Нет нужды напоминать, что стало с этими фрондёрскими фантазиями, когда они столкнулись с реальностью во время кризиса 2008 года. Та же печальная судьба постигла автоматически вытекающие из них принципы финансового дерегулирования этих последствий. Гораздо менее известны практические последствия обращения реальных политиков к доктринам ортодоксальной, так называемой новокейнсианской макроэкономики, расположенной на противоположном полюсе экономической ереси. Самое важное из них касалось целей денежно-кредитной политики. Единственное монетарное "отступление", допускавшееся в новокейнсианских теориях, сводилось к высокой или волатильной инфляции, которая, как считалось, сдерживает рост ВВП. Соответственно одну из своих задач экономическая политика видела в обеспечении низкого и стабильного уровня инфляции – "монетарной стабильности". Поэтому правительствам предписывалось ограничить свою роль установлением разумной планки инфляции, а затем делегировать полномочия по определению процентных ставок независимому центральному банку, укомплектованному квалифицированными специалистами-практиками. Именно на таких условиях Банк Англии получил в 1997 году независимость и мандат на планирование уровня инфляции, а годом позже был основан Европейский центральный банк как независимый институт регулирования инфляции.
Несомненно, что в большинстве случаев устойчиво низкая инфляция способствует перераспределению доходов и экономическому процветанию. Однако последующие события доказали, что для экономической политики одна лишь "монетарная стабильность", на которую была сделана ставка с середины 1990-х до середины 2000-х, является слишком узкой целью. Тревожные предвестники надвигающейся беды в предкризисной экономике – стремительный рост цен на недвижимость, вопиющая недооценка ликвидности на рынках актива, появление теневой банковской системы, снижение стандартов кредитования, банковского капитала и коэффициентов ликвидности – не получили приоритетного внимания, которого заслуживали, так как в отличие от низкой и стабильной инфляции они просто не считались показательными. Как прямо признал в 2012 году председатель Управления финансового регулирования и надзора Великобритании, центральные банки руководствовались "ошибочной теорией экономической стабильности, согласно которой обеспечения низкой и стабильной текущей инфляции достаточно, чтобы гарантировать экономическую и финансовую стабильность, вследствие чего от их внимания ускользнуло, что ключевыми факторами нестабильности являются циклы цен на кредиты и активы". Десятилетия экономического фанатизма привели к разрушительным последствиям и внутри самой цитадели денежной стабильности. Упорное и однобокое стремление к низкой и устойчивой инфляции не просто сопровождалось игнорированием других монетарных и финансовых факторов, в 2008 году закономерно поставивших на колени мировую экономику, но и усиливало их действие. Еретик Хайман Мински пророчески предупреждал об этой мрачной возможности за много лет до кризиса. Чем успешнее центробанки добиваются снижения одного из видов рисков, обеспечивая низкий и стабильный уровень инфляции, тем увереннее чувствуют себя инвесторы, готовые идти на другие риски и инвестировать в не слишком надежные и неликвидные ценные бумаги. Нельзя сжимать воздушный шарик в одном месте – то есть устранять фактор высокой и изменчивой инфляции – без того, чтобы он не "раздулся" в другом и не вызвал катастрофическую нестабильность на рынках активов. Денежная стабильность фактически порождает нестабильность финансовую.
Кое-кто из лиц, определявших финансовую политику, понимал, что следование ортодоксальной теории может привести к ошибочным решениям. Так, например, Мервин Кинг – всемирно известный специалист в области макроэкономики и будущий управляющий Банка Англии – сетовал в 2001 году, что "хотя большинство людей считает, что экономика – это изучение денег", на самом деле реальная картина выглядит совершенно иначе. "В лексиконе большинства экономистов, – говорит он, – слово "деньги" отсутствует вовсе. Я же убежден, что отсутствие денег в стандартных моделях, которыми пользуются экономисты, приведет к возникновению серьезных проблем в будущем, и тогда деньги вновь займут подобающее им место". Глобальный финансовый кризис показал, что его слова были пророческими, хотя его последнее предположение не подтвердилось. Что же помешало осуществлению мечты Бэджета и Кейнса об экономической теории, которая воспринимает деньги всерьез? В конечном счете все дело в по-прежнему мощном влиянии денежных доктрин Локка. К тому времени, как Бэджет начал наступление на них, было уже поздно. Деньги уже ушли в "зазеркалье". Классическое понимание денег как менового товарного средства уже устоялось, и под его "чарами" ни доказательства, ни аргументы против уже никем не воспринимались. В результате кризис 1866 года и публичная реакция на него Бэджета не стали той точкой, в которой могли бы сойтись два различных подхода к деньгам и экономике – напротив, именно здесь-то их пути и разошлись.
Из "безденежной экономики" классической школы развилась современная ортодоксальная макроэкономика: учение о монетарном обществе, преподаваемое в университетах и применяемое центробанками. Тем временем из экономических концепций практиков (Бэджета) развилась академическая дисциплина о финансах как инструменте торговли, преподаваемая в бизнес-школах и применяемая банкирами и бонд-трейдерами. Первое направление представляет собой умозрительную модель экономики без денег, банков и финансов, второе – без всего остального. В результате подобного "интеллектуального апартеида", когда в 2008 году разразился кризис в финансовом секторе (вызванный самой масштабной в истории макроэкономической катастрофой, от которой экономика впоследствии так и не смогла полностью оправиться, потому что банковский сектор был полностью дезорганизован) ни современная теория макроэкономики, ни современная теория финансов не смогли сказать по этому поводу "ни бэ ни мэ". К счастью, как указал Лоуренс Саммерс, существовали альтернативные традиции, к которым следовало возвратиться. А ведь ответ на ключевой вопрос: "Почему никто из экономистов не видел, что грядет кризис?" прост: потому что в их базовой концепции макроэкономики отсутствовали деньги. С другой стороны, вопрос, который многие адресовали банкирам и их регуляторам: "Почему никто из вас не понимал, что вы проводите опасную политику?" – так же прост. В их концепции финансов отсутствовала макроэкономика.
Все это было бы смешно – или попросту не важно, – если бы в итоге не привело к столь катастрофичному экономическому катаклизму. Завершая свое выступление в Бреттон-Вудсе, Лоуренс Саммерс отметил, что за предыдущие два десятилетия экономисты "потеряли след" финансов, отчего пострадала экономика, а вместе с ней, как показал кризис, и весь мир. Но эти разногласия, на которые обратили внимание Кейнс и Бэджет, а до них Уильям Лаундс, проявились намного раньше. И коренились они в обманчиво незначительном разногласии между сторонниками двух различных концепций денег.
14
Как превратить саранчу в пчел
Можем ли мы избежать "Острова доктора Моро"?
В ноябре 2004 года председатель правящей Социал-демократической партии Германии Франц Мюнтеферинг произнес ставшую знаменитой речь, в которой раскритиковал культуру современного финансового капитализма. Он начал свою филиппику против современных финансистов, охарактеризовав их как "тучу безответственной саранчи, которая измеряет успех поквартально, высасывает все подчистую, а высосав, бросает компании подыхать". Эта метафора вызвала широкий отклик у общественности по всей Европе, в том числе и потому, что образ являл собой иронический контраст с трудолюбивым и дружным ульем, в начале XVIII столетия описанным голландцем Бернардом Мандевилем, стремившимся убедить скептиков в преимуществах монетарного общества.
В то время казалось, что пасть ниже, чем утверждал в своей инвективе Мюнтеферинг, общественная репутация финансов в Европе уже не могла. Однако всего девять лет спустя мир наблюдал новое резкое падение акций банкиров и банков. Непосредственным катализатором этого явился глобальный финансовый кризис 2007–2008 годов. В конечном счете этот макроэкономический катаклизм, оставивший без работы миллионы людей и обанкротивший множество компаний, начался именно в банковском секторе; к ущербу добавилась обида, вызванная тем, что пришлось всем "миром" выручать те самые учреждения, которые и спровоцировали кризис. В Южной Европе народное негодование приняло форму протеста против "диктатуры банкиров". Даже в центрах мирового капитализма репутация банковского сектора испытала такие удары, что к середине 2012 года журнал Te Economist, рупор мировой финансовой элиты, не нашел для современных профессионалов от финансов иного определения, кроме "банкстеров".
Кризис и его последствия вновь оживили подозрение – явно выраженное в риторике Мюнтеферинга, – что по сути деятельность банков носит паразитический, а не продуктивный характер. Для непосвященных банковская сфера и так всегда оставалась тайной за семью печатями, но в последние полтора десятка лет количество новшеств и сложность операций в области финансов особенно резко возросли. А когда многие из этих инноваций оказались среди факторов, спровоцировавших крах, а по счетам пришлось платить не банкирам, а налогоплательщикам, вновь всколыхнулись былые сомнения. Какой был смысл во всех этих обеспеченных облигациях, свопах, коммерческих векселях и прочих "проектных компаниях", появившихся в 1990-е и 2000-е годы? И эти сомнения выражали не только доведенные "до ручки" банковские вкладчики и негодующие налогоплательщики, но и кое-кто из ведущих авторитетов финансовой отрасли. Например, в августе 2009 года Адэйр Тёрнер, председатель британского Управления финансового регулирования и надзора, дипломатично заметил, что, по крайней мере, часть финансовых инноваций предыдущего десятилетия была "бесполезной в социальном плане". Пол Волкер, гуру глобального финансового регулирования, высказался еще более категорично. За два последних десятилетия единственным финансовым новшеством, которое дало мировой экономике хоть что-то реальное, был банкомат, с убийственным презрением заявил он.
Сегодня в результате мощной и повсеместной реакции на кризис впервые за многие десятилетия практически во всех развитых мировых экономиках проводится серьезная работа по преобразованию банковско-финансовой сферы и всей структуры денежно-кредитной политики и финансового регулирования. Наблюдается резкий поворот в исследованиях, отчетах, экспертных оценках и законодательстве – и все это на фоне продолжающихся усилий международного сообщества. На первый взгляд политики и регуляторы созрели для того, чтобы взять на вооружение известный девиз экс-главы аппарата Белого дома Рама Эмануэля: "Нужно уметь делать выводы из любого серьезного кризиса".
Но так ли это на самом деле? Если "неавторизованная биография" денег, которую мы пытаемся реконструировать, позволяет нам понять, что не так с экономической теорией и практикой до и после кризиса, то способна ли она внести свой вклад в оживленные дебаты по более сущностным вопросам – например, можно ли наладить денежную и финансовую систему так, чтобы избежать повторения нынешней экономической и социальной катастрофы? Может ли отвергнутая концепция монетарного скептицизма помочь нам в решении этой насущной политической проблемы? И будут ли эти средства более радикальными, чем реформы, в настоящее время прокладывающие себе путь через парламенты и регуляторов в мировых финансовых столицах? Объявленная цель всех этих процессов – заставить банки и финансы снова служить реальной экономике и обществу, чтобы превратить "саранчу" Франца Мюнтеферинга в пчел Бернарда де Мандевиля. Однако, как хорошо известно поклонникам "ужастиков" (от романа Г. Уэллса "Остров доктора Моро", написанного в 1896 году, до фильма Дэвида Кроненберга "Муха", снятого в 1986-м), генная инженерия – штука опасная. Достаточно чуть-чуть ошибиться, и вы рискуете получить монстра.
От возмездности к "халяве"
14 сентября 2007 года британский министр финансов объявил, что уполномочил Банк Англии оказать среднему по размерам банку Northern Rock, специализирующемуся на жилищной ипотеке, "услугу поддержки ликвидности" – иначе говоря, предоставить ему овердрафт больше обычного. Банк финансировал значительную часть своих ипотечных кредитов – сверхдолгосрочных платежных обязательств – путем продажи инвесторам краткосрочных векселей и облигаций, в результате чего у него возникли серьезные проблемы. Когда в 2007 году осложнилась ситуация на международных финансовых рынках, это краткосрочное финансирование прекратилось. В свою очередь вкладчики банка, увидев, "откуда дует ветер", начали "вынимать" свои деньги. Таким образом, "пролет" на оптовых финансовых рынках – рынках векселей и облигаций – обернулся для банка "пролетом" на его собственном розничном рынке вкладов физических лиц и компаний. И Northern Rock вдруг оказался в тисках классического кризиса ликвидности. Это и послужило толчком к началу большого кризиса. Подобная проблема появилась в сфере банковской деятельности не впервые. Как мы уже показали, главное содержание банковского дела заключается в поддержании синхронизации поступающих и исходящих платежей. Основная трудность при этом состоит в том, что активы банков – кредиты, которые они выдали, – обычно носят долгосрочный характер, в то время как пассивы, то есть собственные долговые обязательства, как правило, более краткосрочны, а по многим видам депозитов вообще должны быть возвращены по первому требованию. Другими словами, имеет место изначальное несоответствие – так называемый разрыв в сроках платежей, который не может быть устранен из банковской системы в ее нынешнем виде. В нормальных условиях разрыв срока платежа не представляет собой серьезной проблемы. Мало того, его существование в определенном смысле является главной целью банковской деятельности. Вкладчики банка имеют возможность свободно снимать средства или в любой момент производить платежи со своих депозитов, а также получают по вкладам проценты, которые генерируются только благодаря использованию рисковых и неликвидных кредитов. Все это превращает синхронизацию платежей в особо тонкое искусство. Разрыв срока платежа для банка, рассчитывающего исключительно на собственные ресурсы, становится проблемой в том случае, если по той или иной причине депоненты и владельцы облигаций теряют уверенность в способности банка выполнить в срок свои обязательства, массово забирают свои депозиты и отказываются их продлевать.
К счастью, у современных банкиров есть высокопоставленные друзья. В соответствии с негласным "великим монетарным уговором" банковские пассивы в отличие от пассивов обычных компаний являются официально подтвержденным компонентом государственной денежной массы. А поскольку деньги – главный институт координирования экономики, любое ухудшение их свободной циркуляции и конвертации способно нанести серьезный урон всему общества, а не только тому или иному банку. Поэтому деньги должны быть защищены от подозрений в недобросовестности со стороны любого банка, который ими оперирует. Подобно электросети, для которой отказ одной-единственной электростанции может оказаться роковым, преобладающая масса современных денег предоставляется и управляется через сеть банков, и в этой сети "отказ" одного из звеньев также способен разрушить всю систему. Фактически для бесперебойной работы банковской системы требуется даже бóльшая бдительность. Если сбой в электросети происходит вследствие поломки физической инфраструктуры, то в банковской системе простая утрата уверенности в надежности одного из банков может стать фатальной для системы в целом.
Предотвращение банковских кризисов ликвидности на протяжении долгого времени лежало на ответственности суверена; как мы уже упоминали выше, первым правила оздоровления ситуации в период кризиса сформулировал Уолтер Бэджет. Если возникает паника и вкладчики банка и держатели облигаций "вынимают" свои средства, говорит он, суверен должен войти в их положение и позволить банку взять заем у государственного Банка Англии, чтобы произвести выплаты в суверенных деньгах. Так образом, баланс банка будет все больше зависеть от центробанка и все меньше – от частных инвесторов. При этом на руках на руках у частных инвесторов будет все меньше обязательств частного банка и все больше – Банка Англии, то есть наличности. Модель Бэджета стала общепринятой практикой во всем мире. Даже США, которые позже других приобщились к "чудесам" современного "центробанкинга", в 1913 году ввели эту систему. В сентябре 2007 года Банк Англии пошел на эту экстренную, но проверенную временем меру – как отмечалось, впервые за 130 лет со времен крушения банка Overend, Gurney and Co.
Однако прошло несколько месяцев, и стало ясно, что проблема Northern Rock заключается не в ликвидности. Многие из заемщиков банка оказались недобросовестными. Иначе говоря, проблема вышла за рамки нарушения синхронизации платежей, потому что даже при налаженной синхронизации свести баланс не получалось. Общая стоимость пассивов банка превысила стоимость его активов независимо от сроков выплат по тем и другим. В нормальных условиях стоимость банковских активов всегда больше, чем стоимость пассивов. Разность между этими двумя показателями и есть собственный капитал банка. Когда он представляет собой положительную величину, банк платежеспособен; чем выше эта цифра, тем более заметное снижение стоимости активов банк выдерживает, не утрачивая платежеспособности. Northern Rock, как выяснилось, вел дела слишком рискованно. Он работал, имея слишком мало собственного капитала. И когда рынок недвижимости зашатался и экономика вошла в период рецессии, началось резкое падение стоимости ипотеки, составлявшей бóльшую часть банковских активов. При этом стоимость банковских пассивов оставалась прежней – вот кошмар! Собственный капитал банка быстро растаял, а вслед за ним "схлопнулась" и рыночная цена его акций. С максимума в 12 с лишним фунтов в безмятежном феврале 2007 года она в конце августа упала примерно до 7, а спустя два дня после объявления акции по поддержке ликвидности со стороны Банка Англии – и до 3 фунтов. Ныне цена составляет меньше фунта стерлингов за акцию. Стало очевидно, что рынок считает Northern Rock в отсутствие внешней помощи не только неликвидным, но и неплатежеспособным.