– У меня там чай парится, – объяснил Слава, смиренный в присутствии супруги.
– Парится член в анале, а чай томится, – отрезала женщина по имени "Судьба".
Убитые, мы сидели молча. Ксения тоже была не прочь пошутить на арестантский манер.
До больницы на улице Вавиловых было десять минут езды. Когда мы, переобувшись в тапочки, вошли в палату хирургического отделения, Эрик даже не повернул головы в нашу сторону. Он не спал, глядел в потолок и лицо его было настолько осунувшимся, что я не сразу узнал своего компаньона-курганника. Сердобольная родня отсутствовала, однако тумбочка была завалена целлофановыми пакетиками и свёртками. Настало время процедур и прочих лечебных мероприятий. В палате было сумрачно и затхло. Унылая казённая мебель навевала тоску.
– Нашли больного? – поинтересовался реаниматолог Дима, проведший нас в узилище Гиппократа.
– Ага, – Слава протянул ему пакет с дежурным подношением – коньяком и фруктами. – Спасибо, доктор.
– Не за что, – пожал плечами Дима, забрал добычу и ушёл.
– Хау ду ю ду? – я подсел на кровать к Эрику. В руках у меня шуршал другой мешок, побольше. Я был готов умасливать дарами всех подряд.
Эрик не ответил. Он спокойно смотрел вверх, словно меня и не было.
– Эрик, – позвал я. Реакции не последовало. То ли он был не в настроении общаться, то ли игнорировал непосредственно мою особу.
– Ну, чего ты, братан, – добродушно зарокотал Слава, присаживаясь с другой стороны, поскольку табуретов в палате не отыскалось. – Хорош кисляк мандячить. Давай красненького дерябнем, для крови полезно и врач разрешил.
Я с готовностью вытащил из пакета бутыль "Кагора" и водрузил на тумбочку. Достал стаканы.
– Ну, чего?
– Замордовали его сегодня, – сообщил лежавший по соседству пожилой мужчина с забинтованной головой. Он пожирал глазами бутылку. – Если он не хочет, могу я компанию составить.
– Конечно же, – я с готовностью скрутил пробку. – А кто мордовал-то?
– Столько народу приходило, ёж-ползёшь, – пожилой сглотнул слюну и, выжидательно глядя на повисшее над стаканом горлышко, вынужден был продолжить: – Всё утро ходили – тум-дум-дум, тум-дум-дум! Только к нему.
Взгляд Эрика неохотно переместился на нас.
– А кто приходил? – вино неторопливо забулькало, вливаясь в стакан. Пожилой заёрзал.
– Да всякие… разные, – стараясь не смотреть в сторону Эрика, мужик сел. Ему было неудобно, но выпить сильно хотелось. Я терпеливо ждал. – Ну разные всякие, ёж-ползёшь. Сначала бизнесмены, навроде новых русских. Все нафокстроченные, в чёрных пальто и сапожках. Потом матушка и ментяра с нею.
– Ваше здоровье, – я протянул пожилому стакан. Тот жадно выхлебал вино.
– Опер приходил, – заговорил Эрик, моя нехитрая уловка расшевелила его, – оперуполномоченный из отделения. Я написал заявление, что никаких претензий ни к кому по поводу случившегося не имею. Тебе, Илья, на пользу. Дело заводить не будут.
Он говорил негромко, только губы шевелились. Я почему-то вспомнил, что раненый человек старается экономить силы на мельчайших движениях, и подумал, как много Эрик потерял крови.
– А кто приходил перед опером? – наклонился я к компаньону. – Это были "светлые братья", да? Они уговорили тебя написать отказ.
– У меня нет ни к кому претензий, – повторил Эрик. – Всё фирменно… Я доволен.
– Бизнесмены эти фокстроченные всё растолковали по заяве, как и что в ней писать, – подал голос пожилой. – Они в законах шарят, ёж-ползёшь!
Я сунул ему недопитую бутылку.
– Эрик, – сказал я, – ты конечно волен поступать как хочешь…
– Доспехи надо было им продать, – тихо, но разборчиво произнёс Эрик. – Сопротивляться… не стоит. Уступи Доспехи. Они купят.
– Даже после разборок? – на моя взгляд кровь "брата" могла служить серьёзным препятствием для совершения сделки. – Что-то не верится.
– А ты верь. Иногда полезно.
В словах звучала укоризна. Эрик верил, а я нет. Всё случившееся было лишним подтверждением тому, что со "Светлым братством" надо ухо держать востро. Выстрел на Ржевке сжёг все мосты, чему доказательством был вчерашний налёт. Братство мстило мне, какая может быть торговля?!
Этого я конечно говорить Эрику не стал. Сделал вид, будто согласен, и попросил адресок Альфреда Конна, дабы использовать его в качестве посредника. Эрику сдавать сердечного друга не хотелось и он начал мяться, но тут вошла медсестра и стала требовать, чтобы мы убрались. Эрик был слаб и не выдержал давления.
Дядюшка Альф обитал в престижных апартаментах на улице Ракова.
– Обойдёмся без насилия, – предупредил я друга, когда мы поднимались по гулкой "старофондовской" лестнице. – Стой и смотри, стой и молчи, как очень метко выразился Егор Летов, понял?
Зная сколь скор на расправу корефан, я хотел до поры оградить несчастного немца от маленькой сталинградской битвы, после которой, как известно, остаются сплошные руины. Афганец легко мог устроить победоносное шествие советских войск по владениям культурбегрюндера [10] , но осуществлять это прямо с порога я считал делом преждевременным – сегодня надо было дойти до сути, а не до края. Я планировал задушевный разговор, для затравки которого лучшего предлога, нежели занедуживший любовник, трудно было придумать.
– Понял, – хмыкнул Слава. – Может мне в машине подождать?
– Не ёрничай, – без друга я идти не хотел, кто знает, что ждало меня в гнезде маслозадого ебуна, – просто веди себя хорошо.
– Лады, – мы взошли на лестничную площадку и я потыкал пальцем кнопку звонка.
Эрик говорил, что рабочий день в вербовочном пункте заканчивается к пяти. Мои часы показывали начало седьмого. По идее, дядюшка Альф был дома. Вот только один ли?
Разгадка явилась в виде точечки света, мелькнувшей в глазке. Кто-то с той стороны подошёл к двери, отодвинул заслоночку и приник к окуляру.
– Кто там?
– Нам нужен Альфред Карлович, – медвяным голосом произнёс я. – Мы из больницы. От Эрика письмо привезли.
Залязгали замки, посыпались цепочки, дверь стремительно отворилась.
– Эрик в больнице? – в проёме показалось узкое лицо, освещённое падающим из прихожей светом. – Что с ним случилось?
– Он ранен, – сказал я. – Мы его навещали в больнице. Он написал вам письмо и просил передать.
– Где оно?
– Мы пройдём? – сделал я шажок, поняв, что возражений не будет.
– Проходите, конечно, о чём речь, – заторопился хозяин. – Простите, что я вас тут держу.
Он прошмыгнул в комнату, предупредительно распахнув двустворчатую дверь, украшенную многоцветным витражом. Бесшумно ступая по паласу, мы последовали за ним, попутно оглядывая выделявшееся благородством обстановки жильё. Герр Конн, обладавший вкусом хорошего дизайнера, обустроил хату в стиле спокойного интеллектуального изящества. Недорогая, но добротная мебель, плафон в виде расписного китайского фонаря, на стенах тёмные драпри.
– Так где же письмо?
– Извольте, – я подал писульку, наспех накарябанную Эриком под недовольное фырчание медсестры. – Мы присядем?
– Конечно, – пробормотал Конн, впившись взором в бумажку.
Он был заметно взволнован. О, Боже, возлюбленный в беде! – трагедия, достойная пера Шекспира, только вместо Джульетты на смертном ложе должен был находиться Меркуццио. Новые нравы новых времён. Герр Конн и в самом деле питал к Эрику достаточно пылкие чувства.
Пользуясь случаем, я как следует разглядел дядюшку Альфа. На глазок возраст его определить было сложно: с равным успехом можно было дать как лет тридцать, так и под полтинник. Внешность ухоженная, но какая-то… потасканная слишком, что ли. Мелкие косметические дефекты тщательно маскировались. Сей господин внимательно следил за собой и даже пребывая в одиночестве был одет в отглаженные кремовые брюки, мохеровый джемпер и рубашку с круглым воротником, из-под которого красиво торчал аккуратно повязанный шейный платок-фуляр. Немецкая кровь и утончённая натура давали о себе знать.
Закончив читать, Альфред Карлович поднял на нас влажные голубые вежды.
– Как же это получилось? – негромко воскликнул он.
– Хулиганы, – я не стал вдаваться в вымышленные подробности. В записке Эрик не указал причин, приведших его на больничную койку, и ограничился сбивчивыми признаниями в любви.
– Проклятье, – надрывно вскрикнул дядюшка Альф, тонкие ноздри его трепетали. – Рольф, Рольф!
Восседавший в кресле с совершенно каменной будкой Слава внешне никак не отреагировал на призыв к неведомому помощнику. У меня же на миг очко слиплось при мысли, что сейчас нас застукают таившиеся в соседней комнате меченосцы. И тут же отлегло от сердца: послышалось натруженное дыхание и к хозяину подбежал здоровенный восточно-европейский овчар с чёрным чепраком, выдающим знатную родословность. Пёс участливо подставил голову под ищущую утешения руку.
– Как же так, как же так, – причитал Конн, нервно глядя животное по шерсти. – Почему же так получилось?
– Никто не застрахован от уличной преступности, – вздохнул я, – а Эрик…
– …Он такой ранимый! – удивительно точно подметил дядюшка Альф, лучше чем кто-либо знавший своего бой-френда. – Я теперь и сам убит. Расскажите, как его самочувствие.
– Он очень слаб, – сказал я, – потерял много крови, но никакой опасности для жизни уже нет. Врачи подоспели вовремя. У него проникающее ранение брюшной полости, однако органы не задеты. Останется шрам. Скорее всего, неприятные последствия тем и ограничатся.
– Кошмар, какой кошмар! – педераст чуть не плакал, от его румяных щёк пахло лавандой. – Завтра же я его навещу. Спасибо огромное, что вы приехали. Где он лежит?
Я доходчиво растолковал, как попасть к Эрику, попутно отметив, что маслозадый ебун доведён до вполне приемлемой кондиции, дабы его можно было прокачать и добиться желаемых результатов.
– Ну какое несчастье, – простонал Альфред Карлович, на него было жалко смотреть. Он скрупулёзно заносил мои наставления по больничному режиму в деловой календарь, вызывая невольное сопереживание. Пёс, вывалив язык, сидел рядом.
– Он поправится, – мягким, располагающим тоном обнадёжил я.
– Данке шён, – кивнул расчувствовавшийся Конн, не отрываясь от записи.
Он закрыл блокнот и положил поверх него ручку.
– Ах, что же я, глупая башка! – вдруг спохватился он, порывисто вставая. Выдрессированный овчар ничуть не удивился. Наверное, был привычен ко всяким странностям, творившимся в этом доме.
Широко ступая, дядюшка Альф пересёк комнату, распахнул дверку стенного бара и достал из зеркального нутра его бутылку изысканной формы. О, это дело! Давно пора. Ну-ка, что пьют сотрудники вербовочной фирмы?
– Прошу меня простить, – бормотал дядюшка Альф, водружая на столешницу бутылку и добавляя к ней три коньячных бокала.
Мы со Славой придвинулись к столу. Корефан с прежним отсутствующим видом, а я – проникаясь заслуженным уважением к герру Конну.
Должно быть, в самом деле любил он Эрика, коли без колебания выкатил, хоть и початый, графин "Реми Мартина" в самой наидостойнейшей его разновидности "Луи ХШ" пятидесятилетней выдержки, который я видел в магазине ценою под две тонны баксов.
У меня аж слюнки потекли. Себе я до сих пор не мог позволить посмаковать столь дорогой коньяк. Дядюшка Альф же умел, по-видимому, угодить своим богатым поклонникам, чтобы они расщедрились на такой шикарный подарок. Впрочем, тому могло быть и другое объяснение. Эрик рассказывал, что ещё не так давно Альфред Карлович работал во Всероссийском художественном научно-реставрационном центре имени академика Грабаря и на досуге занимался восстановлением редких икон, да и сам ваял "под старину". А это тоже доход, и немалый.
– Прошу… За здоровье нашего мальчика! – Конн элегантно откупорил бутылку и плеснул каждому классическую порцию – ровно по сорок граммов.
Всё-таки он был большим педантом!
– Охотно, – молвил я, поднося к носу бокал. Согретый теплом моих пальцев коньяк с расстояния полруки донёс до ноздрей пленительный аромат. – Я бы тоже согласился оказаться с распоротым брюхом, лишь бы друзья подняли за моё здоровье бокалы со столь божественным напитком!
– Спасибо, – кивнул польщённый Альфред Карлович. – Но я бы предпочёл поднимать его за здоровье без такого ужасного повода.
Приблизившись к "тюльпану" сантиметров до восьми, я обонял его вторично. Слава залпом заглотил дозу и даже ничуть не изменился в лице. Ну и пусть! Я постарался не обращать внимания на сей вопиющий факт варварского кощунства. Продолжая завораживающий ритуал, я описал бокалом круг под носом и погрузил нюхательный орган в "тюльпан", отчего мои обонятельные рецепторы пришли в экстаз. Велик был человеческий гений, создавший стол неземное великолепие!
– Что же, Эрик, будь здоров! – прочувствованно изрёк я, пригубив "Реме Мартин".
Альфред Конн смотрел на меня и в глазах его читалась солидарность тонких ценителей прекрасного, объединяющая оных вне зависимости от пола, национальности и вероисповедания. Это было эмпатия в чистом её виде.
– Как вам? – спросил он.
– Теперь Эрик просто обязан поправиться, причём, в кратчайшие сроки.
Отставил незаконченный бокал. Хорошего понемножку, а прекрасного – и того меньше!
– Бедняжка ничего не просил передать на словах? – поинтересовался заботливый дядюшка Альф, немного овладевший собой под воздействием старика Луи.
– Де-юре: нет, – солгал я, ощущая себя отогретой за пазухой ехидной, выпускающей ядовитое жало, – а так, де-факто: очень беспокоился, что вы расстроитесь.
Глаза маслозадого ебуна снова оказались на мокром месте.
– Он знал, мой мальчик, – прошептал он, опустив ладонь на голову верного Рольфа. – Только ты один меня понимаешь, славный мой дружище!
Рольф, похоже, действительно улавливал мельчайшие нюансы настроения хозяина – собачья морда прямо излучала искреннее сочувствие.
– Временами поражаешься, наблюдая, как случай связывает воедино людские судьбы, – перешёл я к главной цели своего визита – сбору информации о работе фильтровщика истинных арийцев. – Эрик рассказывал, как вы повстречались. Пришёл искать работу по объявлению, а встретил вас.
Конн грустно вздохнул и потянулся за бутылкой. Добивался я немного не такого эффекта, хотел навести на разговор о служебной деятельности, но решил не упускать возможности покайфовать на халяву и поспешно осушил бокал. Когда ещё представится такой случай? Радушный хозяин налил всем по сороковке. Похоже, меру знал в любом состоянии души.
– Работа-работа, – поскольку выведать исподволь не получалось, со второго захода я решил зайти немножко в лоб, благо, озабоченное состояние оппонента позволяло допустить некоторую прямолинейность. – Эрик говорил, что вы – реставратор. Натура творческая и высокодуховная. Как же получилось, что вы, художник, стали каким-то сотрудником отдела кадров?
– Обстоятельства распорядились, – лаконично ответствовал Альфред Карлович, настороженно глянув на меня.
Бдительности у него могло хватить на целый отдел абвера. Поэтому я предпочёл не рисковать (всё-таки впервые друг друга видим) и сменил тему разговора. Я был уверен, что в удобный момент сумею перевести его в нужное русло. Ебуна маслозадого следовало прощупывать в ином направлении – в области искусства. Я знал, что Конн увлекался поздней немецкой готикой, на этом и решил его зацепить.
– Э-э, между прочим, Альфред Карлович, – более деловым тоном начал я новый натиск, – не могли бы вы меня меного проконсультировать в области церковной скульптуры? – и, заметив, как дядюшка Альф навострил ушки, продолжил, не давая ему вставить ни слова: – Есть у меня дома деревянная статуэтка Девы Марии из одной саксонской кирхи. Мне она досталась случайно, ну, вы понимаете, – многозначительно приподнял я бровь, прозрачно намекая, что вещица краденая; реставратор мою гримасу истолковал правильно. – Специалисты сказали, что это век пятнадцатый. Она за давностью лет немного повредилась: краска облупилась, пообломалась кое-где.
Пока я тарахтел, Альфред Карлович зачарованно подавался всем корпусом ко мне. У него побелел кончик носа.
– Если бы вы согласились уделить мне немножечко внимания, я завёз бы вам скульптурку на реставрацию. Она небольшая – около полуметра, сзади полая, поэтому растрескалась лишь самую малость. Вы бы сумели её восстановить, если только не бросили это занятие?
Я бы вам неплохо заплатил или же вы за проценты помогли мне её реализовать, если желаете, а?
Конечно же он желал. Глаза дядюшки Альфа горели и даже круглому дураку было ясно, что голова занята уже другими мыслями, отличными от прежних забот. И о возможности того, что я сую нос не в своё дело, он больше не думал. Реставратор крепко сидел на крючке.
Слава взглядом мне семафорил, мол, давай прижмём фашиста, но я продолжал гнуть своё, согласия не выражая. Никакого насилия! Конна можно было брать голыми руками. Я сумел его уболтать и гордился своим достижением. Статуэтка как таковая не существовала, вся история была чистой импровизацией. "Остапа несло".
– Интересно было бы взглянуть, – выпалил Альфред Карлович.
– Я бы вам её привёз, она лёгкая. Только я должен знать, что вы возьмётесь. Не хотелось бы лишний раз статуэтку таскать – слишком хрупкая стала. Она из ореха, а он местами подгнил, всё-таки пятьсот лет – не шутка. Её уже когда-то реставрировали, подклеили изнутри холстом, но это было давно и я хочу отделать её как нужно. Мне один собиратель церковной утвари набивается в покупатели, но цена меня не устраивает. Она вроде бы приличная, только я думаю, что можно выгоднее продать, если устранить дефекты фигурки.
– Я возьмусь, – уверенно заявил Альфред Карлович. – Мне попадали на реставрацию предметы после такого самодеятельного ремонта, что волосы дыбом вставали. Холстовые латки ещё не самое страшное. Дерево, конечно, сыпется и жучок его ест, но эти изъяны устранимы. Посидим, поглядим. Отгулов возьму.
В нём заговорил специалист.
– А как же в офисе, не возникнет затор от наплыва желающих? – свернул я на нужную тему.
– Ах, есть кому присмотреть, – отмахнулся Конн.
– А справятся?
– Было бы с чем, для этого навыков не нужно, разве что пальцем в клавиатуру тыкать, – с апломбом нереализовавшегося специалиста заявил Альфред Карлович. – Установочные данные клиента в компьютер загнал, а дальше машина делает. Программа сама сортирует, потом результат выдаёт – кого за дверь, кого куда.
– Чем же Эрик не подошёл? – с наигранной обидой за компаньона осведомился я, почуяв, что мы зацепились языками.
– По параметрам, – охотно откликнулся Конн.
– Мордой не вышел?
– Не совсем. Не то чтобы мордой, хотя пластометрия тоже подкачала. Там психологический фактор имеет важное значение. Эрик неадекватен, авантюрист, свободу любит, – дядюшка Альф вдохновенно закатил глаза, – но этим он интересен, а наши мальчики скучны. Хотя очень исполнительны, – добавил он плотоядно. Небось, не одного белокурого братка использовал в личных целях.
Воспользовавшись паузой, я поднёс к губам "тюльпан" и ополовинил его жгучее содержимое, хранящее жар угасших полвека назад солнечных лучей.
– Кем вам… доводится Эрик? – с ноткой ревности спросил маслозадый ебун и по лакуне в середине фразы я внезапно просёк, что так так со Славой и не представился, а также понял, что и Конн это понял.