Убит по собственному желанию - Евгений Сартинов

Одна из книг про сыщика Астафьева.

Содержание:

• Октябрь 1941 года, город Кривов, среднее течение Волги 1

• Глава 1 2

• Глава 2 5

• Глава 3 6

• Глава 4 7

• Глава 5 9

• Глава 6 10

• Глава 7 11

• Глава 8 12

• Глава 9 13

• Глава 10 14

• Глава 11 19

• Глава 12 20

• Глава 13 21

• Глава 14 21

• Глава 15 23

• Глава 16 25

• Глава 17 25

• Глава 18 26

• Глава 19 28

• Глава 20 30

• Глава 21 31

• Глава 22 31

• Эпилог 32

Евгений Петрович Сартинов
Убит по собственному желанию

Октябрь 1941 года, город Кривов, среднее течение Волги

Они спрыгнули с поезда, лишь только он притормозил у светофора. Куда они приехали, Олесю и Ивана сейчас ничуть не интересовало. В старом товарном вагоне они ехали двое суток, и эти октябрьские холода чуть не заморозили подростков до смерти. И скромные огни слабо освещенного вокзала были для беглецов как врата рая. Это значило, что они уже давно в тылу, здесь даже нет светомаскировки. Иван помог спрыгнуть своей подруге, та чуть ойкнула, и он тревожно спросил: - Шо, уже?

Олеся отрицательно мотнула головой.

- Нет, просто больно. Ногу подвернула. Есть хочется.

- Мне тоже. Пошли, пошукаем шо-нибудь насчет хаты та жратвы.

Они пошли вперед на слабые мерцающие огоньки.

Многочисленная семья Вороновых в это позднее время спала еще не вся. Семь человек, они занимали две смежных комнаты в старом, еще царских времен, городском бараке. В одной половине спали трое детей да их приболевший отец. В другой половине располагалась старшая дочь, и дед с бабкой. Только что пришел со второй смены глава семьи Михаил Андреевич. Сухой, тщедушный старичок, он до сих пор работал на заводе слесарем-лекальщиком, хотя и зрение было у него уже не то, и года. А виновата в этом была война, заставившая работать всех, кто мог держать в руках хоть что-то, что могло пригодиться для фронта. Михаил Андреевич мирно обсуждал со своей старухой, Василисой Антоновной, мелкие житейские проблемы, хлебал не очень сытный борщ, когда в дверь их квартиры осторожно постучали.

- Кто там? - спросила мать.

- Мы беженцы… подайте Христа ради.

Василиса Антоновна скинула крючок, чуть приоткрыла дверь. Рассмотрев жалкие фигуры подростков, она жалостливо вздохнула.

- Да, нам и самим тут есть нечего. Вот если только хлеба…

Михаил Андреевич сорвался с места, и, оттеснив жену, начал рассматривать попрошаек.

- Ага, сказала тоже. Хлеба! Тут самим есть нечего, а еще вас, дармоедов корми! Пошли отсюда! - И старик, не выдержав, послал нежданных гостей матом, а потом со злостью захлопнул дверь.

Тут же оторвала голову от подушки дочка.

- Ой, папа, вы вечно ругаетесь так громко. Дайте поспать! Мне вставать в шесть утра!

- Да спи ты, кто тебе не дает?!

- Вы и не даете. Вечно орете над ухом.

Наталья быстро уснула, также быстро уснула и Василиса Антоновна. Михаил Андреевич ещё долго ворчал и уснул едва ли не через час. А еще через час в узенькую щель между дверью и косяком протиснулось лезвие ножа. Оно плавно пошло вверх, и крючок только слабо звякнул, падая вниз. Свет полной луны падал в комнаты поверх скромных занавесок, и в этом холодном свете блеснуло лезвие ножа. Темная тень пошла по кругу, нанося один удар ножом за другим. Только одна из жителей комнаты после ножевого ранения вскрикнула, попыталась рвануться с кровати, но тут её настиг второй, роковой удар. Когда все затихло, Иван разжег керосиновую лампу, приоткрыл дверь и впустил в неё Олеську. Она прошла вперед и грузно опустилась на кровать, с которого недавно упало тело убитой женщины. Вокруг нее лежали трупы, но Олеське было не до того - она так устала, и так хотела есть, что могла думать только об этом. Кроме того, они насмотрелись трупов у себя на родине, под жерновами немецкого наступления. А Ванька уже убивал людей. Там, на родной Украине, этим же ножом он убил двух немцев, хотевших изнасиловать Олеську в его родной деревне. После этого они и подались в бега.

Между тем Иван шарился на кухне, собирая все, что могло послужить для них пищей.

- Олеська, иди исти, - позвал он.

Ту два раза просить не надо было.

- Вот, я сразу учуял дух борща! - Возбужденно говорил он, наблюдая, как его любимая ест. - Этот старик лается, а я чую - борщ в хате есть. А говорил еще, хавать у них нема. Зараза старая.

- Ты сам то поешь, - попросила Олеська.

- Я потом, главное - ты ешь. Вам двоим кушать надо.

Он и в самом деле поел после нее, потом начал собирать в наволочку все, что попадало на глаза: два оловянных подсвечника, алюминиевые вилки, пачку махорки, горбушку хлеба. Потом он начал кружить с лампой по комнате, выискивая в одежде убитых им людей деньги, ценности.

- Вот, есть теперь хоть немного грошей, - радостно сказал он, рассовывая по карманам ассигнации. - Одень вот этот кожушок, он теплее твой домины, - начал Иван переодевать свою подругу. - Та надо идтись отсюда.

А ту размаривало от тепла и сытости. Но Иван настоял на своем, и через полчаса, в четвертом часу ночи, они вышли из старого барака, и пошли, сами не зная куда. Луна скрылась за горизонтом, впереди была темнота, и только одинокая лампочка светила над какой-то дверью. Беженцы проходили мимо нее, когда дверь открылась, и из нее вышли двое, оба в синих, милицейских шинелях, при портупеях, в фуражках.

- Стой! - Скомандовал милиционер, идущий впереди. - Кто такие, что тут делаете, ночью?

- Мы, беженцы, от Гитлера ховаемся, мы с поезда… - запинаясь, сказал Иван.

- С поезда? Да поезда тут уже часа два как не останавливались.

- Мы спрыгнули с товарняка.

- Документы есть?

- Ести.

- Ну-ка, пошли на свет.

Их подвели к самому крыльцу, под свет лампочки. Иван полез во внутренний карман, но тут милиционер заговорил совсем о другом.

- Ну-ка, а это что у тебя?

- Узелок, - ответил Иван. - Тут скарб кой какой.

- То, что скарб, это я вижу. А вот это что такое?

Милиционер ткнул пальцем в пятно на наволочке.

- Это что-то похоже на кровь, - сказал второй милиционер.

- Да это у бабы моей прихода была, - нашелся Иван.

Милиционер засмеялся.

- У твоей бабы приход был месяцев девять назад, а тут кровь еще свежая.

- Порезался это я.

- То приход, то порезался. Крутишь ты что-то, брат.

В этот момент из темноты прорезались женские вопли, а через несколько секунд в круг света от лампочки вбежала одетая не по погоде женщина в халате, валенках и зимнем платке.

- Ой-ой! - закричала она с ходу. - Какой ужас! Там… там Вороновых вырезали, всех!

Олеська чуть охнула, и начала оседать. Лицо Ивана перекосилось, появилось выражение тоски, а большой кадык пошел вниз, словно он никак не мог проглотить что-то огромное.

Спустя двенадцать часов

- Подсудимый Михальчик, вы признаетесь в том, что убили всех этих семерых человек?

- Да.

Иван отвечал равнодушно, и в голубых его глазах не было ни страха, ни сожаления.

"Смазливый парень, иж, какой херувимчик", - подумал судья. В самом деле, черты лица у Михальчика были просто ангельскими: нос правильной формы, русые, кудрявые волосы, губы пухлые, от природы красные, словно накрашенные.

- Значит, вы убили их за то, что они не налили вам тарелку борща? - Спросил судья.

- Можна и так говорити.

- Ну, стариков. Женщин… А семимесячного младенца то зачем зарезал? - не выдержав, спросил прокурор.

- Чтоб вин не кричал. Олеська не может слухать, как вин они кричати. Ей их сразу бы жалко стало.

- А зачем вообще было их убивать?

- Олеська кушать хотела.

- Так она тебе даже не жена!

- Она моя коханая. Мы с ней слюбились еще до войны. От этого и с хутора убегли, и от немцев.

Тут судья не выдержал.

- Так вам, гавнюкам обоим по шестнадцать лет! Какие у вас еще там могут быть любови! Кстати, а где она сама? Почему ее нет в суде?

- Она рожает, - пояснил секретарь.

- В больнице?

- Нет, туда отвезти не успели, прямо тут, в камере. Там у нас Радзишевская сидит, акушерка. Ей дело шьют за хищение спирта, вот она заодно роды и принимает.

Судья немного смягчился.

- Роды, говоришь. Да, роды, это дело такое, что отменить нельзя. Придется ее помиловать. Все-таки ребенок, пусть хоть в зоне, но расти будет.

Секретарь был с ним согласен.

- В детдом его сдадим. Только пусть подрастет немного…

Не успел он это проговорить, как распахнулась дверь, и в зал зашел молоденький лейтенант.

- Товарищ судья, эта бешеная девка час назад родила девчонку, а сейчас рвется на суд. Закатила нам там скандал, биться начала о стену головой.

- Что ей надо?

- Сюда хочет, чтобы её тоже судили.

- Где она?

- Да тут, конвоиры её еле держат.

- Ну, так впусти!

Лейтенант развернулся, что-то сказал. Тут же в зал суда ворвалась Олеся. Длинные волосы были распущены по плечам, под глазами черные полукружья теней, губы искусаны от многочасовой боли до крови. Она была столь же юной, как и Иван, одного с ним роста и комплекции. Только волосы у ней были черными, так же, как и глаза.

- Что желаете сообщить суду, гражданка Коновалова? - спросил судья.

- Не он один убивал, это я убила троих из них.

- Час от часу не легче! - Ахнул прокурор. - Ты что мелешь, детка?! Тебе что, жить надоело? Знаешь, что за такое полагается по законам военного времени? Расстрел!

- Да, знаю. Я хочу умереть с ним.

И Олеська обняла плечи своего любимого. Не удержался и высказался конвоир.

- Вот дура баба!

Сказал свою реплику и прокурор.

- Что может быть между вами общего? Вы же дочь профессора Львовского университета, а этот ваш Михальчик - пастух безграмотный! Он вон, по-русски-то с трудом говорит!

- Я его люблю. И он меня тоже.

Прокурор махнул рукой.

- Ладно. Продолжайте.

Глава судейской тройки спросил:

- Вы подтверждаете свои показания, Олеся Коновалова? Вы и в самом деле убивали кого-то из Вороновых? - спросил судья.

- Да, старуху, младенца и этого парня на кровати.

Судья поморщился.

- Ну что ж. Никто вас за язык не тянул. Приговор мы огласим через полчаса.

Спустя полчаса в том же зале судья монотонно зачитывал приговор.

- … По закону военного времени приговорить обоих к высшей мере наказания - расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

Еще через пятнадцать минут они стояли у стены во дворе комендатуры и целовались, жадно, ненасытно, до перехвата дыхания.

- Я не жалею ни о чем, коханая моя. Я ради тебя…

- И я, и я, любимый ты мой…

Вскоре рабочие, шедшие на завод на вторую смену, услышали из-за забора комендатуры длинную, грохочущую очередь. Никто не понял, что произошло, взрывы и выстрелы в Кривове звучали часто, рядом и полигон, да и в самом заводе была так называемая подрывная площадка. Так что этими звуками кривовцев было не испугать. Только к вечеру из ворот комендатуры выехала телега. На ней было что-то не очень объемное, прикрытое старым брезентом. И только когда дунул ветер, он чуть задрал тряпку, и одинокий прохожий увидел две пары босых, не очень чистых ног.

В это время в изоляторе КПЗ женщина непонятного возраста с суровым лицом нянчила заходящую криком дочку расстрелянной парочки.

- Ну-ну, что ты так кричишь, тебя уже ведь покормили сегодня?

- Акимовна, а дети ведь не один раз в день едят, а каждые два часа, - ехидно заметила одна из её соседок.

- А я откуда знаю? Я их никогда не рожала и не нянчила. Дай-ка еще рожок.

Она сунула в рот девчонки марлю с нажеванным хлебом, и та, почувствовав, что это пища, жадно начала сосать эту искусственную грудь. Акимовна этот энтузиазм одобрила.

- Ишь ты, как старается, как наяривает. Здоровая девка, активная. Заберу, я, наверное, ее себе, пусть у меня растет.

- Это зачем тебе на старости лет такая обуза, Акимовна? - поразилась подруга. - Тут думаешь, одной как бы выжить, а ты еще этот камень на шею вешаешь.

- Дура ты, Ленка. Это не обуза, это будущее мое. Ешь, ешь, малая. Кушай, расти.

Еще через два дня

- Так ты её точно, удочеряешь, Зоя Андреевна Акимова? - в который раз спрашивала Виктория Петровна.

Акимовна была решительна и сурова.

- Да. Право имею. Разве нет?

Доктор пожала плечами.

- Ну да, имеешь. Срок ты отсидела, судимость снята, можешь жить где угодно.

- Так что, заберу я ее себе? - Настаивала Акимовна.

- Ладно, бери. Сейчас я оформлю все бумаги. Нам меньше хлопот. Кстати, какое ты ей дашь имя?

- Какое может быть для неё имя? Только одно - Воля.

Глава 1

Наше время.

Этот день начался для старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора милиции Ивана Михайловича Мазурова необычно. В девять часов утра в его кабинет вошла грузная, рослая женщина. Лицо ее, несмотря на массу прожитых лет, сохранило черты привлекательности. Правильный, чуть вздернутый вверх нос, большие, темные глаза, густые темно-русые волосы с изрядной сединой. Что было необычно, так это большой, поперечный шрам на правой щеке.

Увидев посетительницу Мазуров, несмотря на свой изрядный уже возраст и звание майора, встал. Высокий, широкоплечий, с длинным, чуть опущенным вниз носом, с густыми черными усами и столь же черной, без единого седого волоска шевелюрой, Иван Михайлович был уже ветераном в своем непростом, оперском деле. Это был не просто жест вежливости, не при каждой женщине Иван Михайлович вставал. Попадали в этот кабинет такие дамы, что и женщинами их назвать было сложно. Но эта просто заставляла встать одним своим появлением.

- Сиди, Иван Михайлович, сиди, - голос у гостьи был мощным, как у ротного старшины, чуть хрипловатым, но все же с женскими интонациями. - Я тоже сяду. Разговор есть, длинный разговор.

- Присаживайтесь, Воля Александровна.

- Не ожидал меня увидеть в своем кабинете?

- Нет. Никак не ожидал.

- Ну, по крайней мере, честно сказал. За то тебя и уважаю. Но пришлось вот и мне в ментовку по своей воле прийти. Вот как жизнь может все перекувыркать. Ты ведь у нас в городе, Иван Михайлович, пропащими занимаешься?

- Пропавшими без вести, - поправил Мазуров. - Да, это мое направление.

- Да, один хрен, пропавшие или пропащие, суть одна, - сказала Воля, раскуривая папиросу. Курила она "Север", другие папиросы просто не признавала. - Сашка пропал у меня, совсем.

У Мазурова высоко взлетели вверх брови. Сашка был одним из сыновей его посетительницы. Лет десять назад именно Мазуров первый раз отправил того в зону. После этого Сашка посещал тюрьму стабильно, как землю посещает восход солнца.

- Вот как! Он разве уже отсидел по тому обрезу?

- Да, от звонка до звонка.

- Давно?

- Месяц как откинулся.

- И после этого пропал?

- Ну да.

- Может, сотворил что да лег на дно?

- Не мочи мне рога, Михалыч. А то я не знала бы, что он сотворил? Он в мае, пятого, откинулся с зоны, заехал ко мне. Нинку, жену свою всю ночь дрючил, а на другой день рванул с другом, Коляном, в Луга. Сказал, что на недельку. Он рыбалку любил еще больше баб. Через три дня пришел от него один кореш, ведро карасей притаранил, сказал, что от Сашки. И все. Нет его нигде.

- А Колян этот? Что он говорит?

- А его тоже нет. Обоих как корова языком слизнула.

- А что ты по своим каналам нарыла?

- По моим каналам ни хрена нет. Что ты думаешь, я бы пришла к тебе, если бы что узнала?

- Да, это я что-то того…

Мазуров несколько сконфуженно засмеялся. Потом спросил:

- Ну, что оформлять будем?

Воля скривилась так, словно ее заставляли пить касторку.

- А без этого ты что, работать не будешь?

Мазуров развел руками.

- Не имею права, сама знаешь. Закон есть закон. Без бумажки мы какашки, а с бумажкой… Хоть и разыскное дело, не уголовное, но должен я его завести.

Воля думала не долго.

- Ладно, черт с тобой, давай ручку, бумагу. Что писать то?

- Сейчас, расскажу.