– Как всегда. Я к тебе за советом.
– Ну, этого добра навалом.
– Проблема у меня. И серьезная.
– Тоже понятно. Было б что попроще, сподобился бы я разве тебя увидеть? Сейчас бы в Минздраве околачивался.
– Понимаешь, есть некий человек, есть болезнь.
– Некий или некая? – прозорливо уточнил Сидоренко. – Не мнись, сыпь по тексту.
– Тогда некая. И выяснилось… очень дорогая некая.
Слушал Сидоренко с не сходящим с круглого лица выражением понимания. Когда Забелин умолк, ушел с дивана и, водрузившись на привычном месте, некоторое время молчал, неприязненно поглядывая на ведомость.
– Собственно, по описанию – моя больная. Я лично все эти эпилептические очаги в принципе отрицаю. Психиатры, они ведь вообще никого никогда не вылечили. Метода простая – глушат психотропными, пока человек или не сшизуется от таблеток, или в эпилептический статус не впадет. Тогда прямая дорога на погост. Я считаю, причина в другом: за счет искривлений позвонков периодически перекрывается доступ кислорода в головной мозг. Если позвоночник точно восстановить, то и причина приступов уйдет. Есть у меня пара толковых врачей мануальщиков. Массажи, иглоукалывание, бешафит. Лекарства исключительно на травах. На самый край – аккуратненько депакинчика подпустим.
Он задумался.
– Я заплачу, – по-своему понял его молчание Забелин.
– Да о чем речь? Сейчас медицина, как проститутка на панели, дешевеет. Так что не обанкротишься. Просто делаем на свой страх и риск. Гарантировать ничего нельзя. Методом, так сказать, проб и ошибок. Конечно, аккуратненько, но…
– Когда начнем?
– Так я и говорю, начать можно. Но и ты понимать должен – помочь мы поможем в любом случае. Настроение, общий тонус, прочее. Но – вылечим ли? Всё ведь на ощупь. А болезнь серьезная, с такими перепадами настроения, что мало не покажется. Такой человек подле тебя – это, доложу, тот еще подарочек. Так вот – тебе это надо?
– Надо! – Забелин, заканчивая разговор, поднялся.
Подобно тому, как катализатор разгоняет неспешную химическую реакцию, так страшный эпилептический приступ, поселивший в нем боль за Юлю и страх потерять ее, добавил зарождающимся чувствам недостающей остроты, что преобразовало их в новую магическую смесь. И название ее больше не вызывало в нем сомнения. Любовь.
Глава 8 Аукцион
– Там вас дедок какой-то дожидается странноватенький, – предупредил Забелина встретившийся у входа Дерясин.
В поднявшемся навстречу с дивана человеке с подрагивающим лицом и впрямь ощущалась какая-то старящая его безысходность.
– Александр Борисович! – удивился Забелин. – Вот уж не ждал. Прошу. Чай? Кофе?.. Или коньячку?
– Да. Именно. – Петраков с плохо скрываемым нетерпением дождался, когда ему наполнят бокал. – Ну, прозит.
– Прозит. Мы же с вами, если не считать случайной встречи в институте, лет десять не сталкивались.
– Десять лет не виделись. А сталкиваемся в последнее время постоянно.
Забелин внимательно пригляделся к хитренько улыбающемуся Петракову.
– Знаю, кто на самом деле институтик наш обхаживает, – Петраков намекающе кивнул на логотип "Возрождения", одновременно многозначительно повертев опустевший бокал. – Да не скажу никому, не бойтесь. Он хохотнул. Но глаза за очками не радовались.
Вид его, потерянный, какой-то безразличный, все больше тревожил Забелина:
– Сказать по правде, доволен теперь, что без скандала разошлись. Надеюсь, наши хамства не допустили? – Подлесного после возвращения он еще не успел повидать. – Ваши? Почему, собственно? Причем тут?.. – Петраков напрягся.
– Я имею в виду договоры по продаже акций. Но и вы, Александр Борисович, хороши. Такого наподписывали… Понимаю, захотелось быстро денег срубить. Но нельзя так-то, совсем без разбора в средствах. Ведь институт и вам не чужой. Так что еще и поблагодарите со временем… Хотя я строго-настрого предупреждал, чтоб никакого насилия. Или все-таки?..
– Не понимаю. Погодите. Да неужто вы Наташеньку обидели?
– То есть?!
– Договоры-то эти я ей отдал.
– Ну да. Так и я о том. Присутствующие вели себя подобающе?
– Какие еще присутствующие? Мы вдвоем были.
– А… наши?
– Не знаю, о чем вы. Наташенька пришла, рассказала мне о вашем разговоре и попросила вернуть. Я и вернул. Раз уж она сама, раз уж ей это не нужно…
Он пригляделся к потрясенному собеседнику и понимающе захихикал:
– А! То есть вы силой хотели? Вот оно как! А я, выходит, ротозей, сам и отдался. – Он опять хохотнул. – Наташечке моей отдал. Хотя уж и не моей. Ничего, если еще?
– И мне за компанию плесните. Как же вы в "Балчуге" объяснитесь?
– А пошло оно всё. Чем меня теперь запугать можно?
– Но тогда почему? Ведь, строго говоря, на выигрыш стояли. Хотя, с другой стороны, правы: факты преступлений налицо. В ваши-то годы – и под следствие.
– Плевал я и на следствие ваше купленное, и на вас, уж извините. Просто кончилось у нас с Наташенькой-то, – из-под ернического, шутовского тона проступила вдруг страдающая нота и – стыдливо исчезла.
– Примите мои, как полагается… – Забелин изобразил короткий, сочувствующий кивок. – Но ничто не вечно. Жизнь на этом не кончилась.
– Эва как запросто. Это вы молодые да резвые. Начал, кончил. А я ведь ее, Наташеньку, еще только в институте появилась, заприметил. Ох, как заприметил! Аж горло перехватывало, – во как заприметил. Но не подступиться. Куда рядом с вами-то было. Таланты все при шпаге при плаще! Ох, люблю Высоцкого. Его б сейчас сюда. Всем бы прописал. М-да, таланты! – с укоренившейся издевкой посмаковал словечко Петраков. – А я неброского дара человек. Вот и ушел куда подальше. – Куда подальше, – это в министерство?
– В него, окаянное. А потом вот вернулся. По правде сказать, к ней вернулся. Тут все и сошлось. Не сразу, правда. Но терпением-то не обижен. Ведь сколько лет в науке.
Забелин невольно улыбнулся.
– Жениться мне на ней надо было. И сынка усыновить. Это бы уже накрепко. Да как Танечку, нынешнюю мою, бросить? Если б еще не больная была! Все думал – подомнем институт вдвоем. Куда уж крепче? А тут вы опять, весельчаки-балагуры. Чик-брык. И девку мою по-новой охмурили. Только и видел. Науку заново поднимать загорелась. А что ей эта наука, если по совести? Виртуальность сплошная. Я ведь тоже подергался сперва, но быстро понял: во имя кого, собственно? Всякий поганец себя гением мнит. Это ж сколько нервов надо, когда вокруг сплошные гении? Чего разглядываете? Плесните-ка лучше гостю.
Петраков бросил на стол конверт: – Я тут на Наташеньку счетец один переписал. Позаботьтесь сохранить. И Максиму Юрьевичу подскажите, чтобы не обижал ее. Уж перед ним-то она никак не виновата.
– Подскажу. Но только и вы мне тогда – услуга за услугу – объяснитесь, – Забелин открыл сейф. – Вот у меня в левой руке ксерокопии векселей, что институт выписал банку "Балчуг". А в правой – подлинники векселей на ту же сумму и от тех же дат, что банк "Балчуг" выписал институту. И что сие означает?
При виде "астаховских" векселей Петраков снял с повлажневшего лица огромные свои очки и принялся протирать, не замечая, что делает это прямо потными пальцами. Без толстенных линз его узенькое лицо выглядело непристойно голым.
– Так вот оно, значит, где вскрылось. Выходит, ваш был налоговичок. Мог бы и сообразить. Уж больно лихо от десяти тысяч отказался.
– Так что насчет векселей? Расскажете или мне догадаться?
– Да чего уж теперь? Теперь запросто. – Петраков водрузил было очки на место, но тотчас, заморгав, полез за платком. – Нам ведь с учетом этих девяти процентов оставалось-то чуть больше процента набрать да аукциончик выиграть. И – считай все. И тут Наташенька вдруг заупрямилась, – отказалась договоры регистрировать. Девочка ещё все-таки. Хоть и мать. Палий, президент "Балчуга", взъелся. Чуть ли, мол, не силком заставлю. А мы ж с ним еще в минобороны сошлись. Он нас тогда от президентской администрации курировал. Нагляделся, на что он горазд. Ну, как я мог допустить, чтоб он Наташеньку обидел! Вот и придумалось, что если через акции институт взять не удастся, то возьмем через банкротство. Для этого я выписал векселя от института. Вот как раз их ксерокопии. Эх, махнем еще, что ли?
– Наливайте. Стало быть, если бы Астахов случайно не обнаружил эти встречные векселя, сегодняшняя задолженность института была бы на порядок больше. И институт в любую минуту можно было бы за здорово живешь обанкротить. И все это с помощью фиктивных бумажек. – Забелина охватил озноб человека, который чудом избежал смертельной опасности и лишь много позже узнал о грозившей ему гибели.
– Ваше здоровье!
– Да как решились-то, Александр Борисович? Ведь институт и вам не чужой. Как же вот так, без разбора в средствах?
– Потому что о себе думал да о Наташеньке. Ведь это теперь так вышло, что вроде подставился. А могло бы и по-иному совсем статься. Кто бы тогда с меня что спросил? И не кривитесь. Небось, местами бы поменяться, так то же самое и сделали бы. Не так разве? Я институт под один банк подкладывал, вы – под другой. Так какая меж нами разница?.. Только та, что вы сейчас сверху оказались. Потому и имеете право судить. Кто сверху, тот и судья, и палач. А суть-то у нас с Вами одна. Я вот Астахова вашего едва не порешил. А вы со мной торгуетесь. Потому что интересы совпали. Тоже, небось, опасаетесь: а ну как Мельгунов от меня про Флоровского узнает, да и развернёт всё. Так-то. А то моралистов развелось, как грязи… – С моралью замнем. Но для чего вообще понадобилось встречные векселя от "Балчуга" выписывать?
– Да на всякий случай. Ну, если бы слушок пошел, я бы Мельгунову показал их и объяснил, что просто, мол, налоговая комбинация. Чтобы лишнего не платить. – В "Балчуге" знают, что их векселя у нас?
– Откуда? Я им еще с месяц назад сказал, что все уничтожил. – И отчего же не уничтожили?
– Задницу потому что свою прикрыть хотел. Знал, с кем дело имею. Палий – это еще тот подарочек. Да вот не рассчитал: Астахов ваш больно прытким оказался. Не ожидал, что он по столам шарить мастер. Теперь – провис… – Сочувствую. Но решить эту проблему с вашими хозяевами вам придется самому. Потому что если они сунутся в арбитраж с банкротством, я разложу все эти встречные векселя перед прокурором. И, как вы полагаете, что он подумает, посмотрев направо, а потом налево?
– Так вы ж ему подскажете, что надо думать?
– Именно. Знаю, в разговоре этом приятного для вас мало будет. Но это условия, на которых я в свою очередь закрою глаза на ваши финансовые художества. Так как?
– Да и хрен с ним, – пьяненький Петраков вновь хохотнул. – Поговорю с Палием. Мне теперь все едино.
– Что ж, Александр Борисович, – Забелин поднялся. – Жаль, что встретиться довелось в такой вот ситуации. Но в чем соглашусь, – морального права упрекать вас у меня и впрямь нет. Совет хотите? Вы бы из "Балчуга" деньги свои перевели. А то как бы они вам в отместку…
– Да это ладушки. Кое-что припас в кубышке. Да и много ли нам с Танечкой-то надо? Ей на лекарства да мне на бутылочку. Дело наше теперь пенсионное. А Вы, гляжу, уж и расчувствовались. Правильно вас тогда, в девяносто первом, завлабом не сделали. Не готовы были. Да и теперь глядите, не сгореть бы. Э, не надо бы говорить. Да больно коньяк хорош. Повиниться хочу.
– Повинились уже. Я же обещал прикрыть.
– Я и говорю, не по должности добренький. Помните, может, из института вас турнули?
– Ну?
– Так это я вас тогда сработал. Когда новое партбюро выбирали. И вы тогда едко так против Шишаева выступили.
– Действительно – выступал, – недоуменно припомнил Забелин. – Да какой из него парторг был бы? Он бы и на партбюро либретто свои писал.
– Так-то так. Только Мельгунов как раз его и проталкивал. Потому что зашатался Юрий Игнатьевич в тот момент, и нужна ему была в институте спина.
– Я в эти игрища посвящен не был. Не тот уровень.
– Опять правда. А того не знаете, что Юрий Игнатьевич меня перед собранием как раз и попросил с доверенными людишками переговорить, подсказать, за кого голосовать. А вы мало что не поддержали, так еще цицеронством своим чуть и вовсе планы его не порушили. Ну а я уж, извините великодушно, подал это соответственно… Потому что завлабом стать хотел. И рисковать шансом не мог. Я ведь так и рассчитал тогда: не станет Мельгунов, с его амбициями, объясняться. Вычеркнет вас, по своему обыкновению, и разотрет. Да и вы с тем еще петушиным гонорком были… Вот и выходит, что хоть вы все там из себя таланты, а развести вас умному человеку – делать нечего.
– Колоритная вы, оказывается, фигура, Александр Борисович.
– А вы думали? Я к чему это? К тому, что насквозь вас со всеми вашими подходцами читаю. Только беда моя, а ваша удача, что во всей этой сваре у меня один интерес был – Наташенька. И если б не она, во бы вам чего выгорело! Так что за нее, если обидите, вам взыщется. Вот теперь и посошок можно.
Он поднялся, посмотрел насмешливо на обескураженного Забелина:
– Ничего, оправитесь. Жизнь – она такая. Вчера при персональной машине, а сегодня, глядь, и мусор по утрам в тянучках выносить.
Энергично вскинув сжатый кулачок, бывший финансовый директор НИИ "Информтехнология" Александр Борисович Петраков пьяненькой походкой удалился.
Президент банка "Балчуг" Палий, стоя боком перед зеркалом, с удовлетворением разглядывал благородные седовласые виски. Затем, надеясь на чудо, быстро развернулся лицом. Но – увы! Залысина на лбу не исчезла. Наоборот, продолжала увеличиваться, и скрыть ее становилось все труднее. Удовлетворение сменилось разочарованием. "Скоро тебя будут звать не седовласый лис, а облысевшая лиса", – предсказал он самому себе, возвращаясь в кресло, которое покинул, чтоб немного успокоиться. Так кричать, как он только что на Петракова, не доводилось давненько. Даже не думал, что способен до такой степени потерять контроль над собой.
Палий чуть покашлял, пробуя, не сорвал ли голос. Как будто не сорвал. Во всяком случае объясниться по телефону в состоянии.
С тоской, предугадывая предстоящее унижение, он вытянул из ящика телефонный справочник президентской администрации, безошибочно открыл нужную страницу, не столько для того, чтоб найти номер, – хранил его в памяти давно и крепко, – сколько, чтобы оттянуть время. Еще раз продумал аргументы и неохотно принялся давить на кнопки.
– Приветствую тебя, дружище, – с поддельной бодростью пробасил он. Похоже, собеседник уловил фальшь, поскольку на том конце установилось выжидательное молчание. – Есть новости: одна плохая, другая очень плохая. Трубка по-прежнему молчала.
– Тогда начну с плохой. Если помнишь, я по твоей отмашке нацелился на поглощение "Техинформа". Собственно, стояли на выигрыш: взяли, считай, девять процентов, заявились на аукцион. Счастье было так близко, так возможно. – И что? Не юмори, мне через полчаса к Самому с докладом.
– Нет у нас больше девяти процентов. Так получилось, что человечек, на которого я поставил, оказался с гнильцой. Если без деталей, акции перехватили.
– Тогда банкроть, как собирался.
Палий тяжко вздохнул:
– Тоже не выйдет. Я ж говорю, ставленничек мой сгнил. Долго рассказывать, но – нас подловили на фальсификации векселей. Моя вина, каюсь. Не на того поставил. – Твоя, – без выражения подтвердили со Старой площади. – Действительно, очень плохая новость. – На самом деле это пока все еще просто плохая новость, – Палий решил выложить все разом, – семь бед, один ответ. – А очень плохая – на аукционе у нас появился конкурент. Главное – не то что конкурент, а – кто именно. Он и акции эти перехватил. Так что имеет гандикап. Короче, только не падай, – опять Второв.
Никто и не подумал падать. Наоборот, собеседник Палия грозно задышал.
Пытаясь сбить вспышку ярости, Палий заторопился:
– Неведомо откуда взялся. Только не подумай, что паникую. На самом деле, еще ничего не решено. У нас в институте остаются сильные позиции. Невозвращенный кредит. Потом договоры на аренду. Если возьмем аукцион, будет, чем придавить! Так что мы по-прежнему на марше. Звоню больше поставить в известность.
– Ты помнишь, кто за тобой?
– Потому и говорю. Может, намекнешь Второву, чтоб отвял. Не будет же он с тобой из-за институтишки ссориться. Тогда и аукцион, как планировали, задешево возьмем.
Теперь он выжидал, давая время собеседнику принять решение. И решение Старая площадь приняла:
– Помнишь, для чего Роскор придумали? Вот именно. Это как законсервированный агент. Институт – конечно, сладкое пирожное. Казалось, чего на халяву не ухватить? А теперь выяснилось – с запашком. Может, и ничего, проскочит. А вдруг да диорея? Вдруг Второв и впрямь скандал вокруг твоего прокола поднимет. А нам предстоит большая гонка. И банчок твой для "Российской корпорации" лишь прикрытие. Так что отступись, чтоб не засветиться. Твое время попозже придет. Тогда наверстаешь. А Второв… – голос наполнился неприязнью. – Вот что, доведи-ка об этом институтишке до Онлиевского. Тишком так, через третьих лиц. Пусть меж собой погрызутся!
Немного повеселев, абонент со Старой площади отключился.
Звонок под утро показался тревожным. То ли попал на самое томное время сна, то ли и впрямь в неприятностях есть свойство передаваться во внешних звуках, но даже Юля, заснувшая лишь под утро, беспокойно задвигалась.
Телефон пронзительно зазвонил вновь, и, оберегая ее сон, Забелин схватил трубку.
– Д-да, – прошептал он, но вслед за тем взметнулся: – Когда?!
– Ночью, – голос Чугунова был взволнован. – Через пару часов грузим на самолет и – в Испанию. А там – сразу готовить к операции. Заседание правления назначено на два.
– Я не член… – напомнил было Забелин, но Чугунов поспешно прервал:
– Рублев просил собрать всю старую гвардию, – вопреки обыкновению, не появилось при этих словах в голосе Чугунова сарказма. Стало быть, положение Второва и впрямь критическое.
Забелин кинул трубку на тумбочку.
– У Второва почка отказывает, – удрученно объяснил он приподнявшейся Юле. С приспустившейся бретелькой, с моргающими со сна глазами, она выглядела испугавшейся дурного сна девочкой. – Рублев трубит сбор. Похоже, большая драчка над телом Патрокла предстоит. А ты спи, лапочка. У тебя сегодня тоже трудный день.
Забелин подошел к балкону, глотнул густого воздуха – внизу лениво шумел июньский Нескучный сад. Даже тяжелое известие не отвлекло его от тягостных, непроходящих мыслей о Юлочке. Скупка акций была в разгаре, и рабочее место ее было в институте. Уже больше месяца она ежедневно посещала доктора Сидоренко, и результат поначалу обнадеживал – на лице ее все чаще задерживалась мягкая, томящая улыбка. Сон из беспокойного, дерганного, когда среди ночи она вскрикивала, сделался тихим, расслабленным. А однажды он и вовсе с умилением увидел огромный пузырь, образовавшийся в углу расслабленного по-детски рта.
Удивительно нежное, взволнованное единение установилось меж Юлей и Наташей – такими, казалось, разными и по возрасту, и в проявлении эмоций. Зарождающиеся эти отношения старательно поддерживали и мужчины – в самом деле, ничто так не крепит мужскую дружбу, как взаимная приязнь женщин. И напротив, самые крепкие связи рушились, если отношения принимались выяснять "половины".