- Поеду в Москву собирать заблудших, - ответил Федор, - потом с ними уйду в леса, будем строить скиты и жить
далеко от цивилизации. Как мы с вами жили когда-то на свалке и были свободными. А теперь вы опять влезли в этот суетный мир, устроились в нем поудобнее и цепляетесь лапками за блага, как пауки за паутинку! Мерзко мне с вами, поэтому я ухожу!
- Погоди, Федор! - Белов попытался удержать его.
- Бесполезно, Саша, - махнул рукой Витек, - он если чего в голову втемяшит, уже ничем не выбьешь. Лучше бы, правда, он водку пил, чем занудничал у меня над душой целыми днями. Пусть идет куда хочет, комнату его я пока занимать не буду. Поскитается голодный и вернется, не денется никуда. Взрослый мужик, а дурью мается. Тут на днях деревянный меч себе строгал, так я его выбросил.
Федор вздохнул с горечью и обидой за выброшенный меч - символ своего новорожденного христианского братства, повернулся и ушел, плотно затворив - за собой дверь. Саша сказал, что все-таки надо было его остановить, попытаться отговорить от глупой и опасной затеи, а Виктор ответил, мол, не связывать же его, взрослый человек, а в психушку сдавать товарища своего не совсем хорошо. Оказалось, что Федор давно собирался скиты какие-то строить, жить, как в Древней Руси, общиной, охотой и собирательством, а назвать все это - "Братство Деревянного Меча". Тренировался спать на голом полу, чем сильно раздражал Витька, когда тот об него спотыкался.
Ватсон и Витек идеи Федора о жизни в ските от Саши скрывали, чтобы не забивать ему голову пустяками - у него на комбинате было дел не разгрести: Пока Рыков в Чечне в зиндане сидел, столько было своровано и поломано, что на год работы хватило бы, а года у Саши не было, надо было уложиться максимум в месяц.
После ужина Саша Белов прошел в свой кабинет - маленькую комнату со столом и компьютером - скопилась уйма бумаг, которые требовали досконального просмотра. Только он уселся поудобнее в кресло, как в прихожей раздался звонок. Ярослава открыла дверь, Саша прислушался и узнал голос Рыкова. Оказалось, что тот прямо с самолета и сразу к нему. Ярослава предложила поужинать, и Рыков не отказался. Прошли на кухню, Саша рассказал о своем визите к Барону и разговоре с Семеном, а Рыков вкратце рассказал о своем разговоре с Зориным. Стали пить чай. Ярослава ушла смотреть телевизор - ей были скучны их производственные дела.
Белов отхлебнул крупнолистовой чай, заваренный прямо в чашке и спросил:
- Олег Алексеевич, а расскажи мне подробно, как ты на место генерального директора алюминиевого комбината попал, ты же вроде из рабочей семьи, не блатной? В общих чертах ты рассказывал, а поподробнее? Мне для работы это нужно знать.
Рыков усмехнулся, залпом выпил еще не остывший чай, поставил чашку на стол и ответил:
- Отец с матерью на этом комбинате с самого первого камня работали. Я выучился в институте в Москве, тоже вернулся сюда. Сначала мастером был, потом начальником литейного цеха стал. Это ты знаешь. В Советское время комбинат крепко на ногах стоял, а как началась перестройка, так и пошла свистопляска. Генеральный директор был мужиком старой закалки, растерялся в новых рыночных условиях, привык ведь, что производство и сбыт налажены, все работает, как часы, а тут вдруг - бац! Все поломалось. Да и не мог он ничего сделать - все в стране летело в тартарары. А он еще и в пенсионном возрасте был, кондовый такой производственник. Руки опустил, стал на пенсию проситься. На его место хотели из Москвы директора сунуть, да никто не шел сюда - в тех условиях в кресло директора садиться - что голову на плаху класть.
- А ты не испугался? - спросил Белов.
- А чего мне было терять? - ответил Рыков. - Ниже, чем я был, я бы в любом случае не упал, а народ честным путем меня выбрал генеральным директором. Знаешь, это я потом уже, гораздо позже узнал, что Зорин с компанией крест на комбинате поставили, решили своего старого директора, который комбинат не смог на плаву удержать, спасли от позора, а мне дать повластвовать пару лет, списать на меня все грехи и смыть, в унитаз. Устроили якобы демократические выборы, дали народу почувствовать либеральность руководства. Зоринской компании все равно было кого выберут - они были стопроцентно уверены, что комбинат не вырулит уже, сдохнет и развалится. Я знал это, потому из кожи вон лез, чтобы комбинат на ноги поднять. Вот этим кулаком самолично прикладывался в морду, если саботировали или воровали. Но все равно дело было гиблое - будущего я не видел, комбинат медленно умирал. Акции ничего не стоили вообще, но я их скупал сколько мог и у кого мог. И знаешь, что мне помогло?
- "Черный" четверг августа девяносто восьмого, ты говорил, - ответил Белов.
- Да, - кивнул Рыков, - "четверг" тоже помог, но я тебе скажу, что никакой "четверг" не спас бы комбинат, не будь я сам цепким, как клещ! Продукция нашего комбината в основном шла за рубеж за доллары, а доллар вдруг стал стоить в пять раз дороже. А зарплаты-то остались в рублях, налоги в рублях, все в рублях, кроме нашей продукции, которая уходила теперь в пять раз дороже. Дышать стало легче, акции подскочили в цене, мне в карман деньги стали течь рекой. Зорин и компания зашевелились, стали проявлять интерес.
- И ты стал олигархом, - подсказал Белов, - вошел в их круг.
- Да, я вошел в их круг, - ответил Рыков, - но все равно остался для них чужим, непонятным со своими "дурацкими", на их взгляд, идеями. Я-то думал - раз мне Бог дает деньги, то я должен помогать тем, кто в них нуждается, стал заниматься благотворительностью, но мне в Москве намекнули, что "общепринято" более одного процента прибыли на благотворительность не давать, а я, как в Библии написано, делился десятиной. Пришлось урезать финансирование "благих дел" под давлением сверху. Потом я хотел зарплату рабочим поднять раза в два, прибыль это позволяла, так Зорин мне сказал, что это "ударит по карманам акционеров", а Красносибирское "быдло", мол, и за миску супа работать будет, ему деваться некуда, так что нечего рабочих баловать. Мои экологические программы совет директоров не утвердил, мне прямым текстом сказали, что безработных в Красносибирске много, если часть народа от плохой экологии подохнет, проблем будет меньше. Но я не сдавался, продолжал город обустраивать, в-спорт, в культуру деньги вкладывал. Я здесь родился, я пацаном здесь бегал, я каждому новому зданию радовался и фонтаны все в городе, которые в моем детстве били, восстановил. Хотел в Красносибирске создать оазис благополучия.
- И вот тогда-то тебя похитили, и ты попал в Чечню, - догадался Белов, - и к этому Зорин причастен.
- Жена моя погибла, когда меня захватывали, - ответил Рыков, - а я даже и не хоронил ее. Вот приехал, памятник поставил, оградку заказал. Любил я свою Татьяну, Саша, сильно любил, хоть прожили мы вместе почти двадцать лет, все равно любил как в первый день. Вот как ты Ярославу любишь.
- А дети? - осторожно спросил Саша. - Почему нет?
- Бог не дал, - коротко ответил Рыков и продолжил: - Так что хоть и знаю, что мое похищение Зорин организовал, а что я с ним сделаю? Не в суд же мне идти. И вендетту по-корсикански затевать я тоже не могу. Время пройдет, Бог рассудит и всех накажет, кого положено. А кого положено наградит, так ведь Федя говорил?
- Так, - согласился Белов и припомнил, что Федор пустился в странствие.
Хотел сказать об этом Рыкову, да тот поднялся из-за стола и засобирался домой. Белов решил не грузить Олега Алексеевича - у того и так забот полон рот - целый комбинат на плечах.
III
Утром субботнего дня за чашкой кофе Шмидт развернул газету и сказал Ольге, которая красилась у зеркала:
- Ты смотри-ка, Белов опять на первой полосе. Спас директора Красносибирского комбината из чеченского плена. Два с лишним месяца назад это случилось, а только сейчас напечатали.
- Не бог весть какое событие, чтобы торопиться! - сказала Ольга, резко нагнулась через стол, выхватила у Шмидта газету и, пробежав заметку глазами, добавила: - Вот гад этот Белов, всегда умудрится выкрутиться из любой ситуации и оказаться наверху. Орден Мужества получил вместо того, чтобы сгнить в тюрьме. И сейчас на первой полосе. Никакой справедливости нет в жизни! Когда же ему воздастся по заслугам?
Ольга отбросила газету и увидела стоящего в дверях кухни Ивана, одетого по-уличному - он как раз собирался покататься на скейте во дворе. Иван смотрел на мать с нескрываемой детской ненавистью, сдвинув брови к переносице.
- Ты что, Ваня? - удивилась Ольга.
- Не смей так про папу говорить! - хмуро буркнул Иван. - Он хороший!
- А ты откуда можешь знать, хороший он или плохой? - взорвалась она. - Часто ты его видел? Он вон жив-здоров, а до тебя ему никакого дела нет! Не заботится о тебе!
- Он обо мне не заботится, зато ты меня уже достала, вот тут сидишь! - сказал Ваня, проведя ребром ладони по горлу, повернулся и быстро пошел к двери.
- Я тебя достала? - в сердцах крикнула Ольга. - Мать тебя достала! Ну и убирайся, звереныш неблагодарный, тогда к своему папаше!
- И уйду, - буркнул Ваня.
Выходя из квартиры, он сильно хлопнул дверью. Наверняка мать думает, что он вернется с повинной толовой и будет просить прощения. Нет, не вернется. Он-то знает, что отец носа не кажет, потому что мама ему запретила с ним видеться. А если так, то Ваня сам отца найдет. Москва не такой уж большой город. Время есть - каникулы, до сентября он не вернется в интернат для детей российской элиты. Так что, если даже в Москве отца нет, то поедет туда, где он сейчас находится.
Иван прыгнул в стоявший на остановке троллейбус и поехал в сторону метро. По пути думал о том, что мать все еще считает его маленьким, помыкает им, а у него отцовский характер уже проявился, самостоятельный, сильный, независимый. А мать признавать этого не хотела, пыталась выбить из него беловскую натуру.
А как выбьешь, если она в генах сидит и никаким воспитанием этого не переделать?
Еще она сильно задолбала Ваню со своей скрипкой. Из самой ни фига скрипачки не получилось, так надо сына мучить, заставлять смычком струны шлифовать. Ну накой она ему сдалась, эта скрипка? Не нравится Ивану на ней играть. То ли дело, когда он с отцом оставался, папка ему давал из Пистолета пострелять. Шмидт, конечно, тоже мужик неплохой, Ваню не обижает, старается с ним на равных, но папка-то в сто раз круче был.
"Почему был? - сам у себя спросил Иван. - Отец где-то в Москве, надо только найти где". И тут до него дошло, что нужно купить газету, которую Шмидт утром читал, и узнать, где сейчас отец. Может быть, в редакцию съездить. Он выпрыгнул из троллейбуса и подбежал к киоску с газетами, по дороге продолжая накручивать себя.
Вот она говорит, что это отец их бросил, а на самом деле это она, не дождавшись даже, когда отец объявится живой или мертвый, спуталась со Шмидтом. Она думает, сын маленький был и ничего не помнит, а он все хорошо помнит.
Иван купил в киоске нужную ему газету, сел на лавочку и быстро прочитал статью. В ней не было ни слова о том, где искать отца. Рыков этот - директор Красно-сибирского алюминиевого комбината, наверняка к себе и поехал. А отец куда делся? В Москву вернулся или тоже подался в Красносибирск?
Все-таки Москва очень большой город - попробуй найди в нем человека. Иван прочитал фамилию автора статьи, потом нашел на обороте адрес редакции. Нужно было ехать туда, попытаться что-то выяснить у автора статьи про отца, раз он с ним в Чечне встречался. Конечно, сегодня суббота, редакция может быть закрыта, но попытка не пытка.
Редакция газеты находилась недалеко от площади трех вокзалов. Но, как и следовало ожидать, в редакции его даже на порог не пустили. А когда Иван пытался объяснять, что ему очень нужно увидеть автора статьи про своего отца, то здоровый охранник, которого он оторвал от поглощения бутерброда с ветчиной, схватил его за шиворот, как котенка, и выбросил вон.
Разозлившись, Иван запустил в окно редакции камень и вдребезги разбил стекло. Здоровенный охранник выскочил на крыльцо и кинулся за ним, но споткнулся о торчавшую из земли проволоку и с грохотом растянулся на земле на глазах у прохожих.
Иван остановился, увидев, что его преследователь упал, обернулся и, тяжело дыша от быстрого бега, крикнул:
- Ну, что, догнал меня, бегемот неуклюжий?
И тут его за шиворот крепко схватил какой-то толстый дядя, похожий на арбуз, и приподнял так, что Ивану пришлось вытянуться на носочках. Охранник, увидев, что ему помогли поймать нахаленка, ухмыльнулся и стал подниматься. Толстяк держал
Ваню, что-то нравоучительно вещая про манеры поведения. У Ивана сердце в пятки ушло - намерения охранника редакции, который медленно приближался, были явно не дружескими. Парню ничего не оставалось, как повернуться к толстом} дяде и со всей силы впиться своими зубами в его волосатую руку.
- А-а-а-а! - закричал тот, отпустив Ванин загривок.
Иван пнул толстяка под колено, чтобы у того не возникло намерения его преследовать, вырвался из захвата и стремглав бросился бежать между домами вдоль длинного забора. Охранник был уже близко, и бегал он тоже неплохо - наверняка бывший десантник или пехотинец. Иван понял, что сейчас его схватят и будут крепко бить.
Но тут одна из досок забора отодвинулась и оттуда высунулась чумазая морда паренька - ровесника Вани.
- Эй, шустрик, давай сюда! - крикнул чумазый.
Иван нырнул в дыру в заборе, за которым оказались трое пацанов его возраста или чуть постарше, грязных, но шибко веселых. Оказавшись по другую сторону забора, Ваня упал, перекатился по земле и хотел бежать дальше, спасаясь от преследователя, но тот паренек, что позвал его сюда - чернявый, с голубыми, как небо, глазами, удержат его за рукав.
- Куда ты бежишь, блин? - деловито спросил он, попивая пиво из банки. - Этот боров все равно сюда не пролезет.
И правда, охранник засунул голову и пытался продраться сквозь забор, пыхтя и матюгаясь. Лицо его было зверским. Казалось, попади ему сейчас Ваня в руки, он порвет его, как Ельцин свой партбилет.
- Иди сюда, гаденыш! - хрипел охранник. - Я тебе уши оборву!
- Ага, сейчас! издевательским тоном ответил ему чернявый паренек. - Ему уши еще пригодятся!
Он сделал последний глоток из банки, размахнулся и со всего маху запустил ее прямо в лоб охраннику. Звонкий шлепок алюминиевой банки о лоб мужика вызвал у мальчишек дружный смех. Второй и третий пацаны тоже пили пиво. Они размахнулись один за другим и запустили свои банки в ту же цель.
- А вот теперь тикай, - сказал чернявый Ване и дернул его за рукав.
Охранник редакции, от гнева красный, как рак, разломал доски забора и прорвался сквозь препятствие. Он без проблем догнал бы пацанят, но они слишком хорошо ориентировались на этой местности, поэтому сразу же нырнули в какую-то узкую трубу и выскочили уже с другой стороны строящегося дома. Опозоренный охранник кричал, что всех их найдет, поймает и всем- уши надерет.
- Ага, сперва тараканов потренируйся у себя на кухне ловить! - ответил ему чернявый.
Иван был в шоке. Ему раньше никогда не приходилось сталкиваться с беспризорниками. Они в открытую пили пиво, курили, никого не стесняясь, и отпускали крепкие выражения. В школе Ивана звали хулиганом, но рядом с этими мальчишками он был просто пай-мальчик,
- На, затянись папироской, - предложил ему чернявый, протягивая сигарету, - полегчает.
- Я не курю, - ответил Ваня.
- Извини, пива не могу предложить, - сказал чернявый, - кончилось.
- Я пива не пью.
- Ага, я на скрипке играю и мамкины трусы ношу, - сострил чернявый, и все засмеялись.
Ивану эта шутка не понравилась, и он сильно толкнул чернявого кулаком в плечо.
- Ты че толкаешься? - рассердился тот.
- Следи за словами, - хмуро посоветовал ему Иван, - а то можно и в глаз схлопотать.
Но чернявый, наученный жизненным опытом, не стал ждать, когда Иван даст ему в глаз, а набросился на него первым. Они повалились в пыль и стали мутузить друг друга кулаками, катаясь по земле и отчаянно ругаясь. Через пять минут Иван уже ничем не отличался от беспризорников - одежда и лицо его стали грязными, а под глазом сиял большой фонарь. Но и чернявому тоже здорово попало - у него был разбит нос и оторван рукав у куртки.
- А ты ниче махаешься, - сказал невысокий, плотный огненно-рыжий парнишка Ивану, помогая ему вставать, - хоть и домашний…
Больше всего Иван боялся, что они все трое набросятся на него и тогда ему уже будет с ними не справиться. Но друзья чернявого в драку не вмешались, оставив драчунов разбираться один на один. Это было по-честному.
Так Иван оказался в компании беспризорников с площади трех вокзалов. Жили они в люке коммуникационных систем на теплых трубах парового отопления. Называли они свое обиталище танком из-за сходства канализационного люка с люком боевой машины, а ее бетонного основания с башней. После драки, когда Иван подобрал на месте схватки выпавшую из кармана газету с заметкой про отца, оказалось, что рыжий родом из Красносибирска, а в Москву приехал в поисках приключений.
- Жаль, что сейчас не восемнадцатый век, - сказал он, на ходу покуривая дорогую сигарету, вытащенную из новенькой пачки, - я бы на парусник пошел плавать. К пиратам бы подался, грабил бы корабли торговые. Море вокруг теплое, соленое, чайки, и я у штурвала. Я из Красносибирска уехал потому, что там моря нет и вообще холодно.
Беспризорники поражали его все больше и больше. Он считал, что питаются они на помойках, а курят окурки, выброшенные в урну. Но пацаны подошли на вокзале к палатке шаурмой и заказали себе и Ивану по порции. Иван вытащил деньги, хотел расплатиться, но рыжий отвел его руку.
- Ты наш гость, я тебя угощаю. Думаешь, у нас денег нет? Мы тут, брат, такие дела проворачиваем, правда, Ботаник?
Третий, невзрачный и маленький пацан в круглых очках, кивнул, торопливо кусая горячую шаурму. Он и правда мало был похож на беспризорника - типичный отличник средней школы, только очень грязный.
- Кстати, меня Лоцман зовут, - представился рыжий, протянув Ивану пятерню, перемазанную кетчупом и майонезом, - этого, которому ты нос разбил, зовут Тимоха, а Ботаника ты уже знаешь. Вот так мы и живем, шустрим помаленьку, сами себе хозяева, никто над душой не стоит и не говорит, что можно делать, а чего нельзя. Жить можно, если голова на плечах есть.
Мысль о том, что ему не придется питаться из помойки, Ивана успокоила, а возможность жить с пацанами в танке на теплых трубах показалось ему романтичной. И он решил, что домой не пойдет, останется с беспризорниками и будет продолжать искать отца. А мать пусть подумает над своим поведением.
На вопрос Вани, можно ли ему остаться, Лоцман вытер салфеткой испачканные соком шаурмы руки и ответил:
- Оставайся, если хочешь. У нас как в монастыре. Мы нуждающихся не гоним. Но и халявщиков не терпим. У нас общак. Все, что мы втроем заработали, вкладываем в общий котел. Так легче выжить.
Иван про себя отметил, что его ровесник Лоцман рассуждает и держится совсем по-взрослому, не то что дочки и сыночки элиты, с которыми ему приходилось учиться и жить рядом. Те от мамкиной соски до самой взрослости не оторвутся, а эти мальчишки уже сами себе хозяева, и никто им не нужен, кроме них самих.