– Черновики. А серьезные бумаги, они и требуют серьезности… Ну, ты сам-то потащишь разве на дом улику?
– Да, подстава. Ну что ж, тогда гоним в институт.
– Что ж, поехали, – с деланной неохотой согласился Астахов, прикидывая, что при входе главное рывком перескочить через вертушку, а дальше при помощи вооруженной охраны можно будет отбиться. Особенно чесалась рука на ухмыляющегося грубияна здоровячка.
Но надежда угасла так же быстро, как и появилась.
– Да не, Гордей, – вмешался сидящий рядом. – Петраков говорил, что вечером институт перекрывают. Туда теперь до утра не попасть.
– Так? – зловеще поинтересовался Гордей.
– Может, и так, – вынужден был подтвердить Астахов.
– Чего ж тогда прикидывался? Иль наколоть думал?.. А ты, налоговичок, как погляжу, штучка.
– Да нет, ребята. Просто забыл. Я-то к ним по ночам не хожу, порядки не очень знаю. Мое дело – проверка. Так что подъезжайте с утра. Сядем, доедем. Там и отдам. Подходит?
– Почти, – улыбнулся Гордей, но теперь от улыбки его Астахову стало неуютно. – Стало быть, делаем так. Мы тут с тобой до утра покантуемся, чаек погоняем, в картишки перекинемся. Ну, чтоб тебе не больно скучно было. А ребятки мои трое как раз пока в Веденеево сгоняют. Барышню твою прихватят. А чего? И ей потом на автобусах тащиться не придется, и тебе спокойней. А уж как сигнал от Петракова получим, что векселя на базе, так и твою – гуляй – не хочу. Нет возражений?
– Этого нельзя, мужики! – Астахов почувствовал, как пот прорвал его поры, и он разом слипся с рубахой. – Женщина ни при чем. Я-то у вас здесь. Я вам нужен, не она. Сами поутру и разберемся. Ну, мужики?
– Так бы так, – сморщился Гордей, – и нам тащиться не в цвет. Но надежней. Да ты не дрейфь так, отец, мы ж тоже при понятии: никто ее не обидит. Ну, если ты, конечно, чего не выкинешь.
– Мужики! – Астахов поперхнулся. – Вы поймите – нельзя ее пугать. Порок сердца у нее. Она… Нельзя этого.
Сзади раздался хлюпающий звук, на который все быстро обернулись, но увидели лишь захлопнувшуюся дверь соседа.
– Нельзя, – умоляюще повторил Астахов. – Даже если не скажете, но ночью, чужие. Да если что с женой, разве я вам потом чего отдам?.. Я ж зубами рвать буду!
– Гордей, может, ему зубки-то сразу и проредить, чтоб после чего не вышло? – лениво пошутил все тот же здоровяк, и Астахов не шутя принялся примериваться допрыгнуть до него.
– Не пугай человека, – охолодил подчиненного Гордей. – А за женой сгонять все-таки придется. Через часик. Как раз ближе к утру возьмем. К восьми доставим. Ну а дальше – по результату. Вот так и порешим! Или, – он присмотрелся к хозяину, – есть другой вариант? А, отец?..
Астахов тяжело покачал головой.
– Стало быть, утверждаем этот. На том и подписались. А теперь, не в дружбу, но и не в службу, завари чайку. Гости у тебя все-таки.
С трудом передвигаясь на сделавшихся непослушными ногах, Астахов поднялся, прошел мимо входной двери, возле которой на табурете расположился один из пришельцев. Едва не ударившись о косяк, повернул на кухню.
"Ниночка! Ниночка моя! – билось в голове. – Что ж делать-то?.. Ну, Мишка, соседина падлючий, перебрал ты. Если что, ноги вырву".
– Николаич! – послышалось ему.
– Николаич! Это я, Мишка! – горячий шепот доносился из-за буфета. Там, заколоченная когда-то фанерой, выходила на кухню вторая дверь из комнаты соседа. – Ты прости, не хотел я так-то. Не думал. Я ж не по злобе! Просто из мести. А потом, они мне тоже в глаз закатали. Даже за пузырем не отпустили. Может, сделать чего?
– Из дома выбраться сможешь? – стараясь шептать одними губами, поинтересовался Астахов.
– Так и… делов-то. Сколь раз через балкон. Как ключи, значит, по газу посею, так и…
– Тогда слушай. Я сейчас в туалете за бачком телефон запишу и фамилию. Сходишь после меня. Ну и…
– Да понял, сделаю. Николаич, ты не думай! Я все как скажешь! Я и на обмен, если чего. Не по злобе получилось. Так – мстительство.
– Не слышны в саду даже шорохи!.. – нещадно фальшивя, забасил вдруг Астахов.
– Ты что это завыл? Соседей, что ли, собрать решил? – поинтересовался входящий на кухню Гордей. – Иль крыша пошла?
– Пойдет с вами. Давай кого-нибудь из своих подручных в помощь. Стол накрыть поможет. А я пока в сортир.
– Обдристался дедок, – загоготал здоровяк. – Теперь всё сдаст.
Подлесный, рассекая фарами проселочную дорогу, мчался в темноте, нещадно гробя об ухабы недавно купленный "жигуль". На панели потряхивался прикрепленный мобильный телефон, на соседнем сиденье подпрыгивал приготовленный пистолет "Макаров". Времени было в обрез.
Из суматошного ночного звонка соседа он сумел понять две вещи: во-первых, Астахов захвачен на квартире неизвестной бригадой, скорей всего из-под "Балчуга", которая пытается вытряхнуть из него какие-то добытые документы. И во-вторых, что часть этой группы вот-вот выедет за семьдесят километров от Москвы за женой Астахова, которую собирались использовать в качестве заложницы. Сам Астахов о семье особо не распространялся, но из разговора с Дерясиным Подлесный помнил, что жена Астахова, над которой он трясется, страдает врожденным пороком сердца. А потому, представив возможные последствия, отзвонился в службу безопасности банка и направил группу на выручку Астахову. Сам же, не имея времени захватить подкрепление, рванул на Веденеево по хорошо известной ему короткой, но, увы, вдребезги раздолбанной дороге. Варианты были просты: постараться приехать первым и вывезти семью Астахова до подъезда бандитов. Ну а если не удастся успеть… – Подлесный скосился на "Макаров". Кажется, сосед сказал, что поедут трое. Трое против одного. Но он о них знает, а они про него нет. Нормальная математика. Как всегда, в преддверии опасности Подлесный почувствовал нарастающее злое веселье.
Он уже подлетал к окраине деревни, когда затрезвонил мобильник.
– Вячеслав Иванович? Группа захвата на проводе. Мы в квартире Астахова. Всё без конфликта.
– Лежат?
– Как миленькие.
– Что Астахов?
– В порядке вроде. О жене беспокоился.
– Там из их числа группа одна за ней выехала…
– Уже порешали. Объяснили главному ихнему, Гордей – кличка, что к чему. Оказался понятливым. При нас отзвонил, дал отбой. Чего дальше?
– Шпану заберите. А Гордея этого придержите до меня. Через час буду.
Пока шел разговор, Подлесный успел развернуть машину, на этот раз с удовольствием направив ее в сторону ухоженной трассы.
Мимо караулящих у двери секьюрити Подлесный прошел в комнату, где в кресле откинулся Астахов.
– Чего так долго? – поднялся тот навстречу.
– Да так. По делам заскочил. Встреча одна… сорвалась. Как сам?
– Уже лучше, – рядом стоял опорожненный наполовину флакончик валидола.
– А где?.. – еще не договорив, Подлесный обнаружил нахохлившегося в углу крепкого мужчину. Всмотрелся.
– Гордей, говоришь? – уточнил он. При звуке его голоса мужчина в свою очередь быстро вскинул голову. И – упруго поднялся.
– Вячеслав Иванович? Не ожидал.
– Да и я. Слышал, что уволился. Что, стал быть, "крышуешь" на каком-то рынке. Но чтоб рэкетом промышлял…
– За что платят, тем и занимаемся. Вы-то тоже, как понимаю, больше не при погонах.
– Да. Я сейчас в "Возрождении". А как ты под "Балчугом" оказался?
– Под "Балчугом"? Почему это? – удивился Гордей. – Я вот тут… – в свою очередь, покопавшись, он выложил визитку. – В курсе, кто за этим?
– Слышал. Братки. Да, дожилась страна!
– Чегой-то вы? – заинтересовался Гордей.
– Да так, лейтенант. Песню припомнил хорошую – "Служили два товарища в одном и том полке"… Ну и что у вашей братвы за интерес к институту?
– Да нет особенно интереса. Просто кафешку арендуем отмывочную. Ну, и мужичок один, дело это организовавший, попросил налоговичка укоротить. Отобрать у него какие-то векселя изъятые.
– Важные документы? – Подлесный повернулся к Астахову.
– Не то слово.
– И где они?
– Да вот, – Астахов преспокойно вытащил из запасного кармана пиджака несколько свернутых бумаг.
Глаза Гордея расширились.
– Ну, блин, всякое было. Но чтоб так лопухнуться. – Он с силой хлопнул себя ладонью по щеке. – Хорошо хоть моих убрали, позору меньше. А вы, отец, железный человек… Только какие дела у "Возрождения" с налоговой?
– А такие, что инспектор этот на банк работает. Мы эту проверку и навели.
– Стало быть, в чужие разборки влезли, – расстроенно констатировал Гордей. – Втемную, значит, с нами сыграть решил сучок этот. Вроде делов-то всего: налоговичка опустить? А если б знали, что за ним банк, – на хрен бы нам этот базар?
Он разглядел ухмылку Подлесного, осекся:
– Въелось уже. Сами знаете, с кем поведешься… В общем, если надо чем ответить…
– То есть у ваших интереса здесь нет?
– И не будет. Кроме одного. Я этой змее очкастой за подставу лично яйца поотрываю.
– Это ваши проблемы. Виктор Николаевич, у вас претензии есть?
– Да нет. Обошлось вроде. – Астахов огладил сердце.
– Тогда – разбежались, – Подлесный поднялся. – Ну, бывай… лейтенант Гордей.
– До встречи, Вячеслав Иванович.
– Да лучше б не встречаться. Здоровей будет, – Подлесный пожал на прощанье протянутую руку.
Грохнула входная дверь. Застучали по лестнице кованые башмаки. Завелся в ночном дворе мотор.
– Надо же – Гордей. А неплохой когда-то оперок намечался.
– Документы чрезвычайной важности. Их бы побыстрей Забелину. – Астахов положил векселя туда, куда не успел в институте, – в портфель.
– Быстрей не получится. Забелин на пару дней вылетел в загранку. Так что завтра утром заскочим в офис, кинем пока в мой сейф… Ты не возражаешь, если я у тебя до утра на диванчике перекантуюсь? Тем более… – Он посмотрел на часы. – Мать честная! Около шести! Веселая получилась ночка. Каково, Виктор?
– Слава! – Астахов налил до верху пару стаканов водки, подошел вплотную. – Спасибо тебе! Ты ведь даже не знаешь, чем могло всё закончиться. У жены моей, у Ниночки… – Голос его прервался.
– А зачем мне это знать? – Подлесный с удовольствием перехватил у него один стакан. – Я знаю главное: у тебя беда, моя обязанность – подпереть. Это нормально. Мы ж – команда!
Глава 7 Трудное счастье
– Гаспадын Забэлин! – Адвокат Полакис Саррис, подчеркивая торжественность момента, выбрался из кресла, грузно отдышался – в Лимассоле крепко зашкалило за тридцать градусов, и, несмотря на кондиционер, старый адвокат изнемогал от духоты. – Йа имэю передавать вас… вам. – Он запутался и живо продолжил по-английски.
– Господин Саррис поздравляет вас с регистрацией вашей офшорной компании, – сидящая подле Юля вернулась к роли переводчика. – Он выражает надежду на длительное сотрудничество и сожалеет, что не может пригласить на обед, – через три часа у него начинается процесс в Никосии.
– Ноу проблем. – Забелин, который, по правде, тоже притомился от жаркого обмена любезностями, охотно поднялся. – В следующий раз. Скажи ему, что я благодарю и прочая, прочая…
Они спустились на улицу, где на солнцепеке вот уж более часа, равнодушный к жаре, дремал привезший их из аэропорта кипрский таксист.
– Ну-с, довольны вы своим приобретением?
– Приобретением? – Забелин пристально всмотрелся в легонькое, облепившее фигурку платьице, делая вид, что не понял вопроса, и испытывая томительное удовольствие при виде ее нарастающей растерянности.
– Я имею в виду компанию.
– Ах, только компанию?
– Душно. – Юля насупилась.
– Да, скверный городишко. – Лимассол, низкорослый, покрытый, будто коростой, парящим вспученным асфальтом, Забелин не любил. – Хотя есть здесь одно место, где можно отдохнуть. С делами закончили. Купальник захватила?
Он незаметно перешел на "ты". За несколько тысяч километров от Москвы к нему пришло наконец легкое, дурашливое настроение.
– Конечно. Я же не в тундру летела.
– А… то есть не в тундру.
Они забрались на заднее сиденье. Водитель при этом не сделал ни малейшего движения. Только один глаз его раскрылся и выжидающе смотрел на пассажиров через салонное зеркало.
В него развеселившийся Забелин и подмигнул.
– Тогда скажи этому аборигену, пусть гонит в аквапарк.
– В аквапарк?! Но мы еще даже не разместились.
– Ты что, была в аквапарке?
Она чуть мотнула головой.
– Вот видишь. А споришь!
Посреди изнуряющего асфальтового зноя над городом разноцветными змеями переплелись витые трубы – здесь разместился аквапарк, – наполненный свежестью, плеском воды и беззаботными людскими криками оазис.
В ожидании ушедшей переодеться Юли Забелин подтащил к бассейну два шезлонга и стал озираться, с самодовольством предвкушая ее удивление при виде его мускулистого, не расплывшегося пока тела. Но появившаяся из кабинки щупленькая фигурка привела его в уныние. "Забелин, Забелин, старый ты Забелин! Куда тебя понесло?" – уговаривал он себя, глядя, как по привычке, выработавшейся на загаженных подмосковных пляжах, высоко поднимает она белые, будто лишенные пигмента, ноги. – Что-то не так? – чутко угадала она, неловко остановившись перед ним с одеждой, стеснительно прижатой к маленькой грудке. В лице ее проявились такая беззащитность и ожидание обиды, что что-то дрогнуло в нем, как тогда, у церкви. Решительно отобрав одежду, он бросил ее на свободный шезлонг и повлек Юлю к ближайшему аттракциону.
– Расслабьтесь, сударыня. Мы на отдыхе, и нас ждут великие дела.
– Но я боюсь, – беспомощно пролепетала она.
Они остановились перед двумя широкими жерлами, откуда то и дело с воплями вылетали и с брызгами погружались под воду люди.
– Боюсь, – убежденно повторила Юля.
– Но ты же со мной! – Забелин вошел в роль всезнающего покровителя. Он подхватил освободившийся двухсекционный баллон, поднял его над головой и, увлекая девушку, начал подниматься по лестнице.
Наверху, сперва, приподняв, усадил в круг Юлю, затем уселся сзади.
Их подтолкнули, и круг вошел внутрь черной, наполненной стремительной водой трубы.
– О Боже! – в страхе от темноты вскрикнула девушка. Она изо всех сил вцепилась в веревки. Круг завертело и повлекло вниз, разгоняя. На каком-то повороте их занесло.
– А-а! – в томительном страхе закричала Юля.
– А-аа! – млея от восторга, заорал во всю силу легких Забелин. Крик их, соединенный с криками других, наполнил трубу гулом.
– Я боюсь! Алешенька, родной, боюсь! – послышалось ему среди гула, и в следующую секунду их вынесло на финишную прямую и выплюнуло в бассейн, в который, не переставая кричать, погрузились они с головой.
Мокрый Алексей поймал и развернул к себе Юлю.
– Ты что сказала? Что ты сейчас сказала? – Он обхватил ее плечи. Но девушка, беспрерывно моргая от набегающей на глаза воды и жмурясь на солнце, лишь чему-то улыбалась. – Стало быть, послышалось, – огорчился Забелин. Войдя в азарт, показал на возвышающийся в стороне высоченный, словно лыжный трамплин, желоб. – А туда слабо?
– О нет! Только не это.
– Что хочет женщина, то хочет бог, – разыгравшийся Забелин потащил упирающуюся Юлю к подъему на самый крутой аттракцион. Через несколько минут они стояли на высоченной горе перед началом спуска. Далеко внизу среди бассейнов копошились презренные букашки. При виде их Забелин понял трех нерешительно топтавшихся подле и матерящихся по-русски мужиков.
– Давай сойдем, – прижалась к нему подрагивающая Юля.
Может, он бы и сам сошел, если бы не прижалась, да и мужики если б не с таким сочувствием глядели. А потому, отстранив девушку, шагнул к желобу.
Смуглый от въевшегося загара киприот что-то сказал.
– Чего ему надо?
– Он говорит, – перевела девушка, – что надо лечь на спину ногами вперед, ноги перекрестить и руки сложить на груди.
– Точно. Чтоб потом в морге не перекладывать, – мрачно прокомментировал один из колеблющихся. И, похоже, окончательно себя запугал, потому что решительно сплюнул: – А ну его на хрен, что я вам, Ариэль какой? Пошли отсюда, мужики. Тем более что не допили. Заодно и этого внизу подберем. Что останется. Сопровождаемый этой ласковой напутственной речью, Забелин улегся на спину, с нарочитой бодростью помахал пальчиками Юле и, как учили, сложил руки. Его подтолкнули, так что он едва успел скрестить ноги, и тело с нарастающей скоростью понеслось по желобу. В какой-то момент оно даже оторвалось от поверхности. Забелин замер, пытаясь сохранить остатки самообладания, поспешно сделал глубокий вдох и в следующее мгновение с шумом погрузился под воду.
Гордый и взъерошенный, вылез он из желоба. Высоко наверху стояла малюсенькая фигурка со сложенными на груди руками.
– Воздуха, воздуха набери! – попытался докричаться он.
Она вяло махнула и опустилась в желоб. А еще через секунду безмолвно пронеслась вниз и погрузилась под воду. Увидев, как беспомощно она барахтается, потеряв ориентацию, Забелин бросился к желобу и, выхватив, поспешно поставил на ноги.
Рот ее был широко открыт, она хрипела, выпученные глаза были полны ужаса.
– Я ж кричал, чтоб не дышала, – прижимая к себе содрогающуюся от непрерывного озноба девушку, виновато бормотал Забелин. Так и стояли они. Она, вздрагивающая у него на груди, и он, то и дело неловко поглаживающий ее влажные волосы, бессмысленно повторяющий одно и то же: – Ну что ты так, глупышка? Это ж всего только аттракцион.
Вот уже несколько часов, не в силах ничем заняться, Наталья крутилась непрестанно в кресле, выкуривала одну за другой сигареты и неприязненно косилась на застывшие усики настенных часов. Через пару часов подойдут несколько костоломов от Забелина. Потом с договорами войдет Петраков, и – мышеловка захлопнется. Организационно все было подготовлено, но душа Натальи продолжала метаться. Появление Максима – без стука – ее испугало.
– Чему обязана?
– Красоте собственной. Сразу – "чему обязана?" Имей в виду – казенщина красивой женщине идет, как кирза к мини-юбке. Может человек просто зайти поплакаться?
– Ты ничего не перепутал? Местком – это через две двери.
– Да будет тебе, Натка, выеживаться. Вижу ведь, что тоже не в себе. Может, объяснимся? Хочу позволить тебе меня простить.
Ответ напрашивался сам собой, и Наталья не удержалась:
– Позвольте вам этого не позволить.
Но тем самым поломала дистанцию, на которой старательно его удерживала.
– Пошто своего верного холопа мучишь, боярыня? – запричитал Максим. – То вроде приближаешь. Вот-вот оттепель. Я по простоте сразу душу нараспашку. И тут опять – бац морозцем! А у меня, между прочим, бронхит хронический.
– Специально готовился, чтоб покрасивше?
– Ну и готовился. – Максим вспрыгнул на крышку стола, поерзал, поудобней усаживаясь. – Виноват я перед тобой, многажды уже каялся. Так сам себя за все эти годы потерянные и выпорол. До сих пор не пойму, как меня черт угораздил тогда от тебя уехать. Уезжал от тебя, а вышло – от себя. Но жизнь-то не кончилась, Натаха. Не можем мы друг без друга! И я это понимаю, да и ты, хоть и выдрючиваешься. Так чего, так и будем кичиться, пока импотенция не одолеет? Знаю, недостоин. Но тогда кто тебя вообще достоин? Через всю эту грязь…
– Господи, опять за свое?.. Да слезь ты со стола, к чертовой матери!