...
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: "Каждый член палаты может свободно говорить то, что думает хорошего или плохого об администрации, выражать все свои мысли от чистого сердца против нынешнего состава правительства".
Дальше Черчилль перешел к описанию ситуации на Дальнем Востоке и положения в Северной Африке.
Премьер говорил больше двух часов. Он видел, что его выступление принимают без особого энтузиазма, но сами доводы произвели впечатление. Как свидетельствовал присутствовавший на заседании Гарольд Никольсон: "Физически ощущалось, как с каждым предложением премьера утихал шторм оппозиции. Когда Уинстон почувствовал, что овладел палатой, он уже не мог скрывать радости. В эти моменты Черчилль особенно очарователен. Он засунул руки глубоко в карманы брюк и начал медленно поворачивать корпус то вправо, то влево, наслаждаясь превосходством положения" [524] .
Заканчивая выступление, Черчилль решил сознательно не давать никаких обещаний. Он вновь потребовал вотума доверия, подчеркнув свою конечную ответственность за все политические и военные действия:
"Хотя я чувствую, что нарастающий вал победы и освобождения несет нас и все измученные народы уверенно вперед, к конечной цели, я должен признать, что чувствую сейчас тяжесть войны еще больше, чем в тяжкие летние дни 1940 года. Открыто так много фронтов, имеется столько уязвимых пунктов, требующих защиты, мы испытываем так много неизбежных неудач, раздается столько голосов, требующих испытать все превратности войны теперь, когда мы стали дышать несколько свободнее. Поэтому я считаю себя вправе прийти в палату общин, слугой которой я являюсь, и обратиться к вам с просьбой не требовать от меня, чтобы я действовал вопреки своей совести и своему здравому рассудку, чтобы я нашел козлов отпущения для того, чтобы улучшить свое собственное положение. Напротив, я прошу палату оказать мне поддержку и помощь. Я никогда не стремился предсказывать будущее. Но поскольку я вижу, как сквозь облака пробивается свет, все шире озаряющий наш путь, я выдвигаю столь смелое требование о выражении палатой общин доверия, которое должно послужить дополнительным оружием в арсенале Объединенных Наций" [525] .
После трехдневных напряженных и изматывающих обсуждений палата поддержала правительство Черчилля. 464 депутата проголосовали "за" и только один [526] – "против". Рука об руку со своей супругой Черчилль покинул зал заседания. Его лицо озаряла улыбка.
Спустя годы, вспоминая это голосование и парламентские прения, Черчилль напишет:
"В течение всего этого периода политических трений внутри страны и бедствий за границей мое собственное положение, казалось, нисколько не пострадало. Я был слишком занят повседневной работой, чтобы много размышлять над этим. Мой личный авторитет, по-видимому, даже возрос в результате неопределенного положения некоторых моих коллег или возможных коллег. Неудачи лишь теснее сплотили меня с начальниками штабов, и это единство ощущалось во всех органах правительства" [527] .
Третьей и, пожалуй, самой серьезной проверке на прочность правительство Черчилля подверглось летом 1942 года.
Начиная с января 1942 года британская армия понесла серию тяжелых поражений в Малайе, Сингапуре, Бирме и Северной Африке.
25 июня влиятельным членом Консервативной партии, председателем межпартийного финансового комитета сэром Джоном Уордлоу-Милном [528] на рассмотрение депутатов была внесена следующая резолюция:
"Воздавая должное героизму и стойкости Королевских Вооруженных сил в исключительно трудных обстоятельствах, палата не доверяет центральному руководству управление войной" [529] .
Резолюцию поддержали адмирал флота сэр Роджер Кейс и бывший военный министр Лесли Хор-Белиша.
В этот момент Черчилль находился с официальным визитом в США. Прощаясь с американцами, он с усмешкой заметил:
– А сейчас в Англию, домой, к замечательной заварушке! [530]
"Заварушка" началась 1 июля с выступления Уордлоу-Милна. Он подчеркнул, что резолюция "не является атакой против офицеров на фронте. Это определенная атака против центрального руководства здесь, в Лондоне, и я надеюсь показать, что причины нашей неудачи в гораздо большей степени лежат здесь, чем в Ливии или в любом другом месте" [531] .
Сэр Джон допустил ошибку, когда предложил назначить на должность верховного главнокомандующего герцога Глостерского – третьего сына покойного короля Георга V [532] . "Палата взорвалась непочтительным смехом, – вспоминает депутат Генри Чэннон. – Я посмотрел на Уинстона. Он добродушно улыбался, а его лицо светилось, словно над ним зажгли лампочку" [533] .
После Уордлоу-Милна слово взял адмирал Кейс. Он продолжил критиковать действия правительства в целом и поступки Черчилля в частности. К счастью для Уинстона, сэр Роджер выдвигал обвинения, которые вступали в противоречие с выступлением Джона Уордлоу-Милна. Например, если сэр Джон сетовал на премьера за то, что он постоянно вмешивается в работу армии, авиации и флота, то Роджер Кейс, наоборот, ставил ему в вину излишнюю пассивность в отношениях с представителями трех родов войск. Когда же кто-то из лейбористов спросил адмирала напрямую, что он думает насчет будущего Черчилля, сэр Роджер ответил не задумываясь:
– Это будет самой настоящей катастрофой, если премьер-министр подаст в отставку [534] .
В оппозиции наметился раскол, но впереди еще было 2 июля и целый день обсуждений. Секретарь Черчилля Элизабет Лэйтон так описывает обстановку перед началом дебатов:
"Я не переставала удивляться тому факту, что еще до полуночи мы могли все потерять свою работу. Мы все были на нервах. Так что даже, когда звонил телефон, я непроизвольно подпрыгивала на месте. Я зашла к премьер-министру. Он ел свой ланч. Уинстон все никак не мог подцепить горошины на вилку. Премьер очень нервничал, что не совсем обычно для него. Увидев меня, он улыбнулся и попросил, чтобы я подождала снаружи" [535] .
На второй день обсуждений слово взяли известный лейборист Эньюрин Бивен и Лесли Хор-Белиша. Первым выступил Эньюрин Бивен.
– Премьер-министр выигрывает одни дебаты за другими, проигрывая одну битву за другой, – заявил он.
Эти острые слова, будто лезвие, взметнулись в воздухе палаты общин и со свистом ударили в ничего не подозревающее правительство.
Не дав присутствующим прийти в себя, Эньюрин нанес новый удар:
– В стране говорят, что Черчилль сражается на дебатах, как на войне, и на войне, как будто он находится на дебатах [536] .
И наконец, третий, уже смазанный удар – не по правительству, а по британской армии в целом:
– Она погрязла в классовых предрассудках. Если бы фельдмаршал Эрвин Роммель служил в британской армии, он до сих пор ходил бы в сержантах [537] .
Следующим выступил бывший военный министр Лесли Хор-Белиша. Его выступление было не таким острым, но не менее опасным.
– Как можно полагаться на суждения премьер-министра, когда он столько раз последовательно ошибается в своих прогнозах? – взывал Лесли к членам парламента. – Палата общин наконец должна положить этому конец. Подумайте о том, что поставлено на карту. За первые сто дней мы потеряли нашу империю на Дальнем Востоке. Что произойдет в следующие сто дней? Пусть каждый член палаты голосует в соответствии с тем, что ему подсказывает совесть [538] .
Черчиллю пришлось приложить все свои ораторские способности, весь свой сорокалетний опыт парламентария, все свои знания менеджмента, чтобы обуздать поднимающуюся волну возмущения среди депутатов до того момента, пока она не стала не управляемой и не накрыла правительство с головой. Он не стал отказываться от возложенной на него ответственности, но, используя уже знакомый нам по предыдущим главам принцип соответствия, наотрез отказался сокращать свои полномочия.
...
МЕНЕДЖМЕНТ ПО ЧЕРЧИЛЛЮ: Черчиллю пришлось приложить все свои ораторские способности, весь свой сорокалетний опыт парламентария, все свои знания менеджмента, чтобы обуздать поднимающуюся волну возмущения среди депутатов до того момента, пока она не стала не управляемой и не накрыла правительство с головой.
– Я не прошу снисхождения ни к себе самому, ни к правительству Его Величества, – заявил он в своем ответном слове. – Я принял посты премьер-министра и министра обороны после того, как всеми силами защищал своего предшественника, и в то время, когда жизнь империи висела на волоске. Я ваш слуга, и вы имеете право уволить меня, когда вам будет угодно. Чего вы не имеете права делать – так это просить меня нести ответственность, не имея полномочий для эффективных действий, нести ответственность премьер-министра, но "быть зажатым с каждой стороны сильными людьми", как сказал один уважаемый член палаты. Если сегодня или в любое время в будущем палата прибегнет к своему несомненному праву, я уйду с чистой совестью и с сознанием того, что я выполнил свой долг в меру своих способностей. В этом случае я попрошу вас только об одном: предоставить моему преемнику те скромные полномочия, в которых мне было отказано.
Затем Черчилль призвал каждого члена палаты серьезно отнестись к предстоящему голосованию.
– Вынесение этого вотума недоверия членами парламента, представляющими все партии, является значительным событием. Я прошу, чтобы палата не допустила недооценки серьезности того, что было сделано, – подчеркнул он. – Во всем мире, в разных концах Соединенных Штатов, в России, в далеком Китае и во всех покоренных странах, все наши друзья ждут, чтобы узнать, существует ли в Англии сильное и крепкое правительство и поставлено ли под сомнение национальное руководство Англией или нет. Каждый голос имеет значение. Если вотум недоверия национальному правительству будет превращен в вотум недоверия его авторам, тогда – не заблуждайтесь в этом – радостные возгласы послышатся от каждого друга Англии и каждого верного слуги нашего дела и похоронный звон разочарования прозвучит в ушах тиранов, которых мы стремимся свергнуть [539] .
Черчиллю и в этот раз удалось укротить стихию. На последовавшем после его выступления голосовании палата провалила резолюцию сэра Джона Уордлоу-Милна. За нее проголосовали только 25 депутатов, остальные 475 поддержали действующее правительство.
Черчилль был доволен итогами голосования. Также его душу согрели слова депутата Вальтера Элиота, который напомнил, что 25 оказалось максимальным числом голосов, которое в 1799 году – в самый тяжелый для Британии час в наполеоновских войнах – оппозиция смогла противопоставить тогдашнему премьер-министру Уильяму Питту-младшему [540] .
Готовность брать ответственность
Вышеперечисленные заседания в палате общин демонстрируют одну очень важную особенность Уинстона Черчилля как управленца. Он готов был брать на себя ответственность. Рудольф Джулиани, занимавший пост мэра Нью-Йорка во время трагических событий 11 сентября 2001 года, однажды признался, что умение отвечать за свои действия стало одним из главных уроков, которому он научился у великого британца [541] .
Черчилль не раз при спорных моментах, когда подчиненные сомневались в выполнении его указаний, заявлял:
– Делайте под мою ответственность!
В этом отношении очень показателен эпизод, вошедший в историю как "осада на Сидней-стрит".
16 декабря 1910 во время ограбления ювелирного магазина в Лондоне банда преступников застрелила одного и смертельно ранила двух полицейских, скончавшихся позже в больнице. Грабители были объявлены в розыск. После двух недель интенсивных поисков их удалось обнаружить в доме номер 100 по Сидней-стрит в Ист-Энде. Черчилль, занимавший в тот момент пост министра внутренних дел, отправил на борьбу с преступниками шотландских гвардейцев из лондонского Тауэра. Более того, он лично поехал на Сидней-стрит, чтобы осуществлять руководство операцией непосредственно с места события.
...
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: "Делайте под мою ответственность!"
Сегодня уже трудно сказать, как долго продолжалась бы осада, если бы дом, где спрятались бандиты, не охватил пожар. Срочно прибывший наряд пожарных уже готов был приступить к работе, как Черчилль неожиданно запретил им делать это. Пожарные попросили его повторить, правильно ли они поняли приказ.
– Именно так. Я беру на себя всю ответственность [542] .
Дом сгорел дотла вместе с бандитами, тела которых были обнаружены после пожара.
Впоследствии, когда фотографии Черчилля в цилиндре и пальто с меховым воротником появятся на первых полосах крупнейших газет, экс-премьер Артур Бальфур заметит с иронией:
– Уинстон и фотограф оказались оба, если так можно выразиться, на линии огня. Они рисковали своими жизнями. Я понимаю, что делал там фотограф. Но мне не совсем понятно, с какой целью там находился достопочтенный джентльмен – министр Его Величества [543] .
Сам Черчилль объяснил свое присутствие следующим образом:
"Я не мог получить достоверных сведений о происходящем. Я посчитал, что обстоятельства носят экстраординарный характер и моим долгом является лично посмотреть, что происходит" [544] .
Замечание Бальфура было не первой и далеко не последней критикой в адрес нашего героя. За долгие годы в политике на Черчилля был вылит не один ушат холодной воды. Его критиковали за смену партии в 1904 году, за оборону Антверпена в начале Первой мировой, за провал Дарданелльской операции, за поддержку антисоветской интервенции и повторную смену партии в начале 1924 года. В 1930-х годах Черчилль превратился в вестминстерского изгоя, постоянно осуждаемого за оппортунистическую деятельность в отношении собственной партии, за критику внешней политики, за стремление всегда идти против течения.
Со временем у него выработался иммунитет к критике, и уклоняться от ответственности было не в его правилах. Когда в ноябре 1939 года возглавляемое Черчиллем Адмиралтейство столкнулось с серьезными потерями из-за подводных лодок контр-адмирала Карла Деница, первый лорд заявил в палате общин:
"Я не собираюсь пускаться в расследование происходящего, чтобы перекладывать вину на других. Подобное поведение превратится лишь в дополнительную ношу для всех тех, кто на суше и на море вовлечен в напряженную, смертельную и пока не очень успешную схватку с врагом" [545] .
...
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: "Я не собираюсь пускаться в расследование происходящего, чтобы перекладывать вину на других".
Черчилль понимал, что ответственность за флот возложена на него, и было бы ошибкой (как по законам менеджмента, так и по этическим соображениям) перекладывать ее на других.
Он не стал избегать ответственности и в роковые для кабинета Чемберлена дни 7 и 8 мая 1940 года, когда в ходе обсуждений палатой общин неудач Норвежской кампании решалась судьба британского правительства. Выступая в парламенте, Черчиллю пришлось лавировать меж двух огней.
"Перед Черчиллем стояла почти невыполнимая задача, – вспоминает Гарольд Никольсон. – С одной стороны, он должен был защищать свою позицию, с другой – сохранять верность премьер-министру. Все понимали, что Уинстону не удастся выйти из этих дебатов, не уронив своего престижа. Но он смог это сделать. Благодаря выдающимся качествам своей личности он смог сохранить полную лояльность и проявить в своем выступлении неподдельную искренность" [546] .
Однако даже столь искусное выступление первого лорда Адмиралтейства не смогло вывести правительство из политического и военного кризиса. И хотя во время голосования кабинет Чемберлена поддержал 281 депутат против двухсот, судьба кабинета была решена. Невилл Чемберлен собирался сформировать коалицию, но отказ лейбористов войти в ее состав фактически вывел фигуру премьера за пределы Даунинг-стрит. Пришло время другого человека спасать нацию. Как многие и предполагали, этот пожилой джентльмен не испугался взойти на капитанский мостик, взяв на себя полную ответственность за руководство страной в столь критический для нее момент.
Груз ответственности
Принятие ответственности связано с одной особенностью, которой обычно не уделяют должного внимания, но которая оказывает очень сильное воздействие на большинство менеджеров. Речь идет о психологическом и моральном давлении. О том, насколько тяжела может быть "шапка Мономаха", Черчилль убедился на собственном опыте, возглавляя Министерство внутренних дел.
Так уж сложилось исторически, что сферу ответственности министра внутренних дел Великобритании составлял солидный перечень вопросов. Помимо своих основных обязанностей, связанных с полицией, пенитенциарной системой и уголовным законодательством, глава британского МВД в начале XX века отвечал за противопожарную службу, вопросы иммиграции, контроль за азартными играми. Кроме того, он осуществлял надзор за местными властями, волонтерскими организациями, заботящимися о детях, выборным законодательством, безопасностью шахтеров, состоянием суфражистского движения и регулированием часов работы магазинов.
Куда более архаичными обязанностями министра был контроль за популяцией диких птиц Шотландии и определение, какие города Англии и Уэльса могут называться city. Также глава МВД должен был присутствовать в комнате роженицы при появлении на свет наследника престола. Это весьма оригинальное правило было введено в 1688 году, когда вторая супруга короля Якова II Мария Моденская выдала за наследника престола приемыша, которого умудрилась пронести в спальню в большой грелке. В 1946 году король Георг VI отменил это нелепую процедуру.