– Сперва как-то опешил. А потом, когда Олега избили… Я через дверь видел, как Подлесный его бил. Тот ползает, а этот ногами по бокам. Жутко. – Его передернуло. – Хотел к Баландину пойти поговорить. Да как скажешь? Не вы ли нас сдали? Да и Яна отговорила. Что, мол, дурак и сам свое счастье обрушу. Что это просто совпадение. Доверчивая она.
– А сам?
– Н-не знаю. Чтобы так точно угадать…
– Не знаешь? – Забелин не сдержал злой иронии, и Клыня съежился, точно под хлыстом. – На-ка прочти.
Он отчеркнул пальцем строку и протянул Клыне копию протокола заседания кредитного комитета.
– Вот то-то. А ты говоришь.
– У отца опять криз был гипертонический, – безысходно выдохнул Клыня. – Врачи сказали – надо с работы уходить, нервничать нельзя.
– И не будет. Из-за нас с тобой, во всяком случае.
– Что мне теперь делать?
– Тебе? Бери отпуск. В Египет, например, сгоняй. Отойди от трудов праведных.
Вопреки желанию Забелина намек получился неприкрытым.
– Уйду я из банка.
– Из банка как раз просто. От себя не получится.
В коридоре послышался требовательный голос:
– Шефа кто видел?
Клыня, вздрогнув, уставился на дверь взглядом бандерлога при приближении удава Каа.
Дверь распахнулась.
– Алексей Павлович! – Подлесный пытливо обозрел представшую картину. – Всё срастается.
Он не отводил разгоревшихся глаз от сжавшегося в панике Клыни.
– А мы во всем разобрались, – сообщил Забелин. – С помощью Юры.
– Так?..
– Нет. Юра как раз и помог разобраться, – требовательно, остужая страстного подчиненного, повторил он. Добился осмысленного взгляда. – По-мог! Давай докладывай.
– Помог, стало быть? Больно помощников много. Потом не пересчитаешь.
– Ты что, не слышал?! Здесь чужих нет.
Но слова не помогли – ни Подлесный не поверил им, ни Клыня не вышел из состояния прострации.
– Как скажете. Словом, Баландин действительно как секретарь ЦК комсомола курировал Московский областной комитет на Колпачном, когда Белковский был там замзаворга. Корешковали, говорят, крепко – в свое время в "Олимпийце" – база комсомольская в Химках – всех баб покрыли. Поставлял, само собой, Белковский.
– А теперь, выходит, и Баландин отрабатывает. – Забелин, демонстрируя веселье, подтолкнул оглушенного Клыню – "вот оно, брат, как". – Ну, пошли разыщем энтузиаста нашего. Самое время.
– Уже нашел, – доложил, будто на подносе поднес, Подлесный. – В Бурыкинских палатах он. Какого-то губернатора обхаживает.
– Вот там и возьму. Тепленького.
Оставшись один, Клыня продолжал сидеть в той же позе. Будто гипсом залитый.
* * *
Если по Басманной проскочить со стороны Садового кольца, оставив слева Елоховскую церковь, то по правой стороне за ней открывается укрывшийся за ажурной решеткой выложенный из красного кирпича двухэтажный теремок, зарегистрированный среди памятников старины как "Бурыкинские палаты".
Как-то, проезжая мимо полуразрушенного здания, с выбитыми ставнями, обросшего мхом и годного, казалось, разве что к сносу, Второв ткнул в него пальцем и в очередной раз оказался прозорлив – нигде не совершалось столько удачных для банка сделок, как в прохладных Бурыкинских палатах. Губернаторы и даже развязные депутаты, усаженные под иконами, за отделанные под старину дубовые столы, приосанивались державно и делались на удивление сговорчивыми.
Узнав забелинский "БМВ", охрана открыла ворота без промедления. Среди стоящих во дворике машин увидел он, к своему облегчению, и баландинский "Мерседес".
Забелин быстро зашел внутрь, где его встретил старый, дряхлеющий человек в смокинге, в прошлом один из известнейших в Москве метрдотелей.
– Где накрыли? – спросил его Забелин.
– В подвале, – доложил метрдотель. Впрочем, это было излишним – густой бас тостующего Баландина резонировал по наполненному гулом дуба и железа зданию.
Мимо барной стойки по винтовой лестнице Забелин спустился вниз.
В залу он вошел, пригнувшись под сводчатыми колоннами. Вокруг массивного, уставленного снедью стола сидели четыре человека и слушали пятого – раскрасневшегося Юрия Павловича Баландина. Сзади в готовности застыли двое официантов в белых перчатках – сервис в "Бурыкинских палатах" был образцовым.
– Хо, какие люди! Ну-ка еще прибор, – неприятно поразился обернувшийся вместе с остальными на шум Баландин. – Позвольте представить…
– Алексей Павлович, как удачно, – поднялся, отбрасывая салфетку, маленький полный человек – губернатор одной из черноземных областей, где банк планировал открыть новый филиал. – А я все огорчался, что уеду, не повидавшись.
С извиняющейся улыбкой Забелин приложил руки к груди:
– Прошу простить, но… Никогда не позволил бы себе перебить разговор, если б не чрезвычайные обстоятельства. Вы сами человек дела, и прошу понять… Позвольте украсть у вас Юрия Павловича, всего на пятнадцать минут.
Губернатор сожалеюще, но и с пониманием поднял ладони.
– Ну, словом, за смычку! – поспешно закончил Баландин какой-то длинный тост и первым опрокинул в себя запотевшую рюмку.
Он потянулся было за куском севрюги, но Забелин всё с той же извиняющейся улыбкой не шутя ухватил его за руку, и Баландину пришлось подчиниться.
– Мог бы и выпить рюмку. Немаленькие все-таки люди… Да что ты меня, как девку, тянешь? – разозлился Баландин, когда Забелин, миновав холл, повлёк его на второй этаж.
– За нами никому не ходить, – потребовал Забелин, и Баландин перестал вырываться.
Мимо кованой сундучной они прошли в увешанную картинами залу, посреди которой стоял диван.
– Ты что ж, подлец, банк продаешь? – залепил Забелин и, не дожидаясь, когда ставшее багровым лицо Баландина разразится матом, сунул ему копию протокола.
Едва, впрочем, глянув, Баландин отбросил лист в сторону, так что он, спланировав, бессильно завис на самом углу журнального столика.
– Во-первых, подбери губы, – жестко потребовал он. – Я, имей в виду, всякого крутивья в жизни повидал. А во-вторых, или говори толком, или завтра будем у Покровского объясняться.
– А вот уж хрен! Если сейчас не договоримся, я сегодня же к Папе вылечу. И прорвусь.
– В реанимацию-то?
– А хоть в морг! Он и мертвый восстанет, если узнает, как банк сдают.
– Да кто сдает? Что ты мельтешишь? – нажал на голос и Баландин. – Насчет скупки, так Папа ее прикрыл, как узнал, что аукцион ты пропердел. А этих кредитовали – так чего ж деньгам пропадать? Не выиграли, так хоть на процентах заработаем. Некогда мне.
– Ишь как ловко! А то ты, когда Папе докладывал, не знал, что если они денег не найдут, так победителями мы становимся? Всё знал. Так сам же им деньжат преподносишь, чтобы, не дай бог, не обломилось. Лихо!
– Пустое. Продристал, теперь пылишь. А мне так один хрен кого кредитовать, лишь бы доход банку.
– Да. Много ты о банке думал, когда Белковскому денежки подписывал.
Баландин, двинувшийся к лестнице, услышав фамилию "Белковский", вернулся.
– Белковский? Белковский?
– Да, тот самый. Твой корешок по "Олимпийцу", – освежил ему память Забелин. – Или тоже совпадение?
– Все мы работаем с теми, кому доверяем. Для банка надежней, – прорычал Баландин.
– Особенно если можно навар поиметь.
– Ну ты не заговаривайся. А то ведь тоже не посмотрю…
– В склочку обратить хочешь? Может, и обратилось бы, если бы не одно "но".
Он сделал паузу. И Баландин на паузу эту купился.
– Если бы что? – не выдержал он.
– Именно. Пиджачишко Клынин.
– Какой еще?.. Что ты здесь? Пришел, сорвал встречу, пылишь что-то. Может, не в себе? – заподозрил он. – Какая-то бессвязность.
– Может, и прошел бы у тебя этот номер, если б не Клынин пиджачишко, – поднажал Забелин. – А так элементарное служебное расследование – и всё срастется: отказ в кредите, тут же кредит "ФДН", странная победа, докладная Клыни и моя, само собой. Да и лишние пятьсот тысяч рублей в кредите – тоже та еще бородавочка.
– Бездоказательно.
– Окстись, милый, – охолодил Забелин. – Этого-то не достаточно? Сам знаешь, Папа многое любимцам прощает. Даже воровство.
С удовольствием ощутил, как дернулся Баландин.
– Но не предательство. Тут он строг. Да и смысла больше нет.
И в ответ на вопрошающий взгляд Баландина пояснил чуть ли не беззаботно:
– Контрольный пакет, по существу, у нас сформирован. И к управлению, а тем паче к дивидендам никакой "ФДН" я на дух не подпущу. Пусть он хоть усрется, – усилил он впечатление на языке, близком собеседнику. – А значит, и интереса нет. Со всех позиций бессмыслица. И из банка со скандалом…
– Не пугай – пуганый.
– …И денег тю-тю, – не обратил внимания на квелую реплику Забелин. – Так что выбором можно не мучиться. Ну, как, договоримся? Кстати, я твоему Белковскому пообещал за отказ пятьсот тысяч долларов. Пока в силе. Там на всех вас хватит. Вот так, Палыч.
– Ай ты, черт. – Баландин, заглядевшийся на что-то через стрельчатое окошко, хлопнул себя по ляжкам. – Дурацкий какой-то разговор. Еще и разругаться не хватало. Будто и впрямь не одно дело делаем! Влип ты, конечно, Палыч, но не чужие мы. И даже обвинения твои беспочвенные прощаю – вижу, что не в себе. Ладно, помозгую, как помочь.
– Вот и спасибочки. – Забелин придвинул ему телефон.
– Ты меня совсем за ссученного держишь. Подождешь до завтра.
– И так заждался.
– Сказано – до конца дня, – решительно объявил Баландин. – Бывай!
– Бывай, – согласился Забелин. – Я пока здесь побуду. Но если через час мне не сообщат, я для начала к вам спущусь. А потом… в общем, отсюда в Шереметьево.
Баландин развернулся, уперся взглядом в поднявшегося метрдотеля. Запыхавшись от подъема, он тяжело дышал, навалившись на поручни.
– Тебе чего здесь?! – рявкнул Баландин.
– Там… гости нервничают, – растерялся старик.
– Пошел. Скажи – иду.
– А мне – капучино, плиз, – попросил беззаботно развалившийся на диване Забелин. – Если не трудно, конечно… И Яну чтоб завтра же забрал, – добил он.
– Плохо ты кончишь, Палыч, – заверил Баландин.
В ответ Забелин растекся в обаятельной, под Макса, улыбочке.
Прошло сорок минут, когда раздался зуммер мобильного телефона.
– Алешенька! – услышал он радостный голос Наташи и понял – сработало. – Тут Максим вырывает. Ну, я сама бы… – Стар! Ты слышишь? – трубкой опять овладел сильнейший. – Только не падай там – сдался Белковский. Только что позвонил. Полная виктория! Вот так. Пока ты там груши околачиваешь, я подработал. Цени!
– Ценю! Кстати, раз скупка, считай, закончена, тебе надо собраться с духом и открыться Мельгунову.
– Надо, – поскучнел Максим. – Даже не знаю, как подступиться. Как бы его кондрашка не хватила.
– Алешенька! – Это опять была Наталья. – Я так за нас рада. Это так здорово. Но ты бы слышал – Максим разговаривал ну как король. Я даже боялась, что Белковский трубку бросит. Но ничего! Да, ты не забыл насчет вечера?
Зажатый меж оживленными любовниками Забелин скучал, тоскливо наблюдая, как рассаживаются на сцене музыканты. Это ж три часа муки, – безысходно подумал он. Но вскоре уже с нетерпением ждал начала. Потому что, чем дальше, тем больше ему досаждал Максим. Чувства мужчины к женщине имеют несколько степеней глубины. Человек, кем-то увлекшийся, не забывает на улицах с удовольствием таращиться на хорошеньких девушек. Влюбившийся, глядя на них, с радостью отмечает, что его возлюбленная краше всех остальных. Любящий – попросту перестает замечать других женщин. Максим пошел дальше – он вовсе не замечал никого вокруг, кроме Натальи. Каждую секунду ему требовалось что-то сказать ей, услышать ответ, да просто прикоснуться. А поскольку по инициативе Натальи они посадили Забелина меж собой, дабы вовлекать в общий разговор, то ему же теперь и доставалось. Макс попросту оттеснил его от спинки кресла и, навалившись сверху, щебетал что-то Наталье. Та изредка подталкивала его локтем, напоминая, для чего они пригласили Забелина. Максим спохватывался, делал участливое лицо, собираясь сказать что-то бодро – обнадеживающее. Но неизменно сбивался на разговор о Наталье. Причем требовательно ждал от приятеля комплиментов в ее адрес. Забелин, естественно, что-то буркал. И Максим на время отставал. Пока его вновь не подталкивала Наталья. Впрочем все влюбленые заражены общей инфекционной болезнью – эгоизмом. Любопытная болезнь – заражены влюбленные, но страдают от нее окружающие. Как ни старалась Наталья сделать разговор общим, но проходила минута-другая, и она сама помимо воли возвращалась к единственному, что ее волновало, – к ненаглядному Максику. Она вдруг ухватила Алексея за рукав, будто вспомнила что-то, что приведет его в чудесное расположение духа: – А ты знаешь, что этот дурашка додумался мне подарить? Шубу за десять тысяч долларов. Каково? Я понимаю, что у вас, у богатых, свои причуды и что на этом он не разорится, но – к чему этот шик? И, главное, куда мне в ней выйти?
Она нежно погладила приосанившегося Максима.
Забелин оценил широкий жест. На все про все у крутого богатея осталось не больше двух тысяч долларов.
Максим в свою очередь собрался поделиться какими-то новыми откровениями. Но по счастью оркестр начал.
Забелин взял программку и принялся развлекаться, пытаясь разобраться, чем отличаются друг от друга бесчисленные тромбоны, валторны, габои.
Из состояния задумчивости его вывел Флоровский, энергично ткнувший приятеля локтем.
Проследив за направлением пальца Максима, Забелин замер в изумлении.
Двумя рядами ниже, чуть в стороне, рядом с полной женщиной располагался – ошибки быть не могло – Жукович. Именно располагался. Нельзя было сказать, что он сидел. С отсутствующим, благостным лицом он подался вперед, привстав над сиденьем. Губы его были в движении. Исполнялся "Полет шмеля", и Жукович летал вместе со шмелем, двигая вслед ему головой и руками, губами воспроизводя звуки музыки. Соседка, очевидно, жена, с трудом удерживала его руку в своей ладони, привычно успокоительно поглаживая. Когда оркестр умолк, Жукович с утомленным видом откинулся в кресле.
– Никогда бы не подумал, – признался Забелин. Развязный, хамоватый Жукович и – восторженный меломан, которого он увидел. Это не мог быть один человек. Но это был он.
– Как говорится, на ловца и зверь… – Едва дождавшись перерыва, Забелин стремительно поднялся, боясь упустить Жуковича из виду. Но в сутолоке упустил-таки и долго без успеха бегал меж этажами. Максим и Наталья, расстроенные бездарно проведенным антрактом, волоклись следом. Нашелся Жукович после второго звонка в самом уголке, среди группки людей, столпившихся подле служительницы зала, которая, прохаживаясь вдоль старых фотографий, рассказывала что-то о Чайковском. Жукович навис рядом, благоговейно внимая.
– Олег! – позвал Забелин.
Тот оглянулся удивленно. Благостность смылась. Лицо стало колючим.
– Здравствуй, Олег. – Забелин проигнорировал негодующие взгляды. – Может, отойдем?
– А мне и здесь хорошо, – громко, изготовившись к скандалу, отреагировал Жукович.
– Да. Мир и впрямь тесен. Не ждал.
– Да уж понятно. Это вы – аристократы духа. А те, что ниже по должностенке, те выше цирка прыгать не моги. Мешаешь, между прочим, людям. Так что выкладывай, чего нужно, и проваливай.
– Я хотел повиниться, Олег. Тут такое дело вскрылось. В общем, виноват я, что на тебя подумал. Нашли мы виновных. Оказалось, подставили тебя тогда. Но и ты хорош – тоже толстовец нашелся. Не погнушался бы объясниться, давно бы разобрались.
Собравшиеся, перед тем проявлявшие недовольство, заинтересованно ждали продолжения.
– Вот видишь, видишь, – обрадованно затеребила Жуковича жена. – Я же говорила – всё разъяснится. Не может не раскрыться. Просто ошиблись люди.
– Ошибочка вышла, – прошипел Жукович. – По суставам по моим. По нерву! Как тогда, в восьмидесятых.
– Только не нервничай! – вскрикнула жена.
– Подлесного выпер?
– Нет. Нужен он. Дело – оно наших с тобой амбиций важней.
– Вот как?! Так, стало быть, вновь ошибочка?! – Жукович вырвался из слабых женских рук. – Твари! Твари вы все! Поглотители хреновы! – не модулируя больше голос, закричал он. Заинтригованная толпа меломанов при первых признаках бузы брызнула врассыпную.
Лишь утонченный экскурсовод оставалась на месте, восторженно впитывая в себя редкий в ее жизни скандал.
Наталья выступила вперед:
– Будет же вам, Олег. С вами поступили жестоко. Если хотите, могу сама за всех публично извиниться. Но – истерика в общественном месте. Вы все-таки мужчина.
– А ты кто такая, чтоб меня хорошим манерам учить? – скривился Жукович. – Мужик, остынь, – Максим предостерегающе нахмурился. Но вогнавшего себя в раж Жуковича остановить было уже нельзя.
– Сами твари продажные и в других то же выискиваете. Небось, когда Петраков был наверху, так не брезговала. А теперь власть поменялась, пожалте – под другого легла. И опять вся из себя образцово-показательная. А почему и нет? Все вы шлюхи, что мужики, что бабы: от кого сосете, у того и сосете. Кулак Флоровского с разворота угодил ему в челюсть, и Жукович, попятившись, сел задом на кафельный пол. – Опять?! Опять бьют! – с каким-то мазохистским торжеством закричал он. Жена бросилась на колени, обхватила его голову руками. – Не смейте. Его нельзя бить, – с ненавистью глядя на Забелина, произнесла она. – Он же – хрупкий. – Вижу, – подтвердил пасмурный Забелин. – Успокойтесь, никто его больше не тронет. Олег, я все-таки предлагаю встретиться и поговорить.
– Встретиться? Это теперь так называется, – поднимаясь, прохрипел Жукович. – Понравилось встречаться. Мало двух, так еще разок захотелось. Это уж, наверное, чтоб наверняка добить. Валяй тогда уж сразу с колом, – увлекаемый в сторону женой, не унимался Жукович. – Я встречусь. Я с вами в другом месте встречусь. В суде! И денежки, что мне причитаются, до копеечки выплатите. До центика!
– Заплачу, – тихо подтвердил обескураженный Забелин.
Он встретился с требовательными глазами экскурсовода и почему-то ей пообещал:
– За все заплачу!
И женщина сурово кивнула.
Максима и Натальи рядом не было.
Он нашел их у гардероба. Максим стоял отрешенный. Наталья, оглаживая его руками, несвязно бормотала:
– Максим, я сама хотела сказать. Все собиралась, собиралась. И – мучилась. Ты должен понять. Ведь по-настоящему всегда был только ты.
Она еще раз заглянула в его опустошенное, неприступное лицо:
– Господи! Кто ты вообще такой, чтоб я перед тобой еще и оправдывалась. Ишь, утонченность ему, гурману, подавай. А Наташенька и рада подыгрывать, воздушность неземную изображать. Так получи!..
Не сбавляя тона, на все фойе, она матернулась и устремилась к выходу. – Догони! – Забелин дернул Флоровского за рукав. – Ты знал?
– Догони, говорю, пока не поздно! – Забелин тряхнул его за плечи. Голова Флоровского безвольно дернулась. – Значит, знал, – без выражения определил он.
– Что ж ты делаешь-то? – Забелин метнулся за выходящей Натальей, догнал на улице, обхватил за плечи:
– Наточка!
– Доигрались! Так и знала, что доиграюсь.
– Правильно ты ему влепила.