Она уже ставила подписи под каждой страницей, когда в кабинет вошел молодой, очень симпатичный парень. Что-то у него было от голливудского актера, не от какого-то конкретно, а от всех, вместе взятых. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, с высоким лбом. У старшего лейтенанта милиции, оперуполномоченного Юрия Астафьева был только один физический недостаток - глаза разного цвета, один голубой, другой - зеленый. Но это замечалось не сразу.
- Здравствуйте, Иван Михайлович.
- Привет, Юра. Опять опаздываешь?
- Да, автобусов долго не было.
- Юморист. Ты у нас в городе только на автобусах ездишь? А маршрутки не признаешь?
Посетительница оторвалась от бумаги, глянула на парня.
- Этот, что ли, Михалыч, твой новый опер?
- Да, Юра Астафьев.
- Наслышана. Хваткий парень. И симпатичный. Вот бабам то проблема будет.
Астафьев почувствовал себя очень неуютно под этим пристальным прицелом темных глаз. Воля тут же это отметила.
- О, он ещё даже стесняется. Да, зеленый, видно, у тебя еще оперок.
- Ничего, время придет - оперится, да еще как полетит, - отшутился Мазуров.
Воля снова начала что-то писать, потом отдала бумаги Мазурову.
- Вот, все, что ли, как надо?
Тот прочитал - кивнул головой.
- Да. Все нормально.
- Когда искать Сашку начнете?
- Сегодня. Сейчас.
- Хорошо, тебе верю, Иван Михайлович. Бывают менты. А бывают мусора. Вот ты мент - правильный мент. Бывайте вам счастливы.
Она поднялась, кивнула головой. Потом еще раз глянула на Астафьева.
- Ишь ты, а глаза то у тебя разные. Редкая штука. Большая забава для девок.
После этого она, неторопливо, как линкор из гавани, вышла из кабинета. Юрий не успел задать свой вопрос, как открылась дверь, и в кабинет ворвался майор Георгий Георгиевич Косарев, начальник уголовного розыска. Сорокапятилетний майор с лицом римского воина времен Цезаря, сейчас он выглядел удивленным до глубины души. Уже войдя в кабинет, он все продолжал оглядываться на коридор.
- Михалыч, говорят, что у тебя Воля была? - Спросил Косарев.
- Ну да. Не видел, что ли? Она вот только что, перед тобой вышла.
- Да видел, но я не верю глазам своим. Чтобы Воля сама, не под конвоем, пришла в милицию!? Когда такое было?
- А кто она такая, эта ваша Воля? - не выдержал, вмешался в разговор Астафьев.
Оба майора засмеялись и на два голоса начала просвещать молодого опера.
- Воля Александровна Касатонова, глава большого воровского клана.
- У ней мамка была знаменитая воровская маруха еще времен НЭПа Зоя Акимова.
- Да, и она родила Волю лет в пятьдесят.
- А, говорят, удочерила?
Мазуров отмахнулся.
- Да ладно, кто ей дал бы удочерить!? Ты чего? Она чуть не с царских времен в воровской жизни.
- Умерла она лет десять назад?
- Больше уже! Пятнадцать.
- А, ну да. И то хорошо пожила, лет восемьдесят.
- Больше! Чуть ли не девяносто.
- И кто эта Воля? Это, вообще, что - кличка? - не выдержал и прервал своих старших коллег Юрий.
- Зачем кличка? Это ее имя - Воля, отчество - Александровна. А так она многодетная мать.
- Ага, таких детей стрелять надо в роддоме, сразу, после родов, - зло скривился Косарев.
- Семеро детей, пятеро сыновей, и две дочери.
- И все как один по очереди топчут зону.
- У них на семью судимостей пятьдесят, если не больше.
- Сама Воля сидела раза три.
- Два.
- Три!
- Два! Я ее личное дело смотрел.
- А, ну ладно, два так два. Правда, все по молодости.
- Да, и каждый раз попадала под амнистию. Все время беременна была.
Эти "трудовые" показатели поразили молодого опера.
- Однако, та еще биография!
- А что она у тебя-то делала? - нетерпеливо бил копытом Косарев.
- Сашка ее пропал, - пояснил Мазуров.
- Да ты что!? Касатик пропал? Когда?
- С месяц назад. Уехал в луга с Николаем Савельевым, кличка Колян. И все. Ни того, ни другого больше никто не видел.
Тут Косарев озадачился.
- Сашка разве свое уже отсидел?
- Да, в чистую, от звонка до звонка.
- Смотри ты, как время идет.
- Это ты его брал в последний раз? - спросил Мазуров.
- Я. Забавно тогда было.
Мазуров усмехнулся.
- Это ты сейчас говоришь. А тогда вроде бы, и не улыбался даже.
- А что там было то? - изнывал от нетерпения Юрий.
Косарев несколько натужно рассмеялся.
- Да, надо было подругу жены, Веру, с любимой собакой отвезти к ветврачу. Едем мы по Соцгороду, смотрю, по тротуару идет Сашок, один, как перст. Я и говорю Вере: "Вот, один из моих постоянных клиентов". А она и заявляет: "А что у него под полой? Он там что-то прячет". Я торможу Уазик, подхожу к Сашке. А тот от меня бежать. Я за ним. Главное, у меня с собой оружия то нет. Все равно, кричу: "Сашка - стой!". Забежали в гаражи, а там вообще никого нет! Ну, день, гаражи все закрыты, там эта улица гаражная метров триста! Мы одни, лицом к лицу. Тут Касатик останавливается, выхватывает из-под куртки обрез и направляет его на меня. А у меня из оружия только кукиш в кармане. Сначала то я очканул, ну, думаю, все - отпрыгался, майор милиции. А потом ему говорю: "Сашка, ты что делаешь, брось оружие! Кому говорю". Бросил бы он свой обрез, или на курки нажал, не знаю, но тут Уазик наш подъехал. Там, правда, только водитель был и Верка со своей болонкой. Ну, Касатик все равно стволы вверх поднял и лапы тоже. Нехотя так. Потом уж я начал думать - положил бы он нас тогда с водителем с двух выстрелов, а Верке бы и приклада хватило. Но - подфартило нам тогда. Поднял он лапы.
- Сколько он получил тогда? - спросил Мазуров.
- Ствол чистый был так что полтора года. И то скорее за то, что он стащил его из дома бывшнего прокурора города Матвеева.
- Касатик у нас борзый, - согласился Мазуров. - Оружие всегда любил с собой таскать.
- Это кличка у него такая - Касатик? - Спросил Юрий.
- Да от фамилии. Причем наследственная.
- У Воли мужиков было штук пять, но она фамилию не меняла. Как была в первом браке с Касатиком, так и осталась Касатоновой. Тоже известный был в наших местах налетчик…
Этот поток воспоминаний прервал телефонный звонок.
- Да, Мазуров слушает.
- Иван Михалыч, Косарев у тебя? - спросил голос дежурного.
- Да, а что?
- У нас труп.
- Где?
- Железнодорожная шестьдесят восемь, квартира сорок. Колодников уже выехал, если хочет, то пусть берет Сычева и едет туда.
- Ладно, передам.
Мазуров быстро записал данные на листок, и подал его Косареву.
- На, вот беги, Георгиевич. Свежий труп там тебя ожидает.
Майор скривился.
- Вечно, от тебя, Михалыч, одни хреновые вести. Вот ни разу не сказал, что господин майор, вас по телефону вызывает красивая женщина, она уже вся изнемогает в предвкушении моего появления.
- Ага, а Нинка ждет, чтобы обломать о тебя последнюю скалку.
Косарев многозначительно покрутил пальцем перед глазами разыскника.
- Не надо! Это об тебя скалки Елена обламывает, а моя держит меня в строгом ошейнике, но на длинном поводке. Так, куда мне ехать? Железнодорожная шестьдесят восемь, этот "Гроб", гадюшник, квартира сорок. Что-то мне адрес этот знакомый.
- О, так мне тоже в этот дом надо! - Оживился Астафьев. - Там в пятнадцатой квартире свидетельница по Михеевой должна жить.
Мазуров так же заинтересовался.
- По Михеевой? Давай, езжай! Там все сроки уже истекли, продлевать надо. Не дай боже прокуратура чухнется, нам же вставят по первое число. Иди.
- Поехали, подвезу, студент! - Согласился Косарев.
Когда мимо Воли, дожидавшейся вызванного такси, с характерным воем промчалась милицейская машина, она немного вздрогнула и поморщилась. Для того, чтобы отвлечься, Воля не стала доставать очередную папиросу, а кинула в рот конфету, мятный леденец. И в памяти почему-то вспыли уже очень далекие, послевоенные года.
1948 год, осень, Москва
Акимовна ногой пододвинула ящик, усадила на него дочь, поправила темную козью шаль.
- Сиди тут, никуда не уходи, - велела она, сунула в рот дочери мятный леденец, положила перед Волей небольшую, засаленную тюбетейку, перевернула ее и скрылась в рыночной толпе. Народ, одетый бедно и однообразно, в стареньких пальто с широкими воротниками и огромными пуговицами, в вытертых шубках довоенной поры, а большей частью в шинелях, телогрейках и сапогах, хороводился вокруг девочки в поисках того, кто мог что-то купить, и того, кто мог что-то продать. Закутанная в шаль девчонка редко привлекала к себе внимание, но уж если привлекала, то надолго.
- Смотрите, Алексей Петрович, какие удивительно красивые глаза, - услышала Воля над своей головой мужской голос.
- Да, Игорь Викторович, согласен. Редкой красоты глаза, и вообще, лицо очень красивое, - согласился второй голос. - Такое только рисовать и рисовать.
Воля подняла глаза. Перед ней стояли два человека, одетые для тех лет довольно богато. Один был в стильном сером пальто с тросточкой в руках. На голове была одета не по холодной погоде широкополая шляпа. Второй же, полный, с круглым, смешным лицом, был в белых, катанных пимах с галошами, в белом же, романовском полушубке и такого цвета и материала шапке-ушанке.
- Мне кажется, что из этой девочки со временем вырастет удивительная красавица, - сказал первый из друзей.
- Судя по лицу - да. Только вот выживет ли она вообще? Судя по пустой тюбетейке ей приходиться туго. Ладно, пошли, Игорь Викторович. Надо же нам купить этого злосчастного гуся.
- Сейчас, - кивнул его молодой спутник, и, пошарив в карманах, кинул в тюбетейку несколько монет.
Пара удалилась, хотя молодой мужчина еще пару раз оглянулся на красивую девчонку. Они уже не видели, как из толпы выскочил низкорослый шкет-беспризорник, сгребший все монеты и снова нырнувший в толпу. Девочка на это просто не обратила внимания. Вскоре к Воле подошла Акимовна.
- Ну как ты тут. Не замерзла? - Спросила она, заботливо поправляя шаль.
- Нет, - еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать, метрах в тридцати от Воли вспыхнул скандал. Сразу несколько женских голосов начали кричать что-то грязное, матершинное, и среди них Воля уловила голос Акимовны. Сорвавшись с места, она побежала на звук, и с разбегу врезалась в толпу. Как юла, она протиснулась в самый центр толпы, где милиционер в синей, форменной шинели держал за руку Акимовну. Напротив нее стояла грузная, пожилая женщина в не сходящемся на животе ватнике, кричавшая в лицо её приемной матери грубые и неприятные слова:
- Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…
- Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! - Кричала в ответ Акимовна. - У меня же три ранения, контузия…
- Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!
- Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!
- Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, - сурово прервал перепалку милиционер.
- Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! - Спросила Акимовна.
- Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! - Напирала пузатая старуха.
- Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!
- Пошли, - сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.
- Посадить ее надо, воровку! - Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.
- Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!
Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.
- Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! - Закричала она высоким, тонким голоском. - Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!
Истерика Воли была натуральна, по щекам ее текли громадные слезы, она верещала на пределе голоса, переходя на вой, а иногда на хрип и кашель. Это было невыносимо, и сначала дрогнуло сердце у женщины.
- Господи, что ж так орать то! Это, что, в самом деле, твоя дочь? - Спросила она.
- Да, - ответила Акимовна, обнимая Волю. - Я ее уже в пятьдесят два родила. Одна единственная у меня радость осталась. Отец то ее на фронте погиб, у меня на глазах. Мы и расписаны не были. Сейчас вот мыкаемся с ней по всей стране. Ни дома, ни работы.
Она подняла на руки дочку. Ее заплаканные глаза были столь прекрасны, что женщина махнула рукой.
- Ладно, отпустите ее, товарищ милиционер. Жалко как-то ее.
- Как это я ее отпущу? - Возмутился тот. - У ней же при себе ни документов, ничего нет. Может быть, она преступница какая.
- Документы у нас у хозяев дома, где мы остановились, на Сретенке. Они нас пустили на квартиру только с условием, что я паспорт им отдам. Я продам вещи, что привезла из дома, и обратно в Саратов уеду.
Пока она рассказывала все это, женщина в ватнике исчезла. Это привело молодого милиционера в растерянность.
- Так, а что, заявителя не будет? - Спросил он, оглядываясь по сторонам.
Убедившись в этом, милиционер с досады сплюнул на снег.
- Ладно, идите, женщина, - сказал он Акимовне. - Но чтобы больше я вас здесь не видел!
Они разошлись в разные стороны. Акимовна на ходу сунула в рот Воле очередную мятную сосачку. А та спросила её:
- Я всё правильно делала, мамочка? Ты же так меня учила?
- Да, молодец, все хорошо. Вот тебе еще одна конфетка.
А метров через тридцать Воля снова встретилась с теми двумя странными мужчинами. Толстяк, пыхтя, тащил перед собой здоровенную тушу гуся. Второй, помахивая тросточкой, шел сзади, и посмеивался над ним.
- Ваша идея посмеяться над Аркадием Петровичем дорого вам обойдется, дражайший Алексей Петрович. Если вы не надорветесь, то непременно заработаете себе врага в лице члена правления союза художников, лауреата всех мыслимых премий товарища Гусева.
Тот возразил:
- Зато я подам ему на блюде его же самого, нашпигованного яблоками. Да еще сверху очки приделаю, чтобы он понял намек.
- Ну-ну! Это будет забавно. Я непременно должен при этом быть. Так что если вы не пригласите меня на свой юбилей, Алексей Петрович, я очень обижусь.
- Как это я могу тебя не пригласить, если ты меня полдня катаешь на своей машине ради этого проклятого гуся? Так что ты теперь не отвертишься от подарка, родной мой!
Они начали грузиться в машину, новенький, небольшой "Москвич", когда молодой щеголь снова заметил так заинтересовавшую его девчонку.
- О, и снова эти прекрасные глаза. А вы бабушка этой девочки? - Спросил он Акимовну, не отрывая глаз от лица Воли.
- Да, мама у ней погибла на фронте, а я вот одна ее воспитываю.
- Скажите, я вот хочу нарисовать вашу внучку, вы сможете прийти в мою мастерскую в районе Тверской-Ямской? Я плачу по триста рублей за час позирования.
- Мы не местные, я не знаю, где это.
- А давайте я вас подвезу, покажу, где это, может, сразу и начнем писать.
- Хорошо, поехали.
- Только вот завезем домой человека с гусем.
Через три часа Воля, в красивом, не обмятом клетчатом платье, сидела в мягком кресле в обнимку с большой немецкой куклой и тщетно пыталась бороться со сном. Художник, уже набросавший на холсте самое главное - глаза девочки, рассмеялся.
- Воля, Волечка! Воля! Открой свои волшебные глазки. Бесполезно. Засыпает ребёнок.
Это было неудивительно. Ведь перед этим Волю выкупали - она оказалась через чур грязна для позирования, потом вкусно накормили, высушили над лампой ее роскошные, волнистые волосы, одели в это платье, достав его из одного из громадных сундуков. Если огромная трофейная кукла её еще несколько взбодрила, то неподвижное сидение на одном месте разморило. Вскоре она уже спала, а художник писал антураж - кресло, платье. Он был так занят работой, что не обращал внимания на бабушку девочки. Её просто не было видно в этой громадной квартире, где в одной половине располагалась мастерская, а во второй - большая спальня и зал. Все это время художника постоянно отвлекали телефонные звонки некого Алексея Петровича.
- Да-да, скоро буду! Ну, подожди еще немного, Алексей Петрович! У меня тут самое интересное началось. Мне сейчас цвет глаз уловить, и я свободен. К гусю я точно буду! Без меня его не подавайте, умоляю вас!
Наконец он сдался.
- Все, если я сейчас к ним не приеду, меня повесят. Придется ехать. Вы завтра сможете к нам прийти? - Спросил художник, расплачиваясь с Акимовной. - Чуть-чуть я не уловил что-то в глазах вашей внучки. Есть над чем еще поработать.
- Да, конечно, мы придем. Ко скольки?
- С утра не надо. Я сегодня приеду поздно, пока высплюсь. Приходите к пяти вечера.
- Хорошо, мы придем, - снова пообещала Акимовна.