- Гляди, - Потехин схватил соболя, показал мягкую белую мездру. - Если не выкунел - в синеву должно отдавать! Каждый год одно и то же! Тут дохнешь в тайге, яйца от мороза звенят, а он приезжает - не выкунел ему! И белка ему не перецвела, и заяц бусый!.. Шуряк мой в Германию ездил - наши соболя висят, так, говорит, нули сосчитать не мог - утомился считать! А тут, значит, двадцать штук деревянных? Нам, значит, и так хватит, хмырям таежным, мы, значит, и за двадцать штук тебя в твою канцелярскую жопу целовать должны? А ты чего стоишь, Еремей, как болт на морозе? - толкнул он хозяина соболей. - Сказать не можешь - вот так покажи! - он сунул под нос приемщику громадный кукиш.
- Что ты на меня-то орешь? - оправдывался приемщик. - Езжай в Букачачу, там права качай! Государственные расценки!
- Здесь государства нет, здесь тайга - закон, медведь - хозяин! Если считать не умеешь - сами посчитаем! - Потехин потянулся к мешку с деньгами.
- Назад! - кассир схватился за автомат.
- Ты свою пукалку-то брось, я тебя вместе с ней переломаю!
- Атас! - испуганно шепнул Рубль. - Сейчас разборка начнется!
- Погоди… - Бегун с интересом наблюдал за сварой. В разгоряченной толпе спокоен был только сам Еремей, глухонемой охотник. Он безучастно ждал, когда прекратится суета вокруг, и можно будет сдать остальные шкурки.
- Здорово, мужики! - вошел в контору Петрович. - Чего за шум - за дверью слышно?
- Да снова мудрит, мудрило! - кивнул Потехин на приемщика. - Не выкунел ему соболь!
- Один был невыкуневший, - примирительно сказал тот. - Другие чистые. По сорок беру, - сказал он Еремею. - Вот черт глухой! Сорок, понял? - он четыре раза раскрыл пальцы.
Тот спокойно, с достоинством кивнул и принялся складывать деньги в освободившийся от шкурок мешок.
- Все, закончили на сегодня, - скомандовал приемщик. - Грузи товар, Петрович…
- А нам чо, до другого самолета здесь жить, чо ли? - возмутились охотники, не успевшие сдать добычу.
- Меньше орать надо было, - злорадно ответил приемщик.
- Не грустите, мужики! - сказал Петрович. - Я вам тут гостей привез, - указал он на Бегуна с Рублем. - Белозерцев ищут.
Все обернулись к ним - видно было, что новые люди тут в диковинку. Даже Еремей оглянулся от стола.
- Белозерцев? - удивился Потехин. - Беляки есть, русаки есть… Лицензию, чо ли, взял? Почем за шкурку дают?
Изба вздрогнула от дружного хохота, так что синие волны табачного дыма заштормили вокруг голой лампы под потолком.
В соседней избе была гостиница, магазин и столовая сразу: в одной комнате стояли впритык кровати, на которые свалены были шубы, ружья, мешки с пушниной и деньгами, в другой - деревянные столы с батареями водочных бутылок, пустых и полных, шматами сала и золотистого копченого мяса. На прилавке в углу лежали консервы и патроны, хлеб и капсюли россыпью, пачки соли и коробки с порохом, водка и ружейное масло, тут же валялся ворох денег - любой мог подойти и взять что надо, расплатиться и отсчитать себе сдачу. По стенам висели оленьи рога и брюзгливые кабаньи рыла с клыками в палец длиной и толщиной.
Пили тут давно, без меры и отдыха, кто-то пел, натужно, будто лямку тянул, глядя перед собой оловянными глазами, двое ссорились через стол и, кажется, сошлись бы врукопашную, если бы могли только встать, кто-то, утомившись, спал, упав лицом в засаленную столешницу.
Приглядывала за порядком хозяйка, крутобедрая Елизавета в грубом свитере с закатанными по локоть рукавами. Она без труда взвалила на плечо уставшего охотника и, как сестричка с поля боя, вынесла его в другую комнату, сбросила на кровать. Она с откровенным интересом поглядывала на Бегуна, подходила к его столу кстати и некстати, а потянувшись через него убрать лишние стаканы, как бы невзначай прижалась могучей грудью. Сидящий рядом Потехин тут же уцепил ее за обтянутый джинсами зад. Елизавета огрела его кулаком промеж лопаток и отошла.
- Ух-х, ведьма! - проводил он ее жадными глазами.
- Вот тебе и рысеглазка, - сказал с другой стороны уже надравшийся на халяву Рубль. - Кажется, у тебя тут будет мягкая посадка, Бегун?
- Так чо я говорю, - продолжал Потехин. - Какие, к лешему, белозерцы? Это вы, москали, в муравейнике своем вонючем друг у друга на голове сидите и на карту глядите: вон она, Сибирь - фью-у-у! - нехожена, немерена! Не то белозерцы - может, мамонты еще есть… А вот спроси у них, - указал он на охотников, - каждый свой угол до травинки знает, до камушка - никто твоих белозерцев не видал! Когда БАМ тянули - геологи все прочесали от Олекмы до Шилки. А ты говоришь - село целое! - махнул он рукой. - Может, севернее чего есть, по Лене, по Енисею… Давай лучше еще по одной в бак зальем, чтоб мотор тарахтел, - он разлил водку по стаканам.
За столом говорили все сразу.
- Неписаной красоты соболюга! - рассказывал охотник напротив. Он уже едва двигал языком и потому больше изображал сцену в лицах. - Я скрадываю помаленечку, - потопал он цыпочками под столом. - И - на тебе! - веточка под снегом хрусть! Он собрался - и полетел. Ах, гад, думаю, уйдет - и следом ему, влет!.. Подхожу, думаю: попортил шкуру-то. Подымаю, смотрю… - он замер, победоносно оглядывая слушателей.
- Ну? - крикнул Потехин.
- Ну!
- Что?
- В глаз вошло, в другой вышло!
- Брешешь! - радостно засмеялся Потехин. - Брешешь, как Троцкий! Ты в кирпич влет не попадешь!
- Я?! - тот с трудом сфокусировал взгляд на смеющемся Потехине. - Да я… На что спорим?
- А вот! - Потехин грохнул о стол пачкой денег, так что прыгнули бутылки. - Попади!
Охотник вскочил и, заплетаясь ногой об ногу, яростно бормоча что-то под нос, бросился в другую комнату за винтовкой.
- Кидай! - заорал он, дергая затвор непослушными руками.
Потехин подкинул пачку, тот поднял винтовку и выстрелил. Обертка лопнула, деньги, кружась, посыпались на пол.
- Кто стрелял? - Елизавета возникла в дверях подсобки, уперла руки в пояс. - Я предупреждала: один выстрел - и всех разгоню к едрене матери! Все стены попортили!.. А ну, убирай! - кивнула она на засыпанный деньгами пол.
- Все твое! - царственно махнул охотник.
- Убирай, я сказала! - Елизавета швырнула в него веник, и тот под общий радостный гогот покорно принялся сметать пробитые пулей деньги в кучу.
В избу тихо вошел глухонемой охотник.
- Еремей! - заорал Потехин, хватая его за руку. - Садись, братан, выпьем-закусим! Хоть раз уважь! Ну, посиди хоть с хорошими людьми, помолчи за компанию! - указал он на стол.
Тот, пряча глаза, покачал головой и пошел к прилавку.
- Отличный мужик, - кивнул ему вслед Потехин. - Одна беда - не пьет, не курит.
- А как он охотится, глухой-то? - спросил Бегун.
- Кто в тайге родился, тот кожей слышит. А что немой, так оно и лучше: все одно говорить не с кем.
Бегун пристально наблюдал, как Еремей жестами объясняется с Елизаветой, складывает в заплечную торбу пачки с солью, сахар, патроны, свечи, иглы, несколько ножовочных полотен…
- Где он живет? - толкнул он Потехина.
- Кто? - обернулся тот. - Еремей-то? К Витиму где-то, далеко.
- Один?
- Кто ж его знает. Один, наверное.
- А берет, как на роту… Часто здесь бывает?
- Осенью да вот весной…
Бегун все внимательнее приглядывался к Еремею, к его покупкам. Тот заметил, что за ним следят, стрельнул глазами через плечо, заторопился.
- На что он тебе сдался? - спросил сзади Рубль.
- Ты знаешь… а ведь он не немой, - задумчиво сказал Бегун. - Я много убогих видел по деревням… А он просто говорить не хочет. И слышать ничего не хочет, и видеть…
- Да брось, - отмахнулся Рубль и горячо зашептал на ухо: - Слушай, здесь такие бабки можно на соболе сделать! Я уже договорился…
Еремей поднял тяжелую торбу за спину и, держа в руках несколько пачек соли, двинулся к выходу. Бегун, не дослушав Леву, встал, издалека улыбаясь Елизавете, доставая из кармана деньги, шагнул к прилавку и, будто качнувшись спьяну, ударил Еремея плечом. Окаменевшие кирпичи соли повалились на пол.
- Извини, друг, - он наклонился одновременно с охотником и заметил мелькнувший у того за пазухой тяжелый бронзовый крест на сыромятной тесьме.
Еремей торопливо заправил крест глубже и в упор тяжело глянул ему в глаза.
- Давай помогу, - Бегун как ни в чем не бывало поднял соль и первым пошел к двери. Дыша горячим паром в синих морозных сумерках, они уложили поклажу в легкие салазки, стоящие у крыльца рядом с широкими камусными лыжами, и молча вернулись в избу: Еремей лег в комнате, отвернувшись к стене, Бегун опять сел за стол…
Потехин оглушительно храпел, раскинувшись во сне, так что откликались звоном оконные стекла. Охотники спали вповалку, не раздеваясь; на полу между кроватей валялись просыпанные из мешка деньги, пустые бутылки и дотлевшие самокрутки. Еремей бесшумно поднялся и тенью выскользнул из избы. Бегун следил за ним, не поднимая головы. Переждав время, вышел на крыльцо.
В предрассветной серой мгле охотник быстро, размашисто шагал к лесу с громадной торбой за плечами и салазками на постромках. Впереди бежала рыжая лайка, нетерпеливо оглядываясь на хозяина. Еремей увидал Бегуна на крыльце - и предостерегающе покачал головой…
Когда он скрылся из виду, Бегун закурил, зябко ежась на морозце, глядя то в медленно светающее небо, то на уходящий в тайгу лыжный след. Вернулся в душную избу, растолкал Потехина:
- Слышь, "Буран" возьму?
- Да бери чо хочешь, отвяжись только, - буркнул тот и захрапел пуще прежнего.
Лева успел надраться в дым. Бегун таскал его за уши, лил в лицо воду, пытался поставить на ноги, но колени у того подламывались, а голова безвольно падала на грудь. Бегун выволок его на крыльцо и погрузил в прицеп, накрыв лежащей там медвежьей шкурой. В прицепе уложены были охотничьи припасы, закупленные Потехиным в обратную дорогу, вдоль бортов стояли канистры. Бегун взвесил на руке одну, другую - полны под горло.
Он завел мотор, проехал по улице между спящих домов, провожаемый только ленивым собачьим лаем, и свернул в тайгу по Еремееву следу.
Он не смог бы внятно объяснить, почему кинулся в погоню за немым охотником. Им овладело томительное беспокойство, какое испытывает, наверное, охотничий пес, еще не взявший верный след, но уже почуявший рядом запах зверя. Такое случалось с ним, когда, пройдя деревню до околицы, он вдруг поворачивал назад, к ничем не примечательной избе, чувствуя, что здесь ждет удача.
Однажды это беспокойство заставило его остановиться у заброшенного храма в вологодской глуши и отпустить попутку. До вечера он обшаривал церковь, перерывал горы прелой картошки, сваленной перед слепым иконостасом. А когда, вконец обессилев, вышел и сел перекурить у ворот - вдруг увидел отразившуюся в мелком ручье изнанку перекинутого через канаву мостка: это была Троица сказочного мстерского письма…
Еремей срезал по тайге широкую речную излучину. Выехав через час пути на высокий берег, Бегун увидал его вдали - черной точкой на снежной целине. Бегун отыскал в прицепе топор, сделал на береговой сосне глубокую зарубку. Подождал, пока охотник скроется в чащобе на другом берегу - и двинулся следом.
Громадные сосны высились кругом. В чаще они тонули в снегу по нижние лапы, многоярусные снежные дворцы поднимались с одной ветви на другую, а там, где деревья чуть расступались, сугробы просели под весенним солнцем и обнажили припорошенный инеем подлесок. За треском мотора Бегун не слышал ни одного живого звука, и тайга казалась глухой и неподвижной, как дно холодного океана, просвеченное с поверхности зыбкой солнечной рябью. Он был чужим здесь, и снежный пейзаж, наполненный, должно быть, множеством точных примет для опытного таежника, был для него неотличим от виденного час и три часа назад. Чтобы не выдать себя звуком мотора, Бегун отстал от Еремея километров на пять, ехал не торопясь, притормаживая, чтобы оставить зарубки. След тяжело груженных салазок был отчетливо виден даже на льдистом насте, поэтому Бегун не боялся потерять охотника в тайге.
Солнце уже начало скатываться к горизонту, когда медвежья шкура на прицепе зашевелилась, из-под нее вынырнула всклокоченная Левкина голова. Он повел вокруг совиными глазами, мучительно пытаясь вспомнить, что было вчера и как он очутился в глухом лесу в обнимку с вонючей бензиновой канистрой.
- Эй!.. Где это мы?
- В Сибири! - крикнул Бегун.
Вскоре стало темнеть. Солнце еще подсвечивало верхушки сосен, а внизу, под покровом широких ветвей, сгущались сумерки, снег стремительно, с каждой минутой менял оттенки: от небесно-лазурного - в пронзительную синеву и наконец до чернильно-фиолетового.
Бегун включил фару. Короткий луч света плыл в кромешной тьме перед снегоходом, скользя по черным стволам, зависая в пустоте над оврагом и снова упрямо нащупывая лыжный след.
Наконец Бегун остановился. Он предпочел бы ехать ночь напролет, не слезая с седла, одолевая сон, чем ночевать в тайге, но боялся догнать Еремея. Рано или поздно охотник тоже станет на ночлег, не железный же он, в конце концов, - за весь дневной переход, судя по следам, Еремей ненадолго остановился всего два раза.
- Костер умеешь разжигать? - спросил Бегун.
- В пионерском лагере учили когда-то, - сказал Рубль. - Можно "шалашом", можно "колодцем".
Они утоптали круг снега, нарубили сосновых ветвей, и Лева соорудил из них сложную конструкцию. Потом прилег рядом, пытаясь раздуть огонек, давясь дымом и кашляя.
- Уйди, следопыт хренов, - Бегун облил ветки бензином и бросил спичку. Опалив ресницы, пыхнуло бесцветное пламя, сырые дрова кое-как разгорелись. Он достал из прицепа тушенку и хлеб, натопил в котелке снега, заварил чаю.
- Далеко еще ехать? - спросил Левка.
- Догони - спроси, - предложил Бегун.
Теперь, когда умолк мотор, слышны были таинственные звуки в ночной тайге: надсадный скрип ветвей, уставших под тяжестью снеговых шапок, внезапный вскрик какой-то птицы. Оба невольно жались ближе к огню, опасливо поглядывая через плечо в темноту, где чудилось движение и пристальный взгляд в спину.
- Ружья даже нет, - сказал Рубль. - А если медведь?
- Медведь не пойдет на запах бензина.
- Откуда ты знаешь?
- Книги читать надо.
- А если шибко голодный?
- Не волнуйся. Тебя жрать - лучше с голоду сдохнуть… - Бегун расстелил в прицепе медвежью шкуру. - Раздевайся, - велел он Рублю.
- Что-то не замечал я у тебя этих наклонностей, - подозрительно сказал тот.
- Спать надо голыми, кретин, а то замерзнем поодиночке.
Они прижались друг к другу, накрывшись одеждой.
- Разит же от тебя, - поморщился Лева.
- Можно подумать, от тебя лучше.
- О господи… - вздохнул Рубль. - Об этом ли ты мечтал, Лева?..
Они затихли, настороженно прислушиваясь к голосам тайги…
Бегун с трудом разомкнул воспаленные, слезящиеся глаза. Солнце уже стояло в верхушках сосен. Он растолкал Левку, оделся, едва двигая ватными руками, потер снегом лицо, заросшее густой щетиной, покрытое гарью ночных костров. В груди клокотало на каждом вздохе, он надолго мучительно закашлялся. Глянул на уходящий в глубину леса бесконечный лыжный след, качнул одну канистру, другую, нашел полную.
- Куда? - Лева с безумными глазами вцепился в канистру. - Не дам! Нам же не хватит назад!
- Последняя. Остальные на обратную дорогу.
- Ты вчера говорил - последняя! Мы сдохнем здесь! Понимаешь - сдохнем ни за что! Никто не узнает даже, костей не найдут! - чуть не плакал Рубль.
Бегун молча вырвал у него из рук канистру и слил в бак.
- Я не поеду дальше, - Рубль вылез из саней. - Ты идиот! Упертый идиот! По тебе психушка плачет! С чего ты взял, что он из Бело-озера?
- Чувствую, - упрямо ответил Бегун. - Садись, поехали!
- Не поеду! Мне не нужно ничего! Я не хочу подыхать здесь!..
Бегун молча завел мотор и тронулся.
- Эй… Подожди! - Левка, проваливаясь в снег по пояс, кинулся за санями, уцепился за борт и перевалился внутрь, продолжая кричать что-то и бессильно грозить кулаком.
И снова они ехали по безмолвной снежной, равнодушной тайге, по охотничьей лыжне, как по рельсам - ни на шаг ни влево, ни вправо. Бегун щурил слезящиеся глаза, сжав зубы, давил в груди кашель. Изредка поглядывал назад - Леве тоже было худо, он сидел в санях, завернувшись в шкуру, безвольно покачиваясь, время от времени прикладываясь к водке из потехинских запасов.
Лыжня ушла в низину - и уперлась в бурелом. Стволы сосен, полузасыпанные снегом, лежали, как противотанковые ежи, растопырив громадные сучья. И в одну сторону, и в другую, на сколько хватало глаз, путь для снегохода был закрыт. Лыжня быстро запетляла - вот здесь Еремей перетащил салазки через ствол, там прополз под другим.
Бегун соскочил с седла, лихорадочно оглядываясь, не веря, не желая верить, что это конец пути. Можно было насыпать горку и перетащить "Буран" через один ствол и прорубить проход в частоколе сучьев под другим, но пересечь на снегоходе весь завал было не реально.
- Вылезай! - заорал Бегун. Он вытащил из прицепа две пары охотничьих лыж - камусные и гольцы, с просторной петлей для валенок посередине.
- Я не пойду, - вяло сказал Рубль.
- Пойдешь! - Бегун встряхнул его за шиворот. - Да пойми - нам ближе туда, чем назад! Для чего было дохнуть пять дней - чтобы обратно повернуть? Вернуться мы всегда успеем, а сюда больше никогда не попадем! Рублик, милый! Червончик, вставай… Вставай, говорю, сука! Мы рядом уже, я чувствую! Он ведь не двужильный, - махнул Бегун вслед Еремею. - Мы на "Буране", а он на своих двоих всю дорогу, он больше нас устал, он скоро придет, и мы за ним…
Он вставил Левкины ноги в петли и, не оглядываясь, двинулся вперед. Лева поплелся следом - у него не было уже сил спорить и сопротивляться, проще было бездумно и бесцельно переступать ногами.
Они преодолели бурелом и пошли дальше по лыжне, неловко с непривычки шагая на широких тупоносых снегоступах, теряя их из петель, падая и поднимаясь. Пейзаж за буреломом изменился - редкие чахлые деревца, кое-где из-под снега торчала болотная осока. Горячий пот заливал лицо, в глазах рябили белые пятна, все гуще, все плотнее, пока белая пелена не повисла кругом… Бегун вдруг встал и глянул вверх: снег валил с неба, тяжелый, в пол-ладони, падал не кружась, налипая на ветви, выравнивая следы.
- Лыжню заметет! - в ужасе крикнул он. - Скорее!
Они как могли прибавили шагу, задыхаясь, волоча на лыжах комья липкого снега.
- Смотри, еще лыжня! - указал Бегун. - Значит, жилье близко!
Они подошли к развилке следов.
- Это наша лыжня, - сказал Рубль.
Бегун огляделся вокруг. Они действительно проходили здесь часа три назад.
- По кругу водит, - ахнул он. Теперь понятно было, что охотник заметил погоню и нарочно повел их через бурелом, чтобы спешить, а теперь путает след.
Лева бессильно сел в снег.
- Вставай! - Бегун подхватил его под мышки, пытаясь поднять. - Пойдем назад!
- Куда - назад? Налево? Направо? - заплетающимся языком спросил Левка. Он засыпал, свесив голову на грудь.