* * *
"Ты, наверное, и вправду сильно на меня похож. В смысле, что нас колбасит одинаково. Конкретно плющит жизнь. Что у тебя отец урод, что у меня. От этого большие у нас проблемы. Только мы маленькие вначале были и думали, что беда идет от нас самих, что это мы какие-то фрики такие. Я плакала все время и тоже думала, ну почему так плохо мне. И тоже умереть хотела, как и ты. А потом я стала взрослая и поняла, какая же я дура была. Потому что это не из-за меня мне плохо, а из-за урода этого, который меня и маму предал. Ему было хорошо жить, а нам с мамой плохо, а это неправильно. И хорошо, если бы его не было совсем. Так я думала. И мама говорила тоже, что он урод и сволочь. И я поняла, что он не может жить, что он урод. Я была у него в то лето в гостях, и я ему незаметно насыпала порошка в еду такого специального, и он потом быстро умер. А когда его не стало, мы с мамой зажили хорошо. Потому что мы получились наследники, и все досталось нам. Его дом, все его машины и все деньги, и мы стали богатые. Теперь те уроды, кто смеялся надо мной, они все притухли. Они хотят дружить со мной и чтобы я с ними тусовалась, а я не хочу, потому что они фрики отмороженные и еще они бедные. А я хожу в ночные клубы, потому что с деньгами можно ходить, даже если ты еще не взрослая, а в школе учишься. И еще я скоро буду учиться на права, чтобы на крутой машине ездить. А после школы я поеду учиться за границу и буду там сама жить и тусоваться, а мама будет ко мне приезжать, если я буду по ней скучать. Swiss’да".
* * *
Китайгородцев прочитал этот текст ранним утром. Увидел в окно бредущего по росистой траве Петю, удивился было раннему по-старчески подъему столь юного мальчишки, а в следующий миг его осенило, что другого столь же удобного случая ознакомиться с содержанием письма Swiss’ды сегодня уже может и не представиться – слишком много дел предстоит.
Он прошел по сияющему проскуровскому дому, вошел в комнату Пети. Письмо лежало на столе. Китайгородцев прочитал его. Осмотрел лежащий рядом конверт. В конверте ничего не было. Тогда Китайгородцев сфотографировал текст письма цифровой фотокамерой и отправился на поиски Хамзы, который на эту ночь тоже остался в проскуровском поместье.
Хамзу он нашел в доме для охраны. И еще здесь был Баранов. Неожиданность для Китайгородцева. Когда он вошел в комнату, их с Барановым взгляды встретились, и Баранов с мрачным выражением лица поприветствовал вошедшего:
– Здравствуй!
– Ты иди пока, – сказал Баранову Хамза. – Но только к Потаповой – ни ногой. Я дам тебе возможность встретиться. Попозже.
Баранов вышел, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.
– Психует сильно, – сказал Хамза со вздохом. – Злой, как черт.
– На кого? На Потапову? – уточнил Китайгородцев.
– На нее меньше всего. Любовь-морковь, елы-палы, кто бы мог подумать. А злится он так, вообще. На обстоятельства. На жизнь, словом. Ничего, поедет с бабкой этой и с пацаном в глухомань, посидит там, поостынет… Ты с чем пришел? – спохватился Хамза.
Китайгородцев вкратце пересказал историю Петиной переписки с девушкой Swiss’дой, после чего дал почитать Хамзе ее последнее письмо.
– Девица шустрая, – оценил Хамза. – И врет напропалую.
– Вранья тут выше крыши, – кивнул Китайгородцев. – Начнем с того, что возраста эта девушка совсем не детского, есть у меня такое подозрение. Потому что не подростковый это треп, а самое настоящее зомбирование. Она мальца подводит к мысли, что неплохо было бы ему отцу отомстить за все обиды разом. И вот когда я это понимаю, возникает у меня ощущение, что девушка эта – никакая не девушка, а матерая тетка…
Тут он фразу оборвал.
Потому что он сидел лицом к окну и в то окно увидел, как к проскуровскому дому подкатил развозной фургон с рекламой фирмы "Вектор Плюс" на борту.
– Вы разве не отдали вчера приказ по поводу машин? – спросил почуявший неладное Китайгородцев.
Они обсуждали накануне, возвращаясь из Подьячева, что на те два дня, пока Проскуровы еще в России будут оставаться, необходимо закрыть доступ на территорию поместья всей обслуге без исключения – это раз и запретить въезд любых машин на территорию – два.
– Я приказывал, – пробормотал Хамза. – Как пропустили?
Из машины вышел человек и легко взбежал по ступеням к входной двери.
– Тревогу объявляйте! – крикнул Хамзе Китайгородцев, выбегая из комнаты. – Это нападение!
Он выскочил из дома охраны и сразу с порога выстрелил в воздух – раз и другой. Он рассчитывал, что охранники, дежурившие в доме, услышат выстрелы и не откроют дверь тому человеку на пороге, но они уже открыли, к сожалению, какой-то секунды не хватило Китайгородцеву, и послышался прозвучавший там, на пороге проскуровского дома, сухой щелчок пистолетного выстрела. Тотчас из фургона выскочили двое с ружьями и бросились к входной двери.
Китайгородцеву предстояло преодолеть еще половину огромной лужайки, и он понимал, что опоздал. Боковым зрением видел еще одного охранника из "Барбакана", одного из тех, кто дежурил на территории, – тот был ко входу ближе, чем Китайгородцев, но и он не успел добежать, потому что по нему открыли стрельбу из двух стволов одновременно и он упал. Со стороны все выглядело так, будто просто споткнулся. Сейчас встанет и снова побежит. Не встал. Не побежал. И даже не пошевелился.
Китайгородцев метнулся за угол дома. Здесь была дверь черного хода, которым пользовалась прислуга во времена более спокойные, а сейчас дверь была заперта на электронный замок, но у Китайгородцева был ключ-карточка, и он замок тот без труда открыл.
В подсобных помещениях дома было темно, светились только контрольные лампы водонагревателей да впереди по ходу пробивалась полоска света в проеме неплотно прикрытой двери. Китайгородцев приблизился к двери, прислушался. Неясный шум где-то далеко наверху. Возможно, налетчики метались по бесчисленным комнатам огромного дома в поисках своих жертв. Китайгородцев бесшумно распахнул дверь, пробежал через безлюдную кухню, поднялся по лестнице и замер в конце недлинного коридора, который вывел его к гостиной. Он видел огромное, как футбольные ворота, зеркало, и в том зеркале отражались два неподвижных тела на полу – охранники из "Барбакана". Ночью в доме дежурили по двое. Значит, там, наверху, охраны уже нет. Больше никого он здесь не видел, но не верилось ему, что никого налетчики не оставили для подстраховки у входной двери. Даже если бы законченные придурки они были, все равно должны соображать, что вход контролировать необходимо.
По-прежнему бесшумно он спустился вниз, выключил рубильник, обесточив дом, и стремительно вернулся к гостиной. Его расчет оправдался. Его невидимый прежде противник занервничал, заметался, переместился ближе к лестнице, ведущей на второй этаж, и теперь перед Китайгородцевым он был как на ладони. Он стоял спиной к Китайгородцеву, сжимая в руках помповое ружье, и с напряжением вслушивался в звуки наверху. Поэтому приближение Китайгородцева и проворонил. Угадал присутствие человека за своей спиной слишком поздно и даже обернуться не успел – Китайгородцев вырубил его одним ударом и придержал немного вместе с оружием, чтобы шума лишнего не было. Незадачливый страж опустился на пол. Китайгородцев его перевернул. Не Шаров и не Тесадзе. Похоже, третий из их невеселой гоп-компании.
Китайгородцев бесшумно поднялся наверх по ковровой дорожке.
Где была детская и спальня хозяев, он знал, перемещался туда и уже слышал в той стороне какой-то шум.
Там ругались.
Ссора была серьезная.
Мужские злые голоса, как лай собачий.
И еще истошный детский плач.
Все двери вдоль коридора была заперты, и только одна распахнута, это был вход в детскую, и это Китайгородцева по-настоящему испугало, потому что так не должно было быть. Сразу после первого нападения, того самого, во время которого Баранов застрелил налетчика, некоторые двери в доме у Проскуровых срочно заменили на усиленные – в кабинете хозяина, во взрослой спальне, в детской комнате – и снабдили их закрывающимися изнутри замками, которые настоятельно рекомендовали хозяевам запирать. И то, что в детской дверь сейчас была распахнута, означало, что произошел какой-то сбой.
В призрачном свете раннего утра, который лился из дверного проема, Китайгородцев угадывал мужские силуэты. Он в темноте смог к ним приблизиться вплотную.
– Или он выходит, или хана ребенку!
Чей голос? Тесадзе? Очень погож.
– Слышишь, ты! Твоему ребенку хана!
Удар в дверь. Дверь крепкая.
– Слышишь! – еще удар.
Это уже ярость настоящая.
Глаза Китайгородцева пообвыклись в темноте, и он вполне сносно видел, что здесь происходит.
Да, Резо Тесадзе. Зло пинает дверь хозяйской спальни. Пистолет в руке. А Шаров стоит поодаль, держит помповое ружье и орущего Алешу Проскурова.
– Не трогайте его! – визжала за запертой дверью обезумевшая от страха Виктория.
И еще какой-то шум там, в спальне. Будто борьба какая-то происходила. Наверное, Виктория хотела дверь открыть, а Проскуров ее удерживал.
– Я ребенка сейчас замочу! – орал обезумевший Резо. – До трех считаю! Понял? Один… Два… Три…
– Подожди! – проскуровский голос из-за двери. – Я выйду! Мы поговорим! Но ребенка ты не тронешь!
– Давай! – поддакнул Тесадзе.
И вскинул пистолет на уровне головы взрослого человека.
Он Проскурова убьет. Проскуров – не жилец. Потому что как раз за его жизнью и пришел сюда Резо.
Щелкнул замок двери.
Сейчас она откроется – и умрет Проскуров.
Китайгородцев выстрелил в голову Резо – чтобы наверняка. Грузин повалился на пол. Перепугавшийся Шаров развернулся и выстрелил наугад в темноту, но Китайгородцев был к этому готов и успел пригнуться.
– Я тебя не трону! – быстро сказал он. – Уходи!
Он знал, что у него есть какие-то секунды, когда он может выстрела не ждать. Шаров после выстрела должен передернуть затвор, а с ребенком на руках сделать это трудно, но и ребенка нельзя бросить, ведь это единственная защита и хоть какое-то прикрытие для Шарова – потому он непременно замешкается.
– Смотри, я выхожу, – сказал Китайгородцев и ступил в полосу лившегося из дверного проема света.
Пистолет он демонстративно держал вниз стволом.
– Ты узнал меня? – спросил Китайгородцев. – Я в охране. Мне нужно, чтобы все были живы. Больше – ничего. Я застрелил Резо, потому что он хотел убить Проскурова. Но тебе-то этого не надо – чтобы Проскуров умер. Тебе Проскуров нужен живой. Чтобы он выкуп тебе потом за сына заплатил. Если он умрет – с выкупом проблемы. Ты денег можешь тогда совсем не получить. Правильно? Поэтому мы с тобой не такие уж враги. Тебе Проскуров нужен живым и мне тоже, хотя и по разным причинам.
Шаров смотрел недоверчиво. Не верил он, конечно, что проскуровский охранник волею случая оказался с ним едва ли не заодно, но в то же время Китайгородцев действительно не выказывал агрессии и даже пистолетом не пугал.
– Ты брось пушку! – потребовал Шаров.
– Нет, не брошу, – качнул головой Китайгородцев. – Потому что так мы с тобой на равных. Оба друг друга боимся. А если я свой пистолет брошу, ты, может быть, чудить начнешь… А теперь уходи.
– Ребенка пусть оставит! – заорал из-за двери Проскуров.
Китайгородцев кивком головы дал понять Шарову, что слушать этот бред не надо, а надо уходить.
– Я тебя не трону, – пообещал он. – Повторяю: мне нужно, чтобы все были живы. Я знаю, что пацану ты ничего плохого все равно не сделаешь. Потому что за мертвого тебе не заплатят ничего. Ты будешь его беречь. И договариваться о выкупе.
– Чего он хочет? – кричал из-за двери Проскуров. – Он денег хочет? Сколько ты хочешь? Назови!
Шаров дрогнул. Ему показалось, что удача где-то близко. Сама к нему в руки плывет.
– Десять миллионов! – сказал он громко. – Баксов! По сто баксов пачки!
– Хорошо! – тут же отозвался Проскуров. – Ты их получишь!
Он излишне поспешно согласился. Так с миллионами не расстаются. Так обещают, когда уверены, что ничего не придется отдавать. Даже Шаров это понял. Лицо у него сделалось совсем злое.
– Уходи! – увещевал его Китайгородцев. – Тебя тут просто разведут! Втянут в переговоры, а сами будут ждать спецназ!
Шаров колебался.
– Здесь Рублевка! – втолковывал ему Китайгородцев. – Считай, что режимная зона! Ты отсюда не ускользнешь потом со своими миллионами. Если тебе их, конечно, дадут.
Ударил, можно сказать, по больному. Шарова аж перекосило от бессильной ярости.
– Переговоры не под прицелом снайпера надо вести, – гипнотизировал Китайгородцев. – А сидя в безопасном месте.
– А чего ты так стараешься? – заподозрил было неладное Шаров.
Китайгородцев не успел ответить.
Распахнулась дверь спальни, оттуда вышел Проскуров – в халате, по-домашнему. Виктория рвалась за ним следом, он втолкнул ее обратно в комнату и захлопнул дверь.
– Назад!!! – рявкнул Шаров и рефлекторно наставил ствол ружья на Проскурова.
Китайгородцев знал, что выстрелить Шаров не сможет, а Проскуров этого не знал, поэтому остановился.
– Назад! – повторил Шаров.
Не уйдет Проскуров, подумал Китайгородцев. От своих он не отказывается, как говорил Алексей Алексеевич. Уж если кто-то с ним – так навсегда. Тем более когда о сыне речь. Он Алешу не отдаст.
– Послушайте! Не надо ему мешать! – громко сказал Китайгородцев. – Пускай уходит.
– Ты что делаешь, сволочь? – крикнул ему Проскуров.
Казалось, что, не стой между ним и Китайгородцевым Шаров, бросился бы и задушил Китайгородцева голыми руками.
– Послушайте! Вы потеряете ребенка! – сказал Китайгородцев. – Когда здесь будет спецназ, вы уже не сможете ни на что влиять. Вас выведут отсюда, а он останется. И у него будет Алеша. Будут вести переговоры. Это будет игра на нервах. И если у этого парня сдадут нервы – Алеша умрет. А если будет штурм? Вы знаете, как наши умельцы штурмуют! Стреляют без разбора.
– Я не допущу! – прошипел Проскуров.
– Да вас никто не спросит! – сказал с досадой Китайгородцев. – В том-то и беда! Я еще раз повторяю: вы ни на что не сможете влиять. Вот когда он будет в безопасности, – кивнул на Шарова, – и все переговоры будут через вас идти – тогда с вами будут считаться. Вы отдадите ему деньги и получите ребенка. Живого!
Проскуров замешкался с ответом.
– Уходи! – сказал Шарову Китайгородцев и посторонился, освобождая путь.
Ему было нужно, чтобы Шаров вышел из сумрака и ступил в полосу света. И тогда Китайгородцев его убьет. Точно так, как три минуты назад он убил Резо Тесадзе. Но Резо был сам по себе, и Китайгородцев в него выстрелил без раздумий. А Шаров держал на руках маленького Алешу, и нельзя было ошибиться. Стрелять только наверняка.
– Иди! – сказал Китайгородцев.
Шаров попятился от Проскурова и, когда расстояние между ними увеличилось, он вдруг поставил у стены свое бесполезное ружье и вступил наконец в полосу света. И Китайгородцев сразу же увидел гранату. Шаров держал ее в руке, которой удерживал и мальчика, а освободившейся рукой он на глазах у Китайгородцева выдернул чеку и протянул ее Китайгородцеву:
– Держи!
Китайгородцев не шелохнулся.
– Пока я удерживаю рычаг, граната не взорвется, – на всякий случай сказал Шаров. – Но если со мной что-то случится и я рычаг не смогу держать – мальчишку в клочья разнесет.
– Я в курсе, – кивнул Китайгородцев.
Правдивость слов Шарова он подтвердил специально для Проскурова – чтобы тот глупостей не натворил.
– И пистолет свой дай! – требовательно сказал Шаров и протянул свободную руку.
– Я не дам его тебе. Я жить хочу.
– Я в тебя стрелять не буду, дурачок, – осклабился Шаров.
– Не уверен.
Шаров улыбаться перестал. Обозлился. Но ничего поделать он сейчас не мог. У него одна только граната, и он ее до последнего будет беречь. И он понимал это, и Китайгородцев. Так что в этой партии у них случилась боевая ничья.
Шаров пошел мимо Китайгородцева. Проскуров сделал было шаг следом, но Китайгородцев встал между ним и Шаровым. И теперь Китайгородцев видел ту часть детской комнаты, которую не видел прежде. Там на полу лежала несчастная няня, Оксана Петровна. Бесформенное кровавое пятно на ее ночной рубашке разрасталось буквально на глазах. Наверное, налетчики смогли усыпить ее бдительность, и она открыла им дверь, позабыв о данных ей инструкциях.
– Оставайтесь на месте! – сказал Китайгородцев Проскурову, и у него сейчас был хриплый голос.
Шаров шел по коридору. Китайгородцев двинулся за ним следом, но старательно держал дистанцию, чтобы его визави не занервничал.
– Я могу поехать с тобой, – предложил Китайгородцев.
Шаров только выругался в ответ.
– Тебе будут нужны заложники, – подсказал Китайгородцев. – Одного мальчишки мало. Вдруг тебе не удастся сразу скрыться? Вдруг тебя обложат? С тобой будут торговаться, ты пойми. Так делают всегда. Они тебе автомат – ты отпустил заложника. Они тебе вертолет – ты еще одного отпустил.
Они дошли до лестницы, ведущей на первый этаж, и тут Шаров остановился и даже сделал шаг назад. Выругался.
На лестнице стояли два охранника из "Барбакана". И еще Хамза маячил внизу, на первом этаже.
– У него граната без чеки! – громко сказал Китайгородцев.
Все услышали. Увидели. И замерли, не зная, что им предпринять.
– Надо дать ему уехать! – сказал Китайгородцев специально для Хамзы.
И смотрел он на Хамзу.
Он хотел, чтобы Хамза его понял. Он очень выразительно смотрел. Можно было не бояться, что Шаров расшифрует этот взгляд Китайгородцева, потому что Шаров вжался спиной в стену и смотрел только на своих врагов на лестнице, и Китайгородцев мог семафорить Хамзе, как ему заблагорассудится. Он даже, осмелев, продемонстрировал Хамзе зажатый в руке пистолет. Хамза понял и велел охранникам на лестнице освободить дорогу.
Шаров пошел вниз. Китайгородцев за ним следом.
Вышли из дома. И здесь были еще два охранника. Они стояли у фургона, в котором приехали налетчики, и их присутствие здесь спутало Китайгородцеву все карты. Потому что Китайгородцев уже собирался стрелять. Готов был открыть огонь на поражение. Он все рассчитал. Он стреляет Шарову не в спину, а в голову. В спину нельзя, потому что к груди Шаров прижимает мальчика, и тот может пострадать, если пуля пройдет навылет. А в голову – совсем другое дело. После этого у Китайгородцева есть несколько секунд до взрыва гранаты. И ему тогда останется одно из двух. Схватить гранату и отбросить как можно дальше – если убитый им Шаров гранату выронит. Схватить мальчика и прикрыть его собой – если с гранатой Шаров так и не расстанется. А эти двое у фургона все испортили. При них нельзя было стрелять. Потому что при взрыве гранаты им не уцелеть.
– Хамза велел не мешать, – сказал охранникам Китайгородцев.
И сам Хамза тотчас появился в дверях, крикнул:
– С дороги! Дайте ему уехать!
Шаров забрался на водительское место с проворностью, какой Китайгородцев от него не ожидал. Но теперь ему мешал ребенок. Трудно вести машину, когда держишь в руках такое орущее существо.
– Я могу поехать с тобой, – с готовностью вызвался Китайгородцев. – Буду держать ребенка.
Шаров заколебался. Китайгородцев поспешил обрисовать, чем еще он может быть полезен.
– И не факт, что за ворота тебя выпустят, – сказал он. – А так я им скажу…