– И что с того? – Наталья зло освободилась. – Ведь я-то опять приросла. И не знаю, как теперь без него.
– Да все так же. Как послала сейчас, так и посылай. Гноби гада презрением! Он же идиот. Перемучается и – сам приползет. Только не уступай. Дай время, чтоб сам. И тогда он твой. Поверь мне. Только перетерпи.
– И как долго?
– Да пока туфли лизать не начнет.
– С вашей-то бешеной гордостью?
– Что гордость? Найди мне кто сейчас Юльку, я б себе коврик у ее ног расстелил.
На следующий день Максим съехал от Натальи. Теперь он либо ездил на ночь в Перово, где снял двухкомнатную квартирку, либо ночевал у Забелина. Причем поначалу уговоры помириться с Натальей пресек решительно. – Только не надо впустую тереть слова, – устало попросил он. – Я что, хуже тебя все понимаю? И что козел последний – тоже. Но – сидит вот тут и…как подумаю, так бурлит прямо. Кому оно надо?
Но чем дальше, тем чаще он поворачивал разговор таким образом, чтобы Забелин упомянул Наталью. В нем нарастала потребность высказаться и выплакаться. Поделиться накопившейся болью, услышать участливое слово. А главное – говорить и говорить о ней.
Забелин непонимающе отмалчивался. И раздраженный его тупостью Максим замыкался в себе.
Наталья в свою очередь на работе общалась с бывшим любовником сухо-нейтрально.
Но в чем они оставались едины, – время шло, но никто не решался открыть правду Мельгунову. Так что Забелин подумывал уже сделать это сам.
Глава 10 Дефолт
И тут грянул дефолт. Что-то давно носилось в вялом от жары воздухе. Кем-то предугадывалось, другими предчувствовалось, большинством – ощущалось как неизбежность прихода грозы в парящее небо. Но жара стояла столь давно и с ней так свыклись, что надеялись, может, само рассосется. Не должно бы, конечно. Однако вдруг. Но не рассосалось. Грянуло разом. Без всяких загульных, намекающих кучевок.
Семнадцатого августа 1998 года премьер-министр России объявил о "реструктуризации долгов по государственным казначейским обязательствам". Диковинная эта фраза была расшифрована просто и без затей – "всем, кому должно, государство простило".
С утра Забелину позвонил кипящий возмущением Максим.
– Стар, ну ты скажи – разве не твари? Вот чего более всего боялся, когда сюда ехал, то и сотворили. Что же теперь делать станем? – волнение, которое он безуспешно пытался подавить, прорывалось в каждой нотке. Почувствовал это и сам Максим. – Извини, но так взвинтился. Немалую все-таки работу провернули. Мне тут позвонили – биржа парализована, авиакомпании захлебнулись заказами – все "портфельщики" рванули в Шереметьево. Ты хоть понимаешь, что здесь через пару недель будет? Пустыня. Что молчишь? Послушал бы, как наши старики костерят.
– Старики наши – аргумент, конечно, могучий. Очень продвинутые экономисты. Только не самые вменяемые. Кстати, штука заразная, так что ты рядом с ними не замельтеши, ладно? – Забелин, сам угнетенный случившимся, не стал скрывать раздражения.
– Нет, но ты мне хотя бы скажи, что такое ваше правительство? Возбуждают дела против Мавроди и сами делают то же самое. Получается, что тот из "пирамидщиков", кто к власти пробился, и есть государство. "Тоже мне новость", – хмыкнул про себя Забелин.
– Знаешь, Максик, давай прервем плач Ярославны на Путивле. Все это, конечно, не то чтоб блеск. Но у нас с тобой есть свое дело и его доводить надо.
– Вот за что тебя люблю я, – хихикнул Максим. – Цельный, как кусок кирпича. А если я завтра узнаю, что штурмуют Кремль, тебя тоже пустяками не отвлекать? – Только если двинутся на институт. Что Юрий Игнатьевич?
– Пока никак не подберусь. – Сколько ж можно тянуть? – Духу, если честно, не хватает. А может, вместе?.. На днях, кстати, напоминал, что сотрудникам за часть акций не выплатили.
– Сколько осталось?
– Сам знаешь. По опциону еще с полмиллиона долларов. А мы, между прочим, иссякли. Вообще-то мы пакет давным-давно перенабрали. Погоди, Стар, ты что, на полном серьезе? Собираешься проплачивать?!
– Ну не бросать же, раз обещали. Тем более Юрий Игнатьевич попенял.
– В такое-то время? А если банк теперь не захочет акции забирать? Давай хоть переждем, пока Второв твой возвернется.
– Ждать не станем. И не паникуй. Банк стоит твердо и основательно. Не для того мы его годами на дубовых лапах выстраивали, чтоб от первой же бури свалился.
– Что еще за лапы? Хохмишь?
– Хохмлю. Но не очень. Короче, через пару дней деньги будут.
* * *
– …Так что? Говоришь, опять отказали?
Дерясин удрученно кивнул. Забелин понимал его состояние. Всего неделю назад отгуляли свадьбу Инны Голицыной и Игоря Кичуя. Вопреки ожиданиям, Андрей пришел на свадьбу, поздравил молодых, сказал очень добрый тост. Но после этого на работе три дня был не в себе. – Стало быть, опять Баландин закусил удила, – повторил, берясь за телефон, Забелин. – Что ж, попробуем из орудий тяжелого калибра.
– Попробовать, конечно, не вредно, но…
– Юрий Павлович, – Забелин поднял палец, придав одновременно голосу предельно допустимую беззаботность, – а у меня махонькая просьбишка. Больше так, для подстраховки. Ты о моей кредитной линии не позабыл, часом? Пора еще миллион выделять.
В трубке что-то заурчало. Было слышно, как по-утреннему прокашливается Баландин.
– Ты что, всерьез? – не сразу поверил он. – Жизнью банка не интересуешься, вот что я тебе скажу. Сидишь там в своем Лубянском болоте, как кулик. И ни о чем другом думы нет. Какая на хрен линия? Мы еще вчера кредитование свернули. Принято решение – все активы возвращать на "базу".
– Но ты же знаешь мою программу. И главное, осталось-то всего ничего. Хоть полмиллиончика "выгони".
– Не могу! – с видимым удовольствием отказал Баландин и повесил трубку.
– Говорил же! – констатировал Дерясин. – В банке как с похмелья. Носятся все в очумении. Слух ходит – сокращение готовится. А у нас Клыня на увольнение подал. Ну да вы знаете?
Забелин неохотно кивнул.
– Пытался поговорить. Ни в какую, – Дерясин чувствовал себя виноватым. – Вообще очумел парень. От всех шарахается. Хорошо хоть, свадьба его дурацкая расстроилась. Сказал я ему все-таки насчет этой мочалки и Баландина. А что, думаю, так и молчать? Женится, потом узнает – разве легче?
– А где она сама теперь? Ездит на "Мерседеса", как собиралась?
– На самокате не хотите? – мстительно съязвил Дерясин. – Баландин ее, похоже, по кругу запустил. Что она у него первая такая, что ли? Никогда ей Юрку не прощу! И с институтом жалко. Считай, на финише стояли. И ведь какой ценой. Да, цена оказалась недешевой. Забелин с саднящим чувством припомнил Жуковича, шумная, пошловатая, вызывавшая раздражение нахрапистость которого оказалась обычной мимикрией – за всем этим скрывался надломленный, ранимый человек с изветшавшей психикой. А теперь им же, Забелиным, сломленный окончательно – на звонки он не отвечал, а из установки, проведенной по просьбе Подлесного участковым милиционером, обнаружилось, что жену он выставил к теще, а сам беспробудно пьет – почему-то исключительно под классическую музыку.
Да тот же Клыня. А Юлочка! – как всегда, при мимолетном воспоминании об исчезнувшей Юле внутри у Забелина что-то скребнуло.
Он непонятно усмехнулся:
– В конце концов, для доброго живем. Так, Андрей?
– Так это, наверное. Забелин решительно достал блокнот, быстро списал цифры и протянул листочек Дерясину.
– Тогда держи. Здесь номер моего счета, там у меня как раз тысяч пятьсот. Уточнишь. Реквизиты кипрской компании знаешь. В общем, оформляй платеж на всё, что есть. Я подпишу. Прямо сейчас. И, как обычно, в одно касание – на "Лэнд". Надо, чтобы послезавтра деньги были в институте.
– Оформлю, конечно, – пробасил потрясенный Дерясин. – Только вы б подумали, Алексей Павлович. Такие деньги бухать. Не чужое как бы. Трудом заработали. А ну как банк не выправится?
– И думать не моги. Вот если мы с тобой вместо работы начнем об этом рассуждать, тогда и впрямь…
– И все-таки… Хоть сотню тысяч оставьте на атасе… – Андрей натолкнулся на нетерпеливый, упрямый жест, которому привык повиноваться. – Ну, да воля ваша.
Еще через два часа Забелина разыскал референт Керзона.
– Соединяю, – коротко произнес он.
– Палыч, – услышал он голос первого зама. – Ты с чего это деньги со своего счета решил снять?
– Уж и тебе доложили. Надо завершать скупку института, а Баландин уперся. Может, ты посодействуешь?
– Не посодействую в этот раз. Кредитование мы в самом деле прикрыли. Сейчас, наоборот, главное – подтягивать активы отовсюду.
– Неужто в самом деле так плохо? Как тогда, при межбанковском кризисе?
– Много хуже, Палыч.
– Но как же так? – поразился Забелин. Если бы услышал это от кого другого, он бы просто бросил трубку – паникеров всегда хватало. Но Керзон, взвешенный, весомый в словах и поступках. – Да, налетели на ГКО. Но мы ж всегда понимали объем этих рисков и ограничивали. Неприятно, конечно…
– Да что ГКО, Палыч? Мелочь ГКО. На этом как раз не мы одни подсядем. Изнутри расшатали банк, каталы. Мину подложили. На форвардах заигрались. Сейчас выяснилось, что за последние три месяца мы с Западом кучу сделок назаключали, – видимо, по-своему поняв недоуменное молчание Забелина, разъяснил: – Пари, видишь ли, эти джентльмены англицкое держали, что доллар в пределах шести рублей будет. А он теперь аж к двадцати выстрелил. Представляешь? А поскольку операции забалансовые, никто толком про них и не знал. Да еще и назанимали по самую корму.
– И что? Так много?
– Отвечу так: пробоина, от которой "Титаник" затонул, была, полагаю, много меньше нашей.
– А?..
– Почему, спрашиваешь, только теперь узнали? А потому, что с сегодняшнего дня я исполняю обязанности президента.
– Ты?!
– Да. Профессор Покровский со всей своей шоблой вчера деру дал.
– То есть как?
– То есть так. Положил Рублеву заявление на стол, объяснил, что в таких нелигитимных условиях, когда государство-де нормальных европейских правил не соблюдает, он работать не может.
– А когда он все эти форварды заключал, оно что, их соблюдало?
– Так мало что сбежали. Они вчера все свои деньги поснимали – аж под десять миллионов баксов. Понимаешь, первыми, когда еще, кроме них, никто ничего. Расшатали корабль по самое некуда – да и сиганули с золотишком. Вот с тех пор я все крупные остатки на контроле держу.
– Набрал Второв крыс.
– Через три дня возвращается… Прерывает лечение.
– Слава богу…
– Да что в том? Похоже, на разборки едет. Тут банк в кулак собирать надо, команду надежную ставить. А он… все происки врагов выискивает. Такого наговорил по телефону. Вот и пусть разбирается со своими пятьюдесятью "вицами". Правда, теперь поменьше. Семеро уже успели заявления положить. Полагаю, и остальные не задержатся. Я и тебе позвонил – думал, тоже… торопишься. А раз на скупку, то отпущу. Хотя…
– Это нужно, Палыч. Вот увидишь, Второв приедет, одобрит. Жизнь не останавливается. А в институте – большая наука.
– Наука. Слова одни. Взяли да махнули указ, от которого у всего мира матка опустилась, – и вся наука. Где она по жизни? Классный ты специалист, Алексей. И мужик надежный. Но откуда такой наивняк сохранил?
– А науку, между прочим, чтобы грамотно использовать, тоже мозги требуются. Ты хоть знаешь, какой там потенциал заложен?
– Не найдешь ты во мне здесь поддержки, не ко времени всё. Но и мешать не буду. Словом, сегодня твои деньги уйдут.
И, не дожидаясь благодарности, отключился.
Все получилось много хуже, чем предполагал даже прозорливый первый вице-президент. Деньги Забелина оказались едва ли не последними, ушедшими со счетов. К вечеру от Второва пришло категорическое требование средства с частных вкладов сотрудников не отпускать. Тотчас среди сотрудников, а вслед за тем и среди клиентов распространилась паника. Уже к следующему утру филиальские кассы подверглись первому, пробному пока набегу вкладчиков – предвестнику массированного штурма.
Обстановка стремительно сгущалась. Филиалы вовсю штурмовались "физиками", "писались" списки, активисты ночевали на асфальте. Несколько раз приходилось подтягивать ОМОН, чтобы отбиться от обезумевших, теряющих нажитое людей. Многие приносили детей, привозили в колясках разбитых стариков, пытаясь ими, словно тараном, пробить души банковского персонала. Сам персонал, преимущественно женский, после каждой такой атаки нервно рыдал за задраенными дверьми филиалов. Уже были зарегистрированы две смерти от сердечных приступов и попытка самосожжения. И все-таки было похоже, что это лишь начало. Наличные деньги хотя бы для частичной расплаты стремительно иссякали – заемщики дружно перестали возвращать кредиты.
Накануне к Забелину внезапно приехал Клыня-старший. Был Николай Николаевич неухожен сверх обычного, губы его нервно подергивались. Но вопреки ожиданиям заговорил не о сыне, мысли о котором, несомненно, тревожили старика.
– Надо спасать банк, Алексей Павлович, – чуть не с порога, забыв поздороваться, объявил он. Услышав такое от начисто лишенного патетики, слова этого не знающего Николая Николаевича, Забелин выставил посторонних.
– Поразительное головотяпство! – решительно произнес Клыня. Испугавшись собственной смелости, принялся озираться, но вновь расхрабрился: – Через меня, как вы знаете, идет вся инкассация.
– А поступление наличности – это банковский пульс, – напомнил о предыдущем разговоре Забелин. – И он, видимо, частит?
– Если б частил. Да там предынфарктные перебои. И что обидно, сами же провоцируем! Ну вы мне скажите. Не как банкир даже. Просто как разумный человек скажите. Что сейчас, чтобы сбить панику у клиентов, может быть важнее наличности?
– Ничего, – услышал он очевидное.
– А мы кур золотоносных режем! Сами режем! У нас есть стабильные клиенты – крупные торговые предприятия. Они ежедневно сдают выручку – до полумиллиона долларов. Одного этого хватит сутки выплачивать вкладчикам. Это очевидно. – Он искательно заглянул Забелину в глаза. – Очевидно же?
Разгоряченный подтверждающим кивком, зачастил, проглатывая окончания слов:
– Они сегодня приносят наличку, а завтра – платежку тысяч на двести. Разве не надо для них ее провести? Ну, конечно же надо! Ведь иначе они больше не принесут наличность.
– Не отправляем? – без труда догадался Забелин. – А что Звонарева?
– Наотрез. Как началось – омертвела. Ни одного решения не принимает. Твердит – есть распоряжение по банку никому деньги не отпускать. Но это ж штучное дело. Тут особый подход нужен! В колокол бить! Ведь еще день-два – и окончательно иссякнет. Что делать-то станем? И так уже какие сутки без сна – кроим по ночам, чтоб в каждый филиал хоть по чуть-чуть подвезти. Вчера к Керзону пытался попасть, соединить раз пять просил. Но там без меня такое!
– С этим-то помогу! – Забелин потянулся к трубке.
В тот же день по банку было издано распоряжение: "Предприятиям, инкассирующим наличные деньги, обеспечить отпуск средств со счетов в пределах инкассируемых сумм".
Но оказалось поздно: поступление в банк наличных денег прекратилось.
В центральном офисе царила паника, которую не смогли сбить самые строгие директивы Керзона. Люди встревоженно бродили меж кабинетами, пытаясь насытиться новыми слухами. Но не было среди них свежей, бодрящей, несущей успокоение информации. В помещениях теперь можно было встретить все больше небанковского вида людей, которые жали по углам сотрудников, горячо что-то нашептывая. Глаза совращаемых при этом загорались восторженным, смущенным огнем, – банк облипала первая паутинка перекупщиков долгов.
Наконец случилось нетерпеливо ожидаемое – из Испании прилетел Второв. Накануне Чугунов подтвердил Забелину, что он вместе с заместителем директора института Флоровским значится среди приглашенных.
За полчаса до назначенного времени Забелин с Максимом поднялись на президентский этаж, бурливший от собравшихся, полных взвинченного ожидания людей, и укрылись в межэтажном эркере – том самом, где Забелин заполнял некогда заявку на злосчастный аукцион. – Пересидим здесь, – предложил он. – Не хочется как-то среди погорельцев.
Максим безразлично кивнул. Он и сам теперь смахивал на погорельца, так угнетенно переживал происходящее. Но и в облюбованном приятелями укрытии им не сужден был покой – с третьего этажа спускалась Леночка Звонарева. На чем-то сосредоточенная, она смотрела строго перед собой, совершенно не отвлекаясь по сторонам, и всякий другой, желающий укрыться от посторонних встреч, на месте Забелина вздохнул бы с облегчением – "пронесло". Но не Забелин – он, как никто, знал, что за монументальными стеклами-хамелеонами скрывается врожденное косоглазие. И, увы, не ошибся. Даже не повернув в сторону головы, Звонарева сделала пируэт и стремительно вошла в эркер.
– Алеша! Как же так? Уж ты-то? – не тратя времени на приветствия и совершенно игнорируя присутствие постороннего, страстно запричитала она. – Ну не помнишь прошлого, кто здесь вообще что доброе помнит? Но разве друзьями не остались?
– О чем ты?
– Полно хитрить. Что теперь-то хитрить? Ведь знал же! И хоть бы намеком. Господи! – Она уселась на диван, закрыла ладошками лицо. Плечи ее привычно задергались. – Столько лет, труда и… никому, никому нет дела.
– Много "зависло"? – участливо сообразил Забелин.
– Много. Очень. Миллион почти. Да всё, считай. Но ты какой умненький-разумненький оказался – свои-то вывел.
– Лена! Я – на скупку акций. Поверь, сам не думал.
– Акций! – Она фыркнула. – Придумывают кто во что горазд. Правду про нас говорили: "Террариум единомышленников". Серпентарий и есть. Глотку драть за банк все сильны были, а как до денежек – так каждый за свой карман уцепился.
– Хоть что-то осталось?
– Да что там осталось? Ничего, считай. Нищая. Ну, может, тысяч сто пятьдесят. Да и того нет. А у меня сын в Канаде. Дом в Коста-Браво – до сих пор не рассчиталась. – От свежих воспоминаний плечи Леночки вздрогнули, и она поспешно, отработанным движением просунула под очки носовой платок. Поднялась, пошатнувшись.
– Потерпи. Второв приехал – теперь выправимся.
– Ну что ты говоришь, право? Или смеешься? Кто выправится? Погляди лучше, что делается. Тут как при пожаре – кто спас, тот и спасся. Упаду к Папе в ноги. Все-таки для банка много сделала. И для него лично. Как думаешь, может, хоть половину вернет? А?
Посмотрела на виновато молчащего Забелина:
– Попробую все-таки.
Едва кивнув, она отправилась дальше, к залу ожидания.
– Это называется – "богатые тоже плачут!" – не удержался Максим. – Погоди-ка! Погоди. Это про какие такие поллимона она тут глаголила? Так это что? Стало быть, деньги, которыми мы опционы закрыли, – твои?!.. Я-то думал – и впрямь банковские…Ты сам невменяемый, – озарило Максима. – И это я тебе еще мягко, по дружбе. – Дело есть дело, Макс. Даже в блефе идут до конца. А у нас, считай, почти очко.
– Или перебор, – Максим намекающе кивнул в сторону президентского "предбанника". – Сколько хоть оставил?
Забелин виновато смолчал.
– То есть ничего. Юродивый ты, вот кто, – Максим всхрюкнул, лицо его исказила судорога надвигающегося смеха.
– Два нищих павиана! Деньжат они по-легкому срубили!
Не в силах сдерживаться, он зашелся в приступе хохота.
Следом нервно засмеялся Забелин.