- Я связан с Хонигваксом, потому что теперь я у него начальник охраны. Он меня повысил. Когда он понял, что я могу для него делать, он продвинул меня по службе.
- Что же, интересно, ты можешь для него такое делать?
Теперь он сложил обе руки на спинке стула, как будто хотел по-змеиному вокруг него обвиться, а ноги напоминали змеиный хвост. Длинные волосы свешивались на одну сторону, оттеняя другую половину лица.
- В отличие от расхожего мнения, плохие парни не растут на деревьях. Мы другие, не такие, как все. Я знаю преступный мир, но не хочу больше к нему принадлежать. Мне хватило, я сыт им по горло. Знаешь, как говорят: не хочешь срок мотать - не надо воровать. Я, Люси, срок мотать не хочу. И не буду. Сыт по горло. Теперь хочется для разнообразия пожить как человек. Я девочек люблю, ты ведь знаешь. Но такие, как я, не для этого мира - мне здесь нет места. Так получилось, что Хонигвакс смог меня использовать, и до сих пор с этим все было в порядке.
- А теперь на тебя что нашло - приступ раскаяния? - Двустволка прыгала в ее руках вверх и вниз в такт словам. - Или мне надо тебя пожалеть?
Он провел рукой по волосам, заткнул за ухо выбившуюся прядь. Теперь ей лучше было видно его лицо, ей показалось, что ему хотелось, чтоб она на него смотрела, он хотел ей доказать, что в сложившихся обстоятельствах ему можно доверять.
- Люси, ты попала в беду и вляпалась по самые уши. Ты сама представляешь, что натворила? Этими препаратами ты накормила человек семьдесят - восемьдесят. И половина из них померла.
Она не ответила сразу, взгляд у нее был отсутствующий. А когда заговорила, только спокойно спросила его:
- Половина? - От ужаса ее било мелкой дрожью.
- Да, около половины.
- Значит, половина из этих людей была обречена на смерть, а другие - контрольная группа - получили плацебо?
- Может быть, - допустил Энди. - Так, наверно, и случилось.
- Но ведь мы никогда этим не занимались. Мы же обещали, что никогда не будем давать им плацебо. Мы всегда говорили людям, что будем давать им только самое лучшее из того, что есть, что никаких контрольных групп у нас не будет и никаких подделок под лекарства мы им вводить не собираемся.
- Ну что ж, - заметил Энди, - может, в этот раз так случилось к лучшему.
Его высказывание было похоже на правду, потому что погибло меньше людей. Но ее больше интересовал другой вопрос: с чего это чудовищное предательство началось и на чем оно закончилось?
- Да, я себе отдаю отчет, в какую беду попала, - призналась Люси. - Я всегда знала - что-то в этом роде может случиться, лекарства могут не подействовать. Но никогда даже в страшном сне я не могла себе представить такой исход и, конечно, никогда на такие ужасы не подписывалась.
- Ты не имеешь к этому отношения, - сказал Энди. - Откуда тебе было знать, что такое может случиться?
- Конечно, не имею! - Она даже слегка отпрянула, восприняв предположение Энди как оскорбление. - То есть я, естественно, принимала в этом участие, но понятия не имела, что происходит на самом деле. О Господи! Я же отлично знаю, что и судье, и присяжным на это будет наплевать.
- Где Люк? - резко спросил он.
Люси опустила взгляд на двустволку, потом подняла глаза.
- Он умер, Энди.
Некоторое время они молчали, казалось, эта страшная новость витает между ними в воздухе.
- Расскажи мне, как это случилось, - попросил Энди.
- Рассказывать здесь особенно нечего. - Люси смотрела куда-то в сторону. - Я отвезла его в больницу в Балтиморе. Оттуда он позвонил во Флориду, и на следующий день какой-то волосатый малый постучал в дверь моей комнаты в мотеле - здоровый волосатый парень. Он заплатил мне за грузовик наличными. Я забрала из машины все свое барахло и отдала Люку деньги. Он еще раньше рассказывал мне про эту сделку - грузовик доставался ему. Из этих денег Люк оплачивал лечение, но угасал он очень быстро. Я пробыла с ним все пять дней, пока он был жив. Из его палаты был виден океан. Это навело его на мысль о том, как он хочет, чтоб его похоронили. Потом я отнесла его прах в гавань и развеяла над океаном во время отлива.
Хоть Энди и предполагал что-то подобное, но, чтобы смириться с мыслью о случившемся, ему понадобилось некоторое время. Прах друга был развеян над океаном. Близкими друзьями они, в принципе, никогда не были, но вместе тянули срок - а это значило немало. И это Энди втянул его в передрягу, которая привела Люка к гибели.
- Люси, - сказал он, но вдруг осекся. Потом упер ладони в широко расставленные колени и застыл в задумчивости. - Тебе надо на какое-то время залечь на дно, договорились? Ни о чем никому не говори. Ничего не предпринимай. Никто не должен знать, что ты лечила Люка. Если об этом прознают те, кому ничего об этом знать не надо, они догадаются, что ты слишком много знаешь. Можешь им только сказать, что Люк заболел и умер. У него был СПИД, так что особенно удивляться здесь нечему. Ты из-за этого очень расстроилась и вернулась домой.
Люси задрала двустволку к потолку и уперла приклад в бедро. Потом встала, прошла через комнату и положила ружье на кухонный стол. Стоя к Энди спиной, она обернулась и бросила на него взгляд через плечо.
- Я просто ничего не могу сделать.
Он тоже встал, вытащил из-под ног стул и поставил его в сторонке.
- А что здесь можно сделать?
Люси смотрела сквозь окно куда-то вдаль. Царившая снаружи тьма отражала ее облик, но она не видела своего отражения. Перед ней была только бесконечная мрачная пустота.
- Мы, конечно, можем, как ты сказал, залечь на дно, а можем попробовать что-нибудь выяснить. Надо понять, что же на самом деле произошло, почему, кто за это должен отвечать. - Она повернулась к нему лицом. - Мы должны собрать доказательства, Энди. Это единственное, что мы можем сделать.
- Люси, это очень опасно. А если ты просто будешь вести себя тихо…
- Тихо себя вести и все время думать о смерти этих несчастных людей? Я даже не знаю, сколько их там погибло. А ведь некоторых я считала своими друзьями… Я жить из-за этого не могу! И в тюрьму за чужие грехи не хочу садиться - я ведь ни в чем не виновата. - Она глубоко вздохнула, ее даже передернуло от переполнявших душу ярости и горя. - Я ведь говорила им, моим ребятам, что быть на переднем крае медицины опасно, ничего еще не проверено. Но им могло и повезти! Самое плохое, что могло произойти, - это то, что лекарства им не помогут и они умрут своей смертью, они все равно должны были умереть. Но то, что случилось, нельзя назвать простой неудачей, Энди. Господи! От этих лекарств им становилось хуже. Они убивали их гораздо быстрее, чем убил бы их СПИД! - Она тяжело дышала и пыталась успокоиться, но ее душила ярость. - Я, конечно, никакая к черту не мученица, но не могу смириться, что тот, кто в этом виноват, - скорее всего Хонигвакс, хоть мне это на самом деле без разницы, - я не хочу, чтобы он вышел сухим из воды. Я буду себя вести тише воды, ниже травы, но мне надо восстановить справедливость ради всех, кто умер, для каждого из них.
- Люси, сейчас это так рискованно…
Она пристально взглянула ему в глаза и уперлась руками в стоявший сзади кухонный стол.
- Выбирай, Энди, на чьей ты стороне.
- Брось, Люси, ты же знаешь, я всегда с тобой.
- Неужели? Не забудь, что это "рискованно и опасно". Конец цитаты.
- Иди лучше ко мне, - позвал он.
Их разделяли несколько шагов, но ей было непросто выполнить его просьбу. Поначалу она, не решаясь, стояла, скрестив руки на груди. Но потом опустила руки и нерешительно прошла по краю ковра не прямо к нему, а как бы в обход. Девушка подошла и прижалась к нему всем телом, он обнял ее, и оба застыли в этой позе. Люси была благодарна Энди за крепость объятия, за тепло сильного мужского тела. Она не знала, кому ей верить, не знала, кого любить, но именно сейчас ей позарез нужно было любить кого-то. Она, сама того не желая, многим людям принесла смерть, и ей было необходимо доказать себе самой, что она не исчадие ада, не преступница, которой нет пощады. Люси хотела одного - торжества справедливости для безвинно убитых. Ей было необходимо раскрыть истину, чтобы всем стало ясно, на ком лежит ответственность за это преступление. И вместе с тем обнимающие ее руки Эндрю Стетлера как будто давали ей отпущение грехов, Люси нужны были эти прикосновения как воздух - здесь и сейчас, потому что только они в тот момент могли ее утешить.
* * *
Эмиль Санк-Марс подъехал к дому приходского священника и припарковал перед ним машину. Дом слегка защищал его от резких порывов ветра, но он все равно втягивал голову в теплый шарф, пытаясь укрыться от пронизывающего холода и бьющего в лицо снега. Этот священник с самого начала понравился ему тем, что запросто пригласил полицейского по-дружески заглядывать к нему в любое время, а еще сказал, что в дом надо заходить со двора через кухонную дверь.
Свет в кухне был включен, и отец Режан быстро ответил на стук в дверь. Он был совой и коротал вечер с книжкой за чашечкой кофе.
- Заходите, Эмиль, заходите. Господи, как же вы решились выбраться из дома в такое ненастье?
Санк-Марс стряхнул снег с куртки, потом сбил его с брюк шерстяной шапкой.
- Надеюсь, отец Режан, я не сильно нарушил ваш покой в этот поздний час.
- Какие глупости! Мне очень приятно вас видеть, Эмиль, я всегда рад хорошей компании. Льщу себя надеждой, что вы не принесли мне печальных известий.
- Нет, отец мой, я здесь совсем не поэтому. - Санк-Марс снял куртку, священник взял ее и повесил на крючок. Детектив смотал с шеи шарф, заткнул его в рукав куртки, а рядом повесил на другой крючок шерстяную шапочку, чтоб она немного просохла. - Вчера папа неважно себя чувствовал, поэтому я решил его проведать. Но сегодня к вечеру ему стало значительно лучше.
- Рад это слышать. Я знаю, какое тяжкое испытание выпало на его долю. Вы едете домой?
- Да, отец мой. - Санк-Марс кивнул головой. - Не дано грешникам отдыхать. Завтра у меня много работы.
- В таком случае вас ждет долгая ночная дорога. Будьте осмотрительны, Эмиль. Хотите чашечку кофе?
- Спасибо, не откажусь.
- Вы не подумаете обо мне, что я пьющий священник, если я предложу вам стопочку "Гленфидик"?
- А что, отец мой, разве вы пьющий священник?
Хозяин отрицательно покачал пальцем, когда Санк-Марс садился за длинный и узкий старинный сосновый стол.
- Мне не следует забывать, что я имею дело с полицейским.
- Я бы с удовольствием выпил с вами за компанию по маленькой.
- Прекрасно, прекрасно. А я бы вас уговорил и по большой принять, но понимаю, что вам еще предстоит долгий путь.
- Знаете, отец мой, я бы и от большой не отказался, а то и от двух, если б не эта долгая ночная поездка.
Священник суетливо доставал стопки. Это был человек среднего роста, обычного телосложения, теперь, когда ему шел седьмой десяток, он стал немного сутулиться. Шевелюра его поседела, но была еще густой, мягкий взгляд карих глаз светился природной смекалкой, симпатичный образ дополнял небольшой курносый нос. Одет он был в черное, но эта одежда не имела отношения к его сану - на нем были удобные брюки и плотный шерстяной свитер. Над дверью, как и во многих католических домах в Квебеке, висело распятие. И кухня была вполне обычной для этих мест, такой же, как в любом сельском доме на многие мили вокруг. Деревянная мебель и полы в доме были старинными, потемневшими от времени, пол кое-где поскрипывал, слегка прогибаясь, будто жалуясь на почтенный возраст. Санк-Марс чувствовал себя здесь уютно не потому, что это был дом священника, а потому, что провел в таких же домах все свое детство.
К дверце холодильника небольшими магнитами были прикреплены фотографии детей, что в доме священника выглядело немного странно. Когда Санк-Марс разыскивал такого священника, о котором просил его отец, ему кто-то сказал, что отец Режан раньше где-то преподавал экономику. У него были жена и дети, он даже пытался, правда неудачно, пробовать силы в предпринимательстве. Через несколько лет после смерти жены он решил стать священнослужителем и закончил семинарию, оставаясь при этом заботливым отцом. Теперь дети его выросли, выучились, разъехались по далеким большим городам, а сам отец Режан получил сельский приход и с головой погрузился в новую для него деятельность.
- Как дела продвигаются, отец мой?
- Да так, ни шатко ни валко. - Он до краев наполнил небольшие стопочки. - Временами чувствую себя как отошедший от дел массовик-затейник. А в иные дни оказываюсь реально нужен людям. А у вас что слышно?
Санк-Марс упер локти в столешницу и, погрузившись в задумчивость, сцепил пальцы рук.
- У меня тоже выдаются дни, когда работа моя приносит пользу. А порой мне начинает казаться, что преступникам очень повезло, что у них такой бездарно тупой противник.
Отец Режан рассмеялся. Они чокнулись и с удовольствием отпили по глоточку за здоровье друг друга.
- Да бросьте вы, Эмиль, вы же сами не верите в то, что говорите.
- Вы правы, иногда мне удается хорошо поработать. Хотя, должен вам признаться, мне долго казалось, что самое главное в моем ремесле - научиться смиряться с ошибками. Я бы даже сказал, стремиться к ошибкам, а потом переживать из-за их последствий. Иначе при такой работе, как у меня, легко тронуться рассудком. Буду вам очень признателен, если вы не станете делиться моими признаниями с преступниками. Мне совсем не хотелось бы их этим утешать.
- Ну да, понимаю, - ответил отец Режан, - утешать преступников. Ведь в этом состоит моя профессия, не так ли?
Он сел с довольной усмешкой на лице, зажав пухлыми пальцами маленькую стопочку с недопитым виски.
- Кому-то надо делать грязную работу, отец мой.
- Кто-то должен ее делать! Но моя это работа или ваша - вот в чем вопрос! Какая работа грязнее - утешать преступников или ловить их?
- Уступаю вам пальму первенства.
- Вы так говорите, детектив, но что вы при этом думаете? Или это такая уловка из вашего набора полицейских хитростей, и вы хотите ее использовать, чтобы заманить меня на путь, с которого нет возврата? Вы ведь делаете иногда такие вещи, разве не так, Эмиль?
- Какие вещи?
- Расставляете сети душам человеческим и ловите их в западню, используя в своих целях их слабости.
Санк-Марс слегка улыбнулся и сделал еще глоток односолодового виски.
- Давайте, отец мой, сформулируем проблему так: когда представители вашей профессии терпят неудачу, на мою долю выпадает борьба с последствиями.
От такой постановки вопроса священник чуть не поперхнулся. Откашлявшись, он произнес:
- Давайте лучше, детектив, сформулируем по-другому: моя работа начинается тогда, когда вашу венчает успех. И заключается эта моя работа в том, чтобы разбираться с результатами вашей деятельности.
Санк-Марс не мог оставить последнее слово за собеседником.
- Это, отец мой, вопрос веры. Я верю в то, что преступникам не нравится сидеть за решеткой. Вы верите в то, что непоправимое можно искупить. Неудачников можно перевоспитать - в этом я с вами не спорю. Тех, у кого бушует в сердце ярость, можно смирить. Люди, в жизни которых стряслась беда, или те, кто по недомыслию встал на неверный путь, могут иногда для разнообразия вернуться на путь истинный. Но плохих парней, отец мой, подлинных мерзавцев, если уж нам удалось засадить их в каталажку, вам остается только развлекать в их однообразные будни.
- Наш Господь может распорядиться иначе.
- Наш Господь сказал разбойнику, прибитому рядом с ним к кресту: "Встретимся на небе, приятель, здесь, на земле, я не могу тебе ничем помочь".
Высказывание полицейского вызвало у священника громкий взрыв хохота.
- Эмиль, кого вы пытаетесь провести? Вы ведь не циник. Я знаю вас недавно, но вполне достаточно, чтобы прийти к такому выводу.
Стоявшая на кухонном столе кофеварка забурчала и зафыркала, наполняя помещение ароматом только что сваренного кофе.
- Я не циник. Я даже не претендую на то, чтобы называться реалистом. Может быть, я в чем-то романтик, по уши погрязший в грехах, как бы нелепо это ни звучало. Но есть, отец мой, такие отпетые мерзавцы, грехи которых не в состоянии отпустить ни вы, ни я.
- Что вы хотите этим сказать? - Отец Режан встал, чтобы разлить по чашкам кофе.
- Я имею в виду… - Санк-Марсу понадобилось какое-то время, чтобы обдумать свою мысль. Священнику его оказалось достаточно, чтобы размешать себе сахар и добавить сливок. Он помнил, что полицейский предпочитает черный кофе. - Я имею в виду то, что мой отец умирает, а я ничего не могу с этим сделать, могу только просить… только надеяться и молиться о том, чтобы те новые лекарства, которые он принимает, хоть немного облегчили его страдания. По сути дела, отец мой, я молюсь фармацевтическим компаниям, врачам и сиделкам, дай им Бог здоровья.
Священник поставил чашки на стол и сел, тихо сказав Санк-Марсу:
- Просите.
Детектив поднял на него взгляд.
- Что, простите?
- Вы начали говорить о том, что ничего не можете сделать и вам остается только просить. О чем вы хотите просить, Эмиль?
- Я хотел просить вас навестить его.
- Конечно. Я завтра же у него буду.
- Я понимаю, это доставит вам хлопоты.
- Эмиль…
- Я верующий человек, отец мой. Так я, по крайней мере, думал. Но я - верующий человек, который не хочет, чтобы его отец умер. При этом я вполне осознаю это неразрешимое противоречие.
- Вы не хотите, чтобы он страдал. Но вы знаете, Эмиль, что он умрет. - Священник пристально смотрел на гостя небольшими глубоко посаженными глазами. - Более того, вы знаете, что он готов к смерти. Вы знаете, что он хочет умереть. Вы знаете, что он ждет смерти. А еще вы знаете, что ничего не можете с этим поделать. Но и вы тоже правы. Что бы я для него ни сделал, будет недостаточно. И священники, как полицейские, должны учиться смиряться с поражениями.
Беседа уже немного помогла Санк-Марсу прийти в себя. Он устало вздохнул, отпил горячего крепкого кофе, сразу его взбодрившего, и улыбнулся.
- Чему вы улыбаетесь? - спросил его отец Режан.