– Онлиевский, – выдохнул Эдик, чувствуя с омерзением, как организм непроизвольно выплеснул струю мочи, и в то же время не в силах отвести расширившихся глаз от руки начальника аппарата, унизительно медленно потянувшейся к его пиджаку. Добравшись наконец до значка, Чугунов обхватил его и с силой рванул на себя, выдрав вместе с куском дорогого сукна, – будто орден с опозоренного офицера сорвал.
Размякшего, непрестанно икающего Снежко увели писать объяснительную.
– Что-то еще, Владимир Викторович? – Чугунов медлил уходить.
– Еще? Да вот кресло это подмоченное заберите к Баландину в кабинет, чтоб там воняло. Скажете – от меня за успехи в кадровой работе. Что от Ивана Васильевича?..
– Звоним непрерывно. Но телефон отключен.
– Да, все меньше нас, Гена. Отпустив Чугунова, Второв подошел к окну, затушеванному осенью. Повертел изъятый значок. Красив, ничего не скажешь. Прежде у них таких не было. Теперь есть значки, но нет прежних. И опять закралась мысль, которую отгонял, – так ли прав был, когда бескомпромиссно избавлялся от строптивых "основателей"? Было в них что-то от старой наполеоновской гвардии: ворчливой, но надежнейшей. А новые, вот они. В успехе подметки рвут, в неудаче сдают. Они так воспитаны, "бизнес – это умение оказаться с тем, кто сильнее". А может, собрать "стариков", поклониться, расставить опять на ключе? И тогда можно хотя бы не оглядываться на тылы. Предлагал же Керзон. Настаивал. Вот и донастаивался. Его последним шуганул. Ни-ко-го! Да нет, поздно на попятный. Время не ждет. Либо теперь же прорвемся…
О другом "либо" он не позволял себе даже думать.
В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.
– Господи! – тихо пробормотал он. – Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколько людей втянуто! Сделай и – уверую. Не так, как раньше, для проформы. А по-настоящему, без дураков. А?
Не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.
– Да где, наконец?! – закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась, и в кабинет прямо в мокром пальто вошел Иван Васильевич Рублев.
– Мечешься? – неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.
– Что?
Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.
– Говори же, Иван Васильевич!
– Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?
– Библию? К чему ты это? – Второв недоуменно скосился на подоконник.
– Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?
И вдруг залепил кулаком по крышке стола:
– Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?
– Нет.
– Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня фэйсом об тэйбл.
– Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?
– Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?
– В Госдуму, к председателю комитета по…
– Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
– Как это не говорит? Каждый день лицезреем.
– А больше ты его нигде не лицезрел?
– Как будто нет.
– Нет? – Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету. – В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.
– Когда?
– В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?
– А, – Второв насупился, начиная понимать, что допустил ужасный прокол. – Коммунистик тот? Который насчет коттеджа. Так я же не знал.
– А тебе не надо было ничего знать. Ничего! Кроме того, что это я его к тебе послал.
– Другими словами, отказал.
– Не совсем.
– Что значит "не совсем"? – угасшая было надежда вспыхнула слабой искоркой.
– Согласился посодействовать, если будут приняты его условия.
– Не так плохо. Это уже диалог. Какие? – Второв схватил лист бумаги, ручку, приготовившись записывать.
– Да собственно, условие у него на самом деле одно. – Рублев замялся.
– Так какое?
– Тебя убрать.
– И только-то? – Второв раздосадованно отложил ручку.
– Да, представь. Если наблюдательный совет отстранит тебя от должности, а на это место назначит человека, рекомендованного их комитетом, то он берется выбить для нас в ЦБ деньги. Вот так-то.
– Ну-ну. И что же ты ответил? – зыркнул исподлобья Второв.
Уловивший это движение Рублев, несмотря на скверное настроение, едва сдержал улыбку.
– Я, дорогой Володя, из старого-старого рода, традиции которого до семнадцатого года возникли. Так вот одна из заповедей, что мне еще отец покойный ремнем вколачивал: "За своих стой до конца". Да и имя твое важно. На слуху оно.
– Спасибо, Иван Васильевич. Другого не ждал. Ну и на меня можешь положиться.
– Надеюсь. Надо бы тебе повстречаться с Гуревичем.
– Но ты-то знаешь, как мы с ним в последний раз разошлись.
– А с кем ты хорошо разошелся? Только за этот месяц с половиной Москвы переругаться успел. Пол-банка разогнал. По приемной иду, поздороваться не с кем. А с Гуревичем увидеться придется. Последний шанс это на старых позициях устоять.
– А если не устоим? – не удержался Второв. – Сникнешь?
– А если не устоим, тогда есть еще одна старая заповедь: "Занял деньги – всё распродай, но верни". И ради цели этой придется нам все распродавать. Продавать и платить. Продавать и платить. Может, год-два. Может, и дольше. Я исподволь подготовку начал. Организуем комитет кредиторов. Союзы предпринимателей, фермеров подключим. Прессу обязательно. Тут важно, чтоб на глазах.
– Что ж нам-то останется?
– Может, и мало что. А может, и вовсе ау. Все равно часть разворуют. Но если что останется, с того заново и стартуем. Хотя, конечно, такой махины, как теперь, нам с тобой больше не поднять. Так что об амбициях твоих имперских можно будет забыть. Ну, каково?
– Веселенькая, нечего сказать, перспективка, – пробурчал Второв.
– Другой не дано. Так что скажешь?
– Что тут скажешь. Пока есть шанс, надо пробовать. Завтра встречусь с Гуревичем.
Борис Семенович Гуревич, пыхтя от ранней одышки, перекатывался меж дубовых сводов "Бурыкинских палат", от которых успел отвыкнуть. Второв, как всегда, опаздывал. Но сегодня это не вызывало у заместителя председателя Центробанка внутреннего протеста. Гуревич и сам радовался случаю оттянуть встречу. Второва со всеми его взбрыками он продолжал любить. Даже несмотря на последнюю его выходку в Центробанке, после которой Гуревичу пришлось поспешно закрыть все счета в "Возрождении". К тому же то, как держал удар Второв, не могло не вызывать уважения. Он, единственный, боролся. В своей неуступчивости напоминал не знавшего поражений боксера, которого, вопреки всем правилам, прямо на ринге на глазах у публики мордует банда громил. И требуется от него только одно – лечь и признать поражение. И не оставлено ему другого выхода. Но всякий раз, пропустив очередной хук, он снова и снова поднимается. Да и название "Возрождение" не стало для Гуревича пустым звуком. Конечно, власть засасывает, но иногда мечталось сойтись опять где-нибудь в девяносто третьем с тем же Второвым, Керзоном, Забелиным, Савиным и окунуться в прежнее братство.
Впрочем, всё это неуместная сейчас лирика. Предстоял жесткий неприятный разговор, и Гуревич вновь подобрался.
Сверху послышались гулкие шаркающие звуки – должно быть, спускался поприветствовать гостя метрдотель. Интересно, узнает ли? Лицо Гуревича невольно размягчилось, он даже чуть развел руки, собираясь обнять старика. Сердце его ухнуло вниз. Перед ним появился ссутулившийся, смертельно уставший человек. И человеком этим оказался Владимир Викторович Второв.
– Что, не узнаешь? – Второв пожал протянутую руку. Усмехнулся. – Спасибо хоть, что не отказал.
– Полно тебе, Владимир Викторович. Опять, вижу, немножко приболел. Не почка, часом?
– Другие органы, – Второв с усилием отодвинул тяжелое кресло, медленно осел в него. – Велел своим ждать наверху. Чтобы без свидетелей. Или все-таки пообедаем?
– Нет, нет. Я ненадолго. Через три часа должен быть в Минэкономики.
– Да. У всех дела. Слышал, тебя на первого зама выдвигают? Это ты молодец.
– С твоей легкой руки.
– Помнишь еще. А вот многие поспешили забыть. Скажи, поможешь?
– В чем? – под его прямым взглядом Гуревичу стало неуютно.
– Знаешь, в чем. И все знают! Только морды в столы упирают. Но вы же Центробанк. У вас на глазах в одночасье всю систему, что десять лет отстраивали, смели к чертовой матери. Вы сами в колокола бить должны. К президенту прорываться. А я какую неделю валяюсь у ваших ног чуть ли не с челобитной. Да черт с ним, с президентом этим непросыхающим! Вот реальные расчеты. Если сегодня вы мне вернете хотя бы двести миллионов долларов из моих же резервов, то я собью ажиотаж вкладчиков, проведу неотложные платежи и запущу банк. А это тысячи забуксовавших предприятий, миллионы людей, что в полной панике. Избирателей, если больше нравится. И тебе нечего сказать?
Гуревич облизнул бледные губы. Помолчал, пытаясь подобрать нужную формулировку. Но не нашел:
– То же самое я говорил два часа назад.
– Ты? – заинтересовался Второв. – И кому?
– Сегодня рано утром состоялось экстренное правление "По вопросу оказания поддержки системообразующим банкам".
– И что ж нарешали? – тон его не оставлял Второву надежды.
– Вот копия проекта решения. Специально для тебя захватил.
Второв жадно взял сложенный вчетверо лист бумаги, придвинул к самым глазам.
– Этому?! – с прежней силой взревел он. – Да он же и так всё село разворовал. И в эту-то прорву еще триста миллионов долларов? О чем же вы думаете-то?!
Второв придвинулся к Гуревичу, но тот поспешно поднялся, отошел к столу:
– Я, пожалуй, кофеечку выпью.
– Понятно. Стало быть, очередной откат, – расшифровал молчание зампреда Второв. – Страна сотрясается, а они знай откатывают. Просто ума не хватает объять. Да разве сами-то не на этой же земле живете?!
– Тебе налить?
– Помнишь, может, в детстве фильм такой приключенческий прошел на экранах? "Золото…" какое-то. Там герои дорвались до золотых россыпей и набивают карманы. Вдруг землетрясение началось. Скалы содрогнулись. А они – набивают. Уже обрушилось все и спасения нет и сами это видят…
– И все-таки загребают. – Гуревич подошел с чашкой кофе. – Я чиновник, Владимир Викторович. Снизу мои возможности кому-то кажутся безграничными. А на самом деле выделен мне участок, его и окучиваю. И делать это мне дозволят, пока правила игры соблюдаю.
– А правила не ты устанавливаешь, – насмешливо посочувствовал Второв. – От всех одно и то же. Как денег выцыганить, так каждый таким крутым себя выпячивает, а как помочь – сразу мышкой бессильной прикидывается.
Покрасневший Гуревич, боясь сорваться, изо всех сил сжал чашку.
– После правления, Владимир Викторович, я имел разговор с Самим. Попросил об аудиенции. – Он отставил чашку, медленно вытер губы салфеткой. – Вышел с предложением взять "Возрождение" под непосредственный контроль ЦБ. Финансировать под залог пакета акций и использовать отлаженную расчетную систему и разветвленную филиальскую сеть.
– Другими словами, на основе "Возрождения" возобновить банковское обращение, – быстро отреагировал Второв. – Очень неплохая мысль! Очень, очень толковая. Потом к нам прицепить другие здоровые банки и – все еще можно поднять! Мы готовы передать контрольный пакет государству.
– Предложение признано нецелесообразным, – холодно оборвал Гуревич.
Он отвернулся, чтобы не видеть сгорбившегося при очередном ударе Второва.
– Так куда же вы меня толкаете? Сливать, как другие, активы?
– Даже это не получится, – печально произнес Гуревич. – Банк приговорен, Владимир Викторович. Подняться ему не дадут. Прости, но есть установка.
Второв припомнил диктофонную запись, горько усмехнулся, – получается, не так уж привирал Снежко.
– Стало быть, установки Центральному банку России теперь спускает Онлиевский?
– Так ты знал?! – живо отреагировал Гуревич. Не дождавшись ответа, вытер салфеткой вспотевшее лицо. – Спускают сверху. От первого лица. А что там у них меж собой?… Полагаю, тебе надо встретиться с Онлиевским.
– Полагаете, стало быть? И зачем?
– Онлиевский проявляет огромную заинтересованность в "Возрождении". Па-ра-лизующую всех заинтересованность. Понимаешь меня? Надо договариваться. Других путей тебе не оставили.
– И если договоримся, то, конечно?..
– Зеленая улица, – заверил Гуревич. Боясь, что уверенность эта будет неправильно истолкована мнительным Второвым, поспешно открестился: – Сам понимаешь, это не мой уровень.
Он сбился и замолчал, ожидая ответа. Молчал и Второв. Наконец кашлянул:
– Ну, допустим. Когда можно организовать такую встречу?
– Когда? – Гуревич посмотрел на циферблат. – Минут через десять – пятнадцать. Онлиевский ждет моего звонка.
Второв, в ком не осталось уже душевных сил удивляться, замотал лобастой головой.
– А ты как думал? Да если бы я поехал на встречу с тобой без санкции руководства, где бы я завтра был?.. Так что?
Второв, закрыв глаза, откинулся в кресле.
– Так что, Владимир Викторович? – Гуревич заметил наконец, как поднялись и опустились его веки. – Вот и ладненько! Тогда звоню. Где тут телефончик-то? А то ведь в ваших казематах мобильный не берет.
– Вот-вот будет! – объявил он, вернувшись через десять минут. – Я пока с мэтром пообщался. Занятный старикан. Дряхлый, а живенький. И надо же – помнит!
Подошел, поколебавшись, к неподвижно сидящему в прежней позе Второву:
– Может, и к лучшему, а, Володь? Ведь сколько лет тянешь. Отдышешься… Ну, отдыхай, отдыхай. Пойду встречу.
Еще через десять минут зацокали быстрые шажки, и с лестницы сбежал Марк Игоревич Онлиевский. Следом появился поспевавший с трудом Гуревич.
Второв нехотя поднялся.
– Какие хоромы! Здравствуйте, здравствуйте, Владимир Викторович! – Онлиевский шагнул первым, радостно стиснул вялую ладонь. – Польщен встречей… Может, удобней к столу?
– К столу так к столу, – Второв приготовился передвинуть кресло, но Онлиевский, опередив, сам быстренько ухватился за витые ручки и перетащил на два метра.
– Вы уж позвольте мне за вами поухаживать.
После чего тут же занял соседнее, оставив Гуревича стоящим.
Гуревич огляделся. Кресел больше не было.
– М-да. Ничего, не беспокойтесь, схожу… Я вас свел, чтобы без посторонних.
– Именно, – сухо кивнул Онлиевский. – У вас, наверное, дела?
– Да, действительно, – собиравшийся участвовать в разговоре Гуревич замялся, но наткнулся на недовольное движение Онлиевского. – Совсем я с вами зарапортовался. Так что, если не нужен…
Он подошел, протянул руку попрощаться. Рука его повисла в воздухе: Второв, все еще погруженный в себя, жеста этого не заметил, Онлиевский не обратил внимания.
– Желаю договориться. – Борис Семенович Гуревич сделал общий поклон и с тяжелым чувством удалился.
Какое-то время Онлиевский, пряча любопытство, приглядывался к поверженному сопернику.
– А знаете, Владимир Викторович, почему я в бизнес пошел? Потому что вы в нем были, – неожиданно признался он.
От удивления Второв впервые прямо посмотрел на него.
– Нет, в самом деле. Вы же так мощно стартовали. Комета, ураган. Читал, смотрел и думал: какая стихия! Удержу не знает. Все под себя подминает. Масштабнейший вы были человечище.
– Был? Не рано ли хороните?
– И вот как-то подумал: а смог бы я вот так же? Помните Раскольникова? Кто я? Тварь дрожащая или право имею? Смогу ли я вот так же смерчем по земле пройти? Чтобы когда-нибудь прийти к вам и сказать: вот моя рука! Объединим наши состояния! Хочу быть с вами!.. Смешно, правда? Пацан был. Мне ведь, когда начинал, едва двадцать семь исполнилось. Сейчас и не поверишь. – Он удрученно огладил полный живот, лысеющую голову.
– И чего же не пришли? – полюбопытствовал Второв.
– А тут уже по Ленину получилось – "мы пойдем другим путем!". В азарт вошел, обойти захотелось. Может, главная моя удача в том оказалась, что я после вас начал. Вы-то уже на дистанции, в запале, осмотреться в беге некогда. А надо бы. Потому что обстановка изменилась. И я это первым увидел. И успел развернуть свой бизнес.
– Ну, что вы увидели, и так понятно. Невелика доблесть – продажных чиновников скупать.
– Не скажите. Это еще то искусство. Вы-то в последнее время тоже пробовали, а что в итоге? То, что сидим мы с вами сегодня здесь. А этих, кстати, я давно не покупаю. Тасую, расставляю – вот высший пилотаж! А в результате, возвращаясь к нашему разговору, вы вон дотянули до ленточки, запаленный. А я вас тут уж и поджидаю! Только, ради бога, без обиды. Что-то меня опять на аллегории потянуло. Я ведь в молодости стихи пописывал. Очень Мандельштама люблю! Знаете? Есть у него одно стихотворение.
– Вы всё вокруг развращаете, – угрюмо произнес Второв.
– Да, вижу, поэзию вы не любите, – огорчился Онлиевский. – Тогда вернемся к бизнесу.
– Это вы-то бизнесмен?!
– Смею надеяться. – Голос его сделался холоден. – И чтоб мы попусту не препирались, прошу дать мне пару минут высказаться. Могу?
Второв неопределенно пожал плечом.
– Благодарю. То, что я хочу забрать ваш банк, для вас не секрет. Но, принимая решение, вы должны точно оценивать обстановку. Мне больно говорить это вам, но банк обложен, Владимир Викторович. Денег от центробанка, как вы, надеюсь, убедились, вы никогда не получите. И что остается?
– У нас еще достаточно активов, чтобы рассчитываться.
– Верно. Но, во-первых, с каждым днем их будет все меньше. Ваш банк слишком велик. Он не может существовать без движения. Он начнет разваливаться. Я и то лишний раз преклоняюсь перед вами, что до сих пор удерживаете. Во-вторых, чтобы банк рассчитывался, он должен работать. А даже тех векселей, что успели скупить мои люди, достаточно, чтоб вчинить вам иск о банкротстве. Можете мне поверить, ЦБ нас поддержит и тут же отзовет у банка лицензию.
– Кто бы сомневался?
– Именно. И тогда – паралич. Дальше вы как хищная рыба на суше – и силы еще есть, и желание рвануть. А воды лишили. И с каждой минутой отмирают новые и новые органы. Ничего, по-моему, образ получился. Как полагаете?
– Положим, мы рассмотрим ваше предложение, – произнес Второв, и Онлиевский выжидательно склонился навстречу. – На приемлемых условиях. Положим! Но у меня есть категорическое требование.
Он заметил появившуюся жесткую складку на лице Онлиевского и с нарастающей силой продолжил:
– Именно требование! Вы, принимая банк, возьмете на себя обязательства полностью рассчитаться с вкладчиками.