– Да и чёрт с тобой, – пожал я плечами. – Не хочешь, не целуй. Только как ты будешь дальше со своими товарищами жить? Мы сейчас тебя наедине с ними оставим и посмотрим, что они с тобой сделают, если ты не хочешь нож целовать. Хотя было бы лучше, если бы ты его поцеловал.
– Что они сделают? – насупился боксёр.
– Да то, что для девушки может быть заманчиво, а для мужчины позор, по любому. Не хочешь нож целовать, они тебя по-другому окрестят, как Ермак татар крестил, хуем по лбу. Не хочешь нож целовать, будешь целовать хуй. Как ты будешь ходить в свой спортивный клуб опущенным? Подумай своими мозгами, прежде чем принимать решение. Подумай, в этом нет ничего плохого, чтобы пару слов сказать. Твои друзья сказали, и ничего. Подумай правильно.
– Да, правда, – подтвердил долговязый, страстно желавший разделить тягость падения.
– А ты что молчишь? – дыбанул я на Артура.
– Чего ты, в натуре, Олежа? – прогундосил тот.
– Хуль ты ломаешься как целка, Олег? – спросил я. – Все твои друзья уже сделали выбор, от которого ты отказываешься как дурак. Не будь ты быком пробитым! Начинай уже ворочать мозгами, делай выбор. Давай, говори, отрекаешься от своего "Трискелиона", который тебя предал вот только что?
– Ну, не молчи, Олег! – взмолился длинный.
– Эта… да.
– Что "да"? – надавил я. – Отрекаешься? Ясно говори!
– Отрекаюсь.
– Будешь, сука, служить археологам и кладоискателям?
– Буду… служить.
– Целуй, сука, нож!
Долговязый торопливо, словно я мог передумать, ткнул плашмя Сучий нож в лицо боксёра. Веснушчатый нехотя клюнул в него губами.
– Не сачкуй, просученный подонок, целуй нормально. Ещё раз! – велел я.
Боксёр с видом величайшей покорности судьбе поцеловал лезвие Сучьего ножа, громко чмокнув и порезав губы.
– Вот это, я понимаю, засос! – я забрал у долговязого финку и сунул за ремень. – Теперь вы все мои. Вставай, – разрешил я боксёру и повернулся к долговязому. – А ты скажи мне, что это за тип такой Кирилл Владимирович Ласточкин? Что молчишь, ссученный твой рот!
* * *
– Охренеть, блин! – признался Слава, когда мы прогремели через рельсы железнодорожного переезда. – Даже не верится, что такая хрень бывает! Круговая разруха в чистом виде.
– Порука, Слава, порука, – машинально поправил я. – Впрочем, дело не в этом.
– А ловко ты нацистов уболтал, – в который раз одобрительно хмыкнул корефан.
– На пацанов не нужен нож, их на базаре разведёшь… – я вздохнул и стал смотреть в окно. За окном было темно. Потом мы свернули на освещённый Академический проспект и принялись удаляться от славиного дома. Отсюда до него было езды минут пять. Там ждали водка, Ксения и прочий уют. – Докинь меня до метро. Дальше я сам.
– Да ладно, Ильюха! – возмутился друган. – Чё ты как неродной!
– Устал. Все соки как будто выпили, – признался я. – Правильно Кутх сказал, что я проклят. Жить вообще не хочется.
– Совсем ты расклеился, – Слава покачал головой и вдруг заржал. – Здорово ты прогнал с этой клятвой! Третьего дурака мощно прессанул. Сделался весь такой блатной, гурчим-пурчим, и пошёл его грузить! Удивительно, Ильюха, как из такого интеллигента вроде тебя прут такие козлячьи понты.
– Сучьи, Слава, – задавил я лыбу. – В тихом омуте… да и вообще. Не знаю, с таким ножом всё само получилось.
– Качественно ты задвинул и с ножом придумал здорово! Нож жиганский, старая такая зоновская финка, авторитетная, внушает. Недаром этот чукча на него глаз положил.
– Наверное, он просто ценитель всякой сибирской фигни, – корефану удалось меня расшевелить, стало веселее. – Кутх уже богатый человек, собирает для забавы всякие редкости, напоминающие об истории края. Помнишь, как Лепяго нас на экскурсию по музею водил?
Вспомнив Лепяго, мы вспомнили всё остальное.
– Да, – помрачнев, ответил Слава.
– Не к ночи будет помянут, – сплюнул я.
На Светлановском проспекте Слава остановил напротив моего дома.
– Давай до завтра, – я посмотрел на часы. – Точнее, до сегодня. С утра я тебе звоню.
– Лады, – корефан пожал руку. – Не прощаемся.
Я выбрался из "Волги", перешёл дорогу и побрёл, засунув руки в карманы куртки. За моей спиной Слава лихо развернулся и погнал к жене и уюту. Другану можно было только позавидовать. У меня не было ни уюта, ни верно ждущей возле очага супруги. Маринка залечивала душевные раны под родительской опекой, так что ждать меня могла…
Только Ирка!
"Кому ж ещё встречаться, как не нам?!"
Я даже остановился. Почему бы не пойти к ней? Правда, там её мамаша, но нам не впервой. Отчего-то вспомнился кабачок, который Маринка хотела оставить на развод, а я не позволил. Развод! Я отчаянно не хотел потерять Маринку снова. Неужели Кутх прав и я действительно проклят? Нет, хватит с меня Ирки! Эта женщина-загадка может основательно загадить всю мою жизнь.
Стиснув зубы, я зашагал к своему парадному. Пусть меня никто не ждёт, но безумным гулянкам надо положить конец, пока в самом деле до развода не дошло. К тому же, какая могут быть гулянки, когда дел ещё полно и устал как собака.
Занятый своими мыслями, я слишком поздно сообразил, что за мной ведётся охота. Когда от стены отделилась неуклюжая тень, я шарахнулся, но было поздно. Когтистая лапа вцепилась в левый рукав. Я рванулся и потащил за собой то, что недавно было Андреем Николаевичем Лепяго. Он дёрнул меня обратно и зарычал. В лицо пахнуло смрадом забродившего в желудке мяса, перемешанного с тухлой кровью.
– Этого ты хотел?! – в отчаянии выхватил я Сучий нож. – Этого?! Так на, сука, на!
И дважды, что было силы, саданул упыря в горло. Клинок с противным треском протыкал куртку и вонзался в шею. Неглубоко, до Лепяго ещё надо было дотянуться, но я попадал. То ли от неожиданности, то ли, чтобы схватить вожделенный нож, уньрки выпустил рукав и лапнул перед моим лицом воздух.
– На! – я рубанул пальцы и отскочил.
Уньрки взвыл и бросился на меня. Я врезал ногой в живот. Ботинок утонул в мягком, но Лепяго только хрипло выдохнул и попытался поймать ногу. Пальцы скользнули по штанине. Чудом вывернувшись, я отпрыгнул и выхватил из-под куртки ТТ.
– Сдохни, тварь! – я выпустил пулю ему в грудь и три в ноги.
Лепяго упал, но тут же начал подниматься. Я добавил ещё пару в колени, свалив уньрки, и побежал от него по двору.
Вот иркин подъезд! В отличие от моего, здесь работал кодовый замок. Я вдавил кнопки, влетел в парадняк и захлопнул за собой дверь. Подёргал – заперто! – и помчался вверх по лестнице. Вот её квартира. Нож и волыну в карман! Звонок.
– Ждала? – спросил я, задыхаясь и блестя глазами.
Ирка опешила и только кивнула.
Вопреки моральным устремлениям, ночевать у любовницы входило в мою привычку. Цыганское проклятие продолжало работать.
* * *
В квартире Вадика было светло и холодно. Шторы оказались раздёрнуты, инсектарий пуст.
– Я выпустил всех бабочек, – опережая предсказуемый вопрос, сообщил Гольдберг. – Всё равно уцелели самые невзрачные. До заморозков далеко, пусть воле радуются. Пока птицы не склюют, – добавил он.
– Чем ты теперь заниматься будешь?
– Антиквариатом. Давид меня давно приглашал влиться в бизнес.
Оплот свободолюбивых Гольдбергов пал.
– Давай делом заниматься, раз пришёл. Давид мне муфель вчера подогнал со всеми причиндалами.
– Пробки не полетят?
– Не должны. Я спрашивал. Говорит, не сильно мощная печка на 1,8 киловатта, специально для двухфазной розетки, металлы в домашних условиях обрабатывать. Как думаешь, справимся?
– Тебе виднее, ты у нас мастер пули отливать.
Об этом хобби я узнал вчера от Давида Яковлевича, когда обсуждали под руководством Кутха охоту на уньрки.
Страстный коллекционер диковинных револьверов, Вадик был любителем бабахинга и давно освоил перезарядку стреляных гильз. В свете открывшихся знаний, мои ухищрения с экономией боезапаса к мокрому "Удару" показались дремучей наивностью. Если Вадик успешно изготавливал пули для своих "кольтов", что ему стоило снарядить укороченный патрон заурядного тридцать второго калибра! Впрочем, теперь я был рад, что задача упростилась. Это было довольно важным фактором в затеянном нами рисковом предприятии.
– Показывай, что принёс, – по-хозяйски распорядился Вадик, когда мы переместились на кухню, неопрятную, испещрённую следами работы с расплавленным металлом. Повсюду на полу, на столе и даже отчего-то на буфете виднелись подпалины. Кухней много и лениво пользовались и никогда не мыли.
На расчищенном от хлама древнем монументальном столе гордо возвышалась на кирпичах грязноватая электрическая лабораторная печь.
– Вот, всё нажитое непосильным трудом, – я достал из куртки увесистый брезентовый мешочек, дёрнул шнурок, распустил устьице и вывалил на берёзовую столешницу предметы из серебра.
Здесь было на что посмотреть не особенно взыскательному коллекционеру. Я принёс в жертву всякий хлам, раскопанный давным-давно, но так и не сбытый по причине убогого состояния. Серебряный лом стоит гроши, и я предпочёл оставить его себе, не ожидая извлечь уже никакой выгоды. Просто ради воспоминаний о счастливых днях, проведённых в поиске, о радости удачливого копателя, когда нет предела восторгу от пустяковой находки.
А теперь я хотел переплавить всё это в смертоносные слитки.
– Не густо, – Вадик с презрением разглядывал материальные доказательства моего кладоискательского успеха, для него они были всего лишь бесформенными кусочками почерневшего серебра. Сырьё для тигля.
– Сколько есть, – сухо ответил я.
– Придётся пару ложек добавить.
Вадик скрипнул ящиком дубового буфета, выложил на тёмные чайные ложечки.
– Остались от деда, – легкомысленно сообщил он. – Будем их рубить и добавлять по мере надобности, ложек много. Как ты думаешь, сгодятся ложки?
– Кутх сказал, что сгодится любое серебро.
– Тогда держи, – Вадик присел на корточки, раскрыл нижние дверцы буфета и стал подавать инструмент. У него там хранилось оборудования на целую мастерскую. – Надо было Давида растрясти, у него этого серебра вагон.
– Спрашивали вчера, сказал, что накануне запродал большую партию.
– Это он тебе так говорит, – Вадик хихикнул. – А мне сказал, что ты принесёшь.
Первым делом мы постелили на стол толстый асбестовый лист. Гольдберг водрузил на него тяжёлый керамический стакан с широкой закраиной – тигель. Выложил специальные щипцы.
– Сделаем первую плавку с твоим материалом, а потом по мере надобности ложек настрижём, – решил он, включая муфельную печь. – Засыпай.
Я побросал свои находки в стакан. Вадик поставил тигель в печь, закрыл массивную дверцу.
– Серебро плавится при девятистах шестидесяти градусах, у нас тут максимум тысяча сто, – сказал он, выставляя температуру. – Пускай раскочегарится, а мы пока чаю попьём. Или тебе кофе?
– Кофе.
Вадик заварил в алюминиевой кофеварке что-то довольно вкусное из диковинного красного пакета с африканскими масками. Мы сели пить кофе с пирожными-корзиночками, дожидавшимися своего часа в холодильнике. Чтобы не возиться с уборкой, расставили посуду прямо на асбестовом листе возле гудящей муфельной печи и принялись кофейничать.
– Как твоя рука? – спросил я из вежливости.
– Нормально. Побаливает немного.
– М-да, съездили в экспедицию… – я понял, что разговор свернул не в ту степь, и попытался исправить: – Вообще-то клады не так ищут. Всё гораздо более занудно и мирно протекает. Да и не находят ничего, как правило, только деньги и время впустую тратят.
– Мне до сих пор кошмары снятся, – признался Вадик и взгляд его остекленел. – Спишь и думаешь, выбрался я в Питер или до сих пор по тайге бегаю? Понимаешь, что спишь, но продолжаешь гадать. Всё равно монстров боишься, а ещё просто так страх ночью нападает. Бывает это с тобой?
– Редко. В смысле, сны про Усть-Марью не снятся. А страх во сне бывает, это нормально. Лежишь не так или в комнате душно…
– Ага, конечно, – Вадик кивнул, оскалился и замер, погрузившись в свои воспоминания. Держал в себе что-то, не верил мне, но и спорить не хотел. Должно быть, двоюродный братец с супругой задушил своими задушевными разговорами.
– Забей, Вадик, – с проникновенной лёгкостью изрёк я и добавил загробным голосом: – Не тот мертвец, что в кухне на столе лежит, а тот мертвец, что в поле за тобой бежит.
– А?! – встрепенулся Вадик, оказывается, он всё слышал. – Это ты о чём?
– Это я о Лепяго, из-за которого мы здесь собрались. Меня каждую ночь караулит упырь, причём, не во сне, а на самом что ни на есть наяву, и то я не расстраиваюсь. Видишь, сижу перед тобой бодр и весел, даже аппетит не пропал, беру вкусную корзиночку и – ам!
Вадик по-хорошему улыбнулся и оставил мысли о своих кошмарах. Хотя бы на время.
– До сих пор не могу поверить, что это был не дурной сон! – тряхнул он головой. – Звери, жуть пещерная! От одного медведя можно в штаны наложить.
– Радуйся, что нас там не встретил самый страшный зверь.
– Какой же?
– Чёрный песец.
– Да он нас почти встретил. Я больше всего испугался, когда нас омоновцы арестовали.
– Собровцы, Вадик. Это были собровцы. Хотя тоже радости мало.
– Радости было хоть отбавляй. Помнишь, как ты меня на себе тащил?
– А помнишь, как мы под арестом на полу лежали и через щель со Славой переговаривались?
– Конечно, – рассмеялся Вадик. – Такое разве забудешь! А помнишь, как мы из пещеры в грозу драпали и потом в развалинах ночевали, промокли до нитки и у печки сушились?
– Ясен пень! А ночёвку в старой часовне помнишь?
– А как мы вертолёт захватили?
– А как в Усть-Марью за новой машиной ездили, а нам зимогор попался?
– Да… А ведь мы неплохо тогда пожили, – с тоской произнёс Вадик. – Страшно было, голодали и ранило меня, а ведь я бы опять поехал. Интересно было.
– Ещё ничего не кончилось, – утешил я. – Предстоит охота на Лепяго.
– На Лепяго… – вздохнул Вадик. – Жаль, что меня с вами не будет.
– Почему?
– Да ты не звал.
– Ну так пошли. Или тебе приглашение на бристольском картоне прислать? Почему не будет? Будет! Присоединяйся. Нас и так мало – я, Слава и Кутх. Ты точно не будешь лишним. Или тебе разрешение старших нужно?
– Да ну его в болото, – решился Вадик. – Я с вами!
"Поздравляю! – подумал я, отрадно было наблюдать за его эволюцией. – Ты в самом деле окуклился, чтобы после удивительных метаморфоз превратиться из личинки в человека. Если так дальше пойдёт, глядишь, скоро вылупишься."
– Замётано! – сказал я. – Что у нас с печкой?
– Греется. Убирай посуду, займёмся железом.
Пока я переставлял чашки и блюдца в раковину, Вадик присел на корточки возле буфета и углубился в изучение недр.
– Какую форму достаём? Мне-то всё равно, что за патроны снаряжать.
– Давай прикинем, какие у тебя из револьверов лучше?
– У меня все хорошие. Нам для охоты нужно что-нибудь убойное, правильно?
– "Удар" самый убойный, – сказал я.
– Как скажешь. Только лягается он у тебя! – Вадик вытянул что-то с длинными деревянными ручками, похожее на пыточные щипцы. – Держи пулелейку на тридцать второй охотничий.
– Что ещё у тебя есть?
– "Уэбли" есть сорок пятого калибра. "Наган"…
– "Наган" – семь-шестьдесят два миллиметра, слабоват будет.
– Есть новодельный "Кольт Нэви" тридцать шестого калибра, капсюльный, на дымном порохе. Не кривись, шучу. Ещё есть "Кольт Полис-Питон"… Хотя нет, он тоже слабоват, тебе надо чтобы слона валило.
– Да, желательно, – меня передёрнуло при воспоминании о когтистой лапе, крепко хватающей за рукав. – И я лучше бы два ствола с собой взял. Возможности перезаряжать не будет.
– Русский "Смит-и-Вессон" есть тысяча восьмисот восьмидесятого года полицейский, сорок четвёртого калибра.
– Вот давай этим и ограничимся: "Ударом", "Уэбли" и "Смит-и-Вессоном". Я его для подстраховки возьму. Если только в руках не взорвётся.
– Да он вообще как новый! Ну, не новый, ВОХР из него стрелял, а так нормальный. Револьверы вообще штука крепкая. Вот, принимай форму.
Вадик вытащил из коробки и с видимым усилием протянул мне массивный брусок из потемневшей стали с красивыми деревянными накладками на ручках. Я осторожно взял его и угнездил на столе. Весила таинственная приспособа килограмма два, а то и больше.