато вместо них придут англичане и разнесут поселок Темуко из своих орудий, – мрачновато ухмыльнулся дон Нордино. В облике этого человека не было ничего аристократического. Это был грузный неповоротливый увалень, с морщинистым лицом беглого каторжника и взглядом человека, привыкшего к отчаянному риску. – Нет, этот вариант я уже обдумал. Все сложилось бы по-иному, если бы команда вашего крейсера сдалась.

Канарис демонстративно расхохотался, сосредоточенно всмотрелся в выражение лица командира катера и вновь расхохотался.

– Сдаться вам, дон капитан?!

– Не пытайтесь оскорблять меня, обер-лейтенант, – вспомнил о своей испанской гордыне дон Нордино. – Это никогда не остается безнаказанным.

– Тогда почему вы решаетесь оскорблять меня, германца?! Вы всерьез полагаете, что команда лучшего крейсера германского Военно-морского флота сдастся команде вашего катерка из пяти необученных военно-морскому делу рыбаков?!

– Зато мы сделаем все возможное, чтобы ваше интернирование выглядело как можно почетнее. К тому же всегда были бы благодарны за подаренный нам корабль. Если же сюда сунутся англичане, отбиваться будем вместе. Хотя вряд ли они решатся на войну с нашим государством.

– Но ведь власти сразу же отберут у вас крейсер, дон капитан, чтобы превратить его в свой боевой корабль.

Капитан решительно покачал головой.

– Этого мы не позволили бы, поскольку этот вариант я тоже обдумал. Мы посадили бы крейсер на прибрежную банку и использовали его как приморский форт. Представляете, каким мощным был бы этот форт! Ни один пират на наш остров не сунулся бы. Крейсер в виде форта и шхуна "Темуко" в роли разведывательного корабля. Оставалось бы возвести пару огневых точек на самом острове – а власти поощряют островитян, которые заботятся о безопасности своих островов, каких у нас до сотни, – и наш горный поселок превратился бы в неприступную крепость.

Канарис понимал, что дону капитану нужно выговориться, поэтому сагу его об острове-крепости и крейсере-форте выслушивал терпеливо, всячески изображая и демонстрируя неподдельный интерес. В иллюминаторе плавно покачивались на небольшой волне два грубо сработанных из дикого, почти необработанного камня строения, одно из которых, очевидно, служило рыбацким лабазом, а в другом наверняка располагалась контора местной артели. Весь остальной поселок скрывался за прибрежной грядой, и существование его угадывалось лишь по увенчанному крестом шпилю местного храма.

Нужно было отдать должное капитану Нордино: он не лишен воображения, любил пофантазировать, и Канарис был слегка разочарован, узнав, что мэром поселка, а значит, и губернатором островка, оказался другой человек, местный учитель, – тихий, богобоязненный и нерешительный. На вопрос, почему же так произошло, что мэром оказался не он, дон капитан снисходительно пожал плечами:

– Так решили власти. Хотя какое это имеет значение? Да, со всеми своими хлопотами жители, конечно же, идут к губернатору, но сам губернатор затем идет ко мне. Оказывается, такой порядок вещей устраивает всех, даже наши континентальные власти.

– Главное, что он устраивает вас, – подыграл ему парламентер.

– Вы правильно уловили суть. Кстати, мне хотелось бы осмотреть ваш корабль. Никогда в жизни не был на крейсере, даже на чилийском… если только он у нас имеется… – и капитан вопросительно взглянул на Канариса.

– Вряд ли командир германского крейсера позволит вам это, – как можно мягче ответил обер-лейтенант. – И его можно понять: не положено. Командир чилийского крейсера поступил бы точно так же, – заверил он дона капитана. – Если вас интересует командирская каюта, то вряд ли ее можно назвать апартаментами. Никакого сравнения с каютами некоторых пассажирских лайнеров.

– Уверен, что со временем на вечной стоянке в бухте появится и пассажирское судно… – поделился своими надеждами капитан Нордино. – С детства хотелось пожить на настоящем судне, а не на этом катерке.

Только теперь Канарис вспомнил о корветтен-капитане Марктобе, давно мечтавшем основать некий островной поселок германских моряков. Вот кого следовало послать на переговоры к дону капитану, вот кто сумел бы оценить планы чилийца!

– Однако мы отклонились от сути разговора, ради которого я прибыл на "Темуко". Мой командир откажется воспринимать причину столь затянувшихся переговоров.

Они выпили по рюмке коньяку, выкурили по сигаре – и сошлись на том, что капитан "Темуко" уводит свою "грозу морей" в бухту, к причалу родного поселка, и забывает о встрече с крейсером, а командир крейсера отказывается от захода в бухту, чтобы не лишать спокойствия обитателей поселка.

– Так вы не пригласите меня на крейсер? – прищурился дон капитан. – Хотя бы из гостеприимства.

– Военные суда созданы не для демонстрации радушия, – напомнил ему Канарис. – К тому же я опасаюсь, что, выслушав ваши требования о сдаче, мой командир не только не отпустит вас, но и потребует сдачи команды катера.

Канарис не был уверен, что капитан Нордино поверил в возможность такого исхода его визита, но прощание выдалось сухим и даже несколько жестковатым.

Выслушав доклад Канариса после его возвращения с "Темуко", фон Келлер проводил взглядом уходившую в глубину бухты-фиорда сторожевую шхуну, затем, воспрянув духом, прямо у трапа объявил обер-лейтенанту благодарность и сразу же велел зайти к нему в командирскую рубку.

Назад Дальше