– Да, там я командовал Объединенной группировкой федеральных войск.
– Послушай, Борисыч, у меня к тебе несколько общих вопросов.
– Давай.
– С таким боевым опытом ты, я полагаю, большой специалист по психологии чеченцев, уж не говоря о биополях.
– Да ладно тебе.
– Серьезно. Как, ты думаешь, нужно бороться с терактами?
– Что ты имеешь в виду?
– Как реагировать? А главное – как предупреждать?
– Правильно ставишь вопрос, Иван Иванович. А в нашем деле, военном, правильно поставить вопрос – иногда не менее важно, чем решить его. Согласен?
– Да.
– Я, видишь ли, могу исходить только из собственного опыта…
– Это мне и важно.
– Чеченские террористы боятся силы, и только силы. На все остальное им начихать. Мораль, доброта, или, скажем, справедливость или несправедливость – все это для них звук пустой.
– Это понятно.
– Потому, как только почуют у противника слабину – они звереют, силы их удесятеряются. Сожрут с дерьмом и скажут, что так и было. Если бы мы тогда, на Терском перевале, проявили хоть какое-то колебание – не сидел бы я с тобой сейчас рядом и не попивал холодненькое пивко.
– Продолжай, пожалуйста.
– Поэтому – вот тебе мой вывод. И одновременно дружеский совет. Пусть чеченцы всегда и во всем чувствуют твою твердость.
– Не хотел бы их пугать.
– Ты их не испугаешь, а только добьешься уважения. Повторяю, они уважают только силу.
– Это так.
– Таков, если угодно, их менталитет. И еще одно, Иван Иванович: ты всегда должен действовать с чеченцами на опережение. Исхожу из собственного опыта, от генштабистов это не услышишь.
– Это как понимать – на опережение?
– А я все вспоминаю первую чеченскую, будь она трижды неладна. Знаешь, если о ней задуматься всерьез, можно запросто с катушек слететь. Вот там мы действовали не на опережение, а наоборот, все время как бы запаздывали… А это означает простую вещь: боевики нас во многом опережали. Мы что-то задумаем сотворить, а боевики, глядь, нас уже опередили.
– Можешь привести пример?
– Сколько угодно. Идет война. Или антитеррористическая акция, если тебе так угодно.
– Первая чеченская?
– Ну да. Мы гоняемся за бандами, банды за нами – всяко бывает, сам понимаешь. Но вот, казалось бы, мы ухватили удачу за хвост: банда в огненном кольце, и никуда ей не деться. Как полагаешь, что нужно делать?
– Добивать врага в собственной берлоге.
– Верно. Этого требуют здравый смысл и сама логика военных действий.
Что же происходит на самом деле?
– Вот тут и начинается самое интересное, – Куликовский поднял указательный палец. – Так происходило в первую чеченскую войну, и я не хочу, чтобы то же самое повторилось теперь.
– Враг окружен.
– Видя полную безвыходность своего положения, бандиты просят начать с нами переговоры.
– И вы?
– Ну как же, мы гуманисты. И начальство жмет – никакой лишней крови, врага надо перевоспитывать, коль скоро он сам осознал бессмысленность сопротивления.
– Об итоге догадываюсь.
– Не трудно догадаться. Бандиты валяют дурака, прикидываются идиотами, как можно дольше затягивают переговоры. Между тем по связи – она у них великолепная, не в пример нашей, – вызванивают подкрепление, подтягивают боеприпасы. И как ты думаешь, что в результате?
– Сказка про белого бычка.
– Это в лучшем случае. А в худшем – мы остаемся у разбитого корыта, банда уходит, мы терпим унизительное поражение.
– Детские штучки.
– И они, представь себе, срабатывали. Прошу тебя, Иван Иванович, не поддавайся на такие провокации, пусть даже начальство сверху грызет тебе голову.
– Ты многого хочешь.
– Потому что ты многое можешь!
– Спасибо на добром слове.
– Теперь-то мы немного поумнели, – продолжал Куликовский, сделав добрый глоток пива.
– Пример.
– Вот совсем свежий – из дагестанских событий, когда боевики внаглую вторглись в эту сопредельную республику. Мы зажали их в Карамахи и Чабанмахи прямо-таки в железные клещи.
– И что боевики?
– Применяют испытанный прием: просят вступить с ними в переговоры. Откройте, мол, нам коридор в Чечню, и мы уйдем туда без лишних разговоров. Но наши, слава тебе, господи, немного поумнели. Отвечают: разговор один – либо полная капитуляция, либо через сорок пять минут открываем огонь на полное поражение.
– Вот это дело.
– И только так! Еще одна важная вещь. Чеченцы – хитрый народ, и мы теперь тоже научились пускать в ход всякие хитрости.
– С волками жить – во волчьи выть.
– А в общем, скажу тебе так, Иван Иванович: теперь воевать стало гораздо легче. Раньше политики нам мешали, вставляли палки в колеса. Уж не знаю, в чьих это делалось интересах – этот вопрос оставляем за скобками.
– Почему?
– Боюсь, чтобы его обсудить, нам пива не хватит. Но теперь политики нам не мешают воевать, и это главное.
– Вижу, вижу я это, Константин Борисович. Военные настроены более чем решительно, и это радует.
– Давай, полпред, доводи дело до ума.
– А я знаешь что вспомнил?
– Что?
– Август девяносто шестого. Страшные дни, которые помнят, наверно, все россияне, а уж военные наверняка. Бандформирования захватили Грозный. И ты выдвинул ультиматум – его так и называли тогда: "ультиматум Куликовского".
– Было дело.
– Почему тебе не удалось тогда воплотить замысел? Меня интересует, сам понимаешь, не официоз, а твоя личная оценка событий, – произнес Матейченков.
– Вот тебе тогдашний расклад. Как говорится, из первых рук. Бандиты внезапно захватили город.
– В нем оставались главные очаги сопротивления…
– Ну да, однако речь сейчас не о них. Спустя всего десять дней нам удалось полностью блокировать Грозный, представляешь!
– Бандиты оказались в крысоловке.
– Мало того! Наши разведчики в городе поработали великолепно – слов нет. Передо мной на оперативной карте были нанесены все скопления боевиков в городе, их базы, склады с оружием и боеприпасами. Что оставалось?
– Нанести точечные удары.
– Именно так я и решил. И выдал ультиматум, который ты вспомнил: в городе есть мирные люди, мы не хотим их случайной гибели во время бомбежек или артобстрела. Поэтому пусть уходят – я дал для этого определенный срок.
– Помню, и коридоры определил.
– Два: один в сторону Гудермеса, другой – Аргуна, – кивнул Константин Куликовский. – Оповестил об этом население, как положено.
– Каким образом?
– Телевидения в Грозном не было, я велел повсюду разбросать листовки, в которых обрисовал ситуацию и предложил мирному населению покинуть город.
– А дальше?
– Дальше началась обычная в наших условиях вакханалия, или беспредел, говоря твоими словами. Некоторые наши СМИ, особенно электронные, повели против меня разнузданную пропаганду. Мол, телевидение в Грозном не действует А листовки не все прочитали. И генерал Куликовский сам действует как живодер и бандит с большой дороги: хочет вырвать победу, пустив реки крови, изничтожив мирное население, которое не оповещено о том, что его ожидает… Послушай, Матейченков, ты веришь мне? – неожиданно спросил Константин Борисович.
– Абсолютно.
– Так вот клянусь тебе всем святым, что я говорю чистую правду, и только правду, и ничего, кроме правды.
– Говори.
– Я специально облетал на вертолете, до того, как закончится срок ультиматума, весь Грозный вдоль и поперек, подлетел даже к Гудермесу, и наблюдал, как тысячные толпы мирных жителей тянутся из Грозного прочь по открытым мной коридорам.
– Но может, в тревожных сообщениях СМИ была какая-то доля правды? – сказал Матейченков.
– Тут есть один любопытный психологический нюанс, – произнес Куликовский. – Ты любишь Маяковского? – спросил он неожиданно.
– Маяковского?
– Ну да. Он у нынешних горлопанов сегодня не в чести, но я его уважаю.
– При чем тут Маяковский?
– Сейчас объясню. Видишь ли, он однажды высказал замечательно точную мысль:
Радость
Ползет улиткой,
У горя -
Бешеный бег.
– Костя, а ты не перебрал пивка? В такую жару оно может крепко в голову ударять, – улыбнулся собеседник.
– Я могу выпить и впятеро больше, и ни в одном глазу, – заверил генерал-лейтенант запаса.
– Тогда объясни: какое отношение имеет поэт Маяковский к ультиматуму генерала Куликовского?
– Самое прямое. Пойми простую вещь. Если бы я в листовках извещал, что, допустим, раздаются бесплатные учебники для школьников к новому году, или водопровод, давно сухой, с завтрашнего дня наполнится водой – допускаю, эти вести могли бы дойти не до всех: "Радость ползет улиткой". Но если речь идет о жизни и смерти… Извини меня. Любой, кто прочтет такую листовку, двадцать соседних домов обежит, чтобы проинформировать соседей. "У горя – бешеный бег". Согласен?
– Ты прав.
– Потому мне и было дьявольски обидно слушать и читать напраслину, которую на меня возводили некоторые наши газеты и телевидение, все – ужасно независимые, дальше некуда!
– Но тебе, в конечном счете, плевать на них.
– Так я и сделал. Рассудил просто: каждому свое, как начертал Гитлер на воротах концлагеря. А за три тыщи лет до него изрек мудрейший царь Соломон…
– А именно?
– Когда вышел срок ультиматума, я рассудил, что все, кто хотел, из города ушли, следовательно, в Грозном остались одни бандиты. Но… тут в России изменилась политическая погода. Ты же сам знаешь, какая она в Москве капризная. Бандиты это всегда тонко чувствуют. Они тут же обратились к нашему руководству с просьбой начать переговоры…А начальство у нас, известное дело, сердобольное, оно сразу и согласилось.
– И в результате мы опять очутились у разбитого корыта, – подытожил генерал Матейченков.
– И в который раз!
* * *
Им снова довелось встретиться, когда дела снова привели генерал-полковника Матейченкова спустя полтора месяца в Краснодар.
Матейченков и Куликовский встретились радушно, словно расстались только вчера. У обоих дел по горло, но для общения выделили часок.
– Так непривычно из Чечни приехать сюда, в мирный большой город, – признался Матейченков. – Словно на другую планету попадаешь, честное слово!..
Куликовский подтвердил:
– В каком-то смысле так оно и есть. Уж во всяком случае, цивилизации разные, если можно говорить о цивилизованности Чечни.
– Послушай, а что ты вообще думаешь сейчас о чеченском народе?
– Не для протокола?
– Конечно.
– Ну, народов не бывает хороших или плохих. Всякий народ, безусловно, заслуживает уважения.
– И чеченский?
– Конечно.
– После массовых казней по шариатскому суду? После похищений людей? После рабства, которое у них процветает? После пыток нашим ребятам, которые они учиняют? Разве можно это не учитывать?
– Ага, успел насмотреться?
– Выше головы.
– Мне об этом можешь не рассказывать. Навидался и наслышался и я, когда командовал Объединенной группировкой наших войск в Чечне. И скажу тебе, Иван Иванович, так: это все – дела не народа.
– А чьи?
– Его правителей.
– И есть такая грань?
– Очень четкая.
– Иногда сомневаюсь.
– Я сам прошел через твои сомнения, Иван Иванович. То, что сейчас творится в Чечне, вполне может повергнуть в шок. Но я всегда помнил, что мы воюем не с народом, а с бандитами.
– С бандитами особый разговор.
– Моя заветная мечта была, и я об этом не раз говорил, – превратить Чечню в такой дом, в котором могли бы жить и чеченцы, и русские, и татары, и вообще люди любых национальностей.
– Да, ксенофобия, ненависть к людям другой национальности – малопочтенное чувство, – согласился Матейченков.
– Видишь ли, Иван Иванович, я отлично помню времена СССР, как, думаю, и ты…
– Само собой.
– Не будем касаться развала великой страны, и тех, кто это совершил. Слишком больно.
– История все расставит по местам.
– Я сейчас, собственно, о другом, – вздохнул Куликовский. – Мне – судьба военного человека – довелось жить и служить практически во всех республиках бывшего СССР, от Москвы до самых до окраин. И потому я имею возможность и судить о них, и сравнивать между собой.
– Поездил и я.
– Тогда, думаю, согласишься со мной: чтобы тебя уважали в данной республике, или, будем говорить, в данной стране, необходимо, прежде всего, проникнуться культурой этого народа.
– Не быть инородным телом.
– Вот-вот, ты хорошо сказал, – подхватил Куликовский. – Не быть там инородным телом. А для этого есть путь, и он очень простой: нужно изучить культуру коренного народа, его обычаи.
– И в первую очередь – язык.
– Безусловно.
– И чеченцы не исключение?
– Нет.
Помолчав, бывший командующий произнес, как нечто, глубоко выстраданное и личное:
– Да, у чеченского народа свои вековые обычаи, сохраненные с древних времен, свой менталитет. Наконец, свой жизненный уклад. И мир они видят по-своему, я бы сказал, по-чеченски.
– Понимаю, от этого не уйдешь, – кивнул Матейченков. – Но мы с ними соседи. И поэтому обязаны думать, как строить с ними взаимоотношения.
Куликовский согласился:
– В этом соль вопроса.
– И как бы ты на него ответил?
– В принципе здесь возможны две модели: либо цивилизованные взаимоотношения, основанные на международном праве, как, например, у европейских стран…
– Либо?
– Либо отношения с позиции силы. С Чечней, к сожалению, сейчас возможен только второй тип взаимоотношений.
– А возможен, по твоему, переход к первому типу?
– Возможен, когда мы сами создадим для этого предпосылки, – твердо ответил Константин Борисович. – Сейчас таких предпосылок, к сожалению, нет.
– Наши мысли совпадают.
– Очень рад.
– Война, конечно, это страшно, – задумчиво произнес генерал Матейченков. – Но бывают случаи, когда она диктуется суровой необходимостью…Не так ли?
– Да. У меня на этот счет своя теория, – сказал Куликовский.
– Какая?
– Война вызывается, так сказать, разными уровнями цивилизации. Ты меня понимаешь?
– Не очень.
– Вот пример. Наша война с Германией. Мы находились на разных полюсах цивилизации, и потому военное столкновение было неизбежно. Со всеми ужасающими последствиями.
– А возвращаясь к Чечне…
– Там и вовсе дикость творится. Какое-то средневековье, и при этом в худшем его издании.
– Да, я имел возможность в этом убедиться.
– В этом виноваты правители бандиты.
– Но мы в данном случае говорим не о причинах, а о последствиях, – произнес Матейченков.
– И разговор с бандитами может быть только один, – подхватил Куликовский. – Их нужно уничтожать, как нечисть, как плесень, а не вступать с ними в какие-то переговоры.
– Ты убежден?
– Да, это мое твердое убеждение. Я вынес его после долгих размышлений, после многих кошмаров, которые мне довелось видеть на чеченской земле. Ты пойми, Иван Иванович, – загорячился Куликовский. – нынешние чеченские бандиты представляют собой крайнюю форму экстремизма.
– Это фашисты.
– Именно фашисты! А насчет того, как следует разговаривать с фашистами, хорошо сказал один поэт – надеюсь, Иван Иваныч, ты угадаешь, кто:
Разговаривай
С фашистами
Языком
Пожаров,
Словами
Пуль,
Остротами
Штыков.
Угадал?
– Обижаешь, Маяковский.
– Правда, здорово сказано?
– Отменно. И написано как будто сегодня, а не семьдесят лет назад, – заметил Матейченков.
И снова пути-перепутья, крутые пересечения дорог развели их в разные стороны…
* * *
Генерал Матейченков в мыслях снова и снова возвращался к самому началу второй чеченской кампании. Только теперь его интересовал взгляд на войну, так сказать, с двух сторон: с нашей и вражеской. Именно там в столкновении противоположных мнений, а порой и во взаимоисключающих сообщениях, он пытался отыскать некое зерно объективной истины.
Вот наши оперативные и военные сводки первых дней и часов, насыщенные порохом и кровью:
В чеченском небе непрерывно действует наша авиация, нанося бомбовые удары по обнаруженным скоплениям живой силы противника, по складам оружия и боеприпасов, по укреплениям и позициям бандформирований и одиночным целям.
Наши спецотряды минируют горные дороги, по которым перемещаются боевики, устраиваются завалы на горных перевалах.
Вблизи села Октябрьское Шалинского района разбомблены несколько кустарных нефтезаводов, а также замаскированная нефтяная скважина, случайно обнаруженная разведчиками.
В городе Шали прямым попаданием авиабомбы целиком разрушен крупный кирпичный завод.
Севернее города Грозный наши летчики разрушили нефтепромыслы объединения "Горячеводское" – фотографии показывают только густые клубы дыма, закрывающие всю видимость.
Так.
А вот информация с противной стороны.
При президенте Чеченской республики Аслане Масхадове создан оперативный штаб. Его представители официально заявляют, что сухопутные подразделения российских войск в нескольких местах Наурского и Шелковского района пересекли административную границу с Чечней и беспрепятственно углубились на ее территорию более чем на десять километров, потом без видимых причин отошли назад на пять километров и заняли выжидательную позицию.
Какова реакция Минобороны на эти сообщения? Ага, никакой: министерство эти данные не опровергает и не подтверждает. Матейченкову этот ход говорит о многом.
Очевидно, на некоторые секретные сообщения военных корреспондентов, могущие повлиять на ситуацию не в нашу пользу, вводится жесточайшая цензура.
Очень правильный и своевременный шаг, кивает Матейченков, просматривая груду информации, подготовленной оперативниками.
В первую чеченскую неосторожное обращение с секретной информацией нанесло нашим войскам огромный, подчас невосполнимый вред, примеры все еще живы в памяти…
В кабинет вошел помощник, предложил взбодрить чайку, поинтересовался, как идет работа.
– Да вот, читаю, – вздохнул генерал. – ужасаюсь и потрясаюсь. Хорошо хоть, цензуру на СМИ догадались ввести.
– Об этом не сообщали.
– Об этом не трудно догадаться.
– А что, в случае военных действий – обычное дело, – произнес помощник.
– Не только обычное – просто жизненно необходимое, – уточнил генерал Матейченков. – Возьми американцев. Уж такие демократы – дальше некуда. А во время войны в Персидском заливе ввели жесточайшую военную цензуру.
– Может, именно она помогла им выиграть войну.
– Отчасти – безусловно.
Помощник принес два стакана чаю, по приглашению начальника придвинул табуретку, присел за стол.
– Знаешь, что меня сейчас особенно занимает? – спросил Матейченков, сделав глоток.
– Что?