– Он сам себе хозяин, – пожал плечами Дружинин.
– Будет жаль, если Анатолий уйдет.
– Жаль, – согласился Дружинин.
– Ты бы поговорил с ним, а?
– Чтоб не женился? – засмеялся Дружинин. – Тут я вряд ли смогу его убедить. С этим делом ведь так – если припечет, то ни батька, ни матка не остановят. Куда уж мне!
– Что ж у него за зазноба такая? – вздохнул Удалов. – Ты ее видел хоть раз?
– Видел, – опять засмеялся Дружинин. – Это моя сестра.
Удалов покачал головой. Он никогда не терялся, даже в самых безвыходных ситуациях, но сегодня явно не знал, что предпринять.
– Не забудь позвонить Крамаренко, – буркнул он на прощание и ушел.
Крамаренко Дружинин позвонил вечером. Трубку долго никто не поднимал, наконец женский голос произнес негромко и отрешенно:
– Алло?
– Мне нужен Саша Крамаренко.
Молчание. После паузы – все так же негромко:
– Его нет.
– Вы, наверное, его жена?
Снова молчание. После паузы:
– Да.
– Передайте ему, пожалуйста…
– Это невозможно, – сказала женщина. – Он погиб.
Она разрыдалась и бросила трубку.
Глава 18
К жене Крамаренко Удалов и Дружинин приехали вдвоем. Дверь им открыла маленькая женщина с белым будто мел лицом, на котором ярко выделялись черные как уголь и невыносимо печальные глаза.
– Это мы вам звонили, – сказал Удалов.
– Да-да, я поняла, – произнесла вдова безвольным и безучастным голосом. – Проходите, пожалуйста.
Она черной бесплотной тенью скользнула в комнату.
Фотографии на стене. Супруги Крамаренко в лесу. Они же на море. Еще снимок: улица, много людей, на переднем плане – Крамаренко. Напоминание о прошлом. Впереди – уже ничего. Это все, что успели прожить вместе.
– Как это случилось? – спросил Удалов.
Он спрашивал, как погиб ее муж, и это было бестактно и даже жестоко, но он иногда бывал жесток и не стыдился этого потом – так было нужно.
– Сашу застрелили. Здесь, прямо в доме. Он вошел в подъезд, и возле лифта, наверное, его поджидали.
– Кто?
– Не знаю. Милиция ищет, но такие случаи безнадежны, мне сразу сказали.
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Нет.
– И ничего такого не можете вспомнить, из-за чего кто-то мог решиться на убийство?
– Ничего, – сказала вдова и заплакала.
У нее сейчас было некрасивое лицо. Совсем не такое, как на фотоснимках. Несчастье уродует – и душу и лик.
– Где он работал? – спросил Удалов.
– В одной фирме. Торговля видеотехникой, что-то вроде этого, – ответила сквозь слезы Крамаренко.
– Кем?
– Охранником. Я же уже рассказывала об этом.
Она, наверное, приняла гостей за сотрудников милиции.
– Мы не из милиции, – сказал Удалов.
Крамаренко подняла залитое слезами лицо.
– Мы работаем в организации, в которой когда-то работал и ваш Александр. Вы знаете, кем он был раньше?
– Он служил в какой-то спецгруппе. Он почти ничего мне не рассказывал.
– Мы его коллеги, – сказал Удалов. – Совсем недавно встречались с ним, и вдруг – эта нелепая смерть.
Крамаренко опять заплакала. Удалов замолчал и долго рассматривал фотографии на стене.
– Извините, – сказала вдова. – Мне так тяжело…
– У него были какие-либо неприятности в последнее время?
– Я не поняла.
– На работе у него все было нормально?
– Да.
– Он не говорил, что там стало опасно, что у них могут быть осложнения?
– Нет.
– Ему кто-нибудь звонил домой? Или, может быть, он с кем-нибудь встречался?
– Встречался.
– С кем? – вскинулся Удалов.
– С людьми из той самой спецгруппы.
– А-а, понятно, – протянул Удалов. – Еще были какие-нибудь встречи?
– Нет.
– Вы так уверенно говорите…
– Саша всегда мне рассказывал, кого видел, с кем встречался.
– Вы когда-нибудь слышали от него такую фамилию – Воронцов?
– Нет.
– А Кочемасов?
– Нет.
– Когда вы с ним познакомились?
– Примерно год назад.
– Он тогда еще служил в спецгруппе?
– Нет. Он уже перешел в охрану фирмы, где и работал до последнего дня.
Так и должно было быть. В том, первом, составе "Антитеррора" тоже, наверное, бойцам запрещали вступать в брак.
– Я бы могла угостить вас чаем.
– Спасибо, не откажемся.
Крамаренко вышла из комнаты.
– На работе у него все было нормально, он ни с кем, кроме нас, не встречался, ни с кем не беседовал по телефону, – негромко произнес Удалов, словно подводя итог. – Его убили из-за причастности к делу Воронцова. Из-за того, Андрей, что мы его фамилию назвали Аникину.
Дружинин опешил. Сидел и молча смотрел на командира. И способность говорить к нему вернулась лишь спустя некоторое время.
– Вы думаете, что в комиссии Аникина есть кто-то, кому была выгодна смерть Крамаренко?
– Нет, это чушь, конечно, – невесело усмехнулся Удалов. – Я о другом говорю, Андрей. Когда ты разговаривал с Аникиным, телевизионщики все снимали. А потом все это показали по телевизору, на всю страну. Тот, кому это было нужно, увидел и запомнил. И поспешил сделать выводы.
Удалов вздохнул, поднялся со стула и прошелся по комнате.
– Напрасно мы такой шум подняли, – сказал он, остановившись перед фотографиями и задумчиво их разглядывая. – Надо было поосторожнее. Гибель Крамаренко на нашей совести. – Он подумал и поправился: – На моей. Теперь информацией не делиться! Никакой и ни с кем!
– И даже с Аникиным?
Удалов помолчал.
– Даже с Аникиным! – решил он. – Его комиссия сейчас у всех на виду, и те, кто заинтересован в том, чтобы похоронить дело Воронцова, весьма внимательно, наверное, приглядываются к ее деятельности. Могут подослать к ним своего человека или техническими средствами записывать и снимать информацию – мало ли способов! Зачем же мы будем их снабжать фактами и именами? Про Крамаренко только успели упомянуть – и вот тебе результат. Теперь будем тихо себя вести, Андрей.
Удалов вдруг осекся и подошел поближе к одной из фотографий. В эту минуту в комнату вошла вдова Крамаренко.
– Что это у него? – спросил Удалов и показал на снимок пальцем.
На фотографии супруги Крамаренко в купальных костюмах стояли по колено в воде и щурились от ослепительно яркого южного солнца.
Вдова всмотрелась и сказала со вздохом:
– Это у него шрам от раны.
– От раны? – обернулся Удалов. – Где он был ранен? На службе?
– Нет, это у него с самого детства. Он детдомовский, там ведь дети без присмотра. Как-то мальчишки затеяли игру в мушкетеров, и Сашу кто-то из ребят поранил железным прутом.
– Это он сам вам рассказал?
– Да.
– А что за детдом?
– В Твери. Тогда город еще Калинином назывался.
– Понятно, – сказал Удалов и вернулся к столу. – Кстати, Саша вам когда-нибудь показывал значок? Красивый такой, переливается…
– "Антитеррор"? – уточнила Крамаренко.
Удалов внимательно на нее взглянул:
– Вы видели его?
– Да, Саша показывал.
– А где он сейчас, этот значок?
Вдова задумалась.
– А его нет, – сказала она несколько растерянно после паузы. – Саша его всегда носил с собой, и в тот день… – Запнулась. Значит, в день убийства. – В тот день… когда Саша погиб… он тоже, наверное, был с ним. Мне его вещи вернули – деньги, часы, – но значка не было.
Похоже, она только сейчас вспомнила о значке.
– Может быть, все-таки где-то дома? – спросил Удалов.
– Нет. – Крамаренко печально качнула головой.
Они еще продолжали беседу, но Дружинин уже видел, что разговор стремительно катится к финалу. Удалов явно думал о чем-то своем и иногда даже отвечал невпопад. И в машине, когда они возвращались на базу, был задумчив и молчалив.
На город опускалась ночь. Остановились перед светофором, который залил капот их машины кроваво-красным светом.
– У него очень интересное ранение, – сказал задумчиво Удалов, и Дружинин понял, что речь идет о Крамаренко, о том самом снимке, где море и яркое солнце. – Очень характерное.
Он повернул голову и посмотрел на Дружинина.
– Огнестрельное. Я таких насмотрелся в своей жизни, уж ты мне поверь.
Светофор перемигнулся на зеленый. Удалов тронул машину с места.
– Ты съезди завтра в Тверь, Андрей. Поговори с детдомовскими воспитателями. Не верю я, что Крамаренко прутом проткнули. Что-то здесь не то.
Глава 19
У Дружинина с собой не было никаких документов, только голографический значок бойца "Антитеррора". Его он и показал заведующей детским домом. Показал и тут же спрятал в карман. Женщина вряд ли что-то успела там разобрать.
– Я не отниму у вас слишком много времени, – сказал Дружинин.
Заведующая с готовностью кивнула. Наверное, она так и не поняла, кто перед ней, и на всякий случай приготовилась к худшему. Дружинин решил пока ее не разубеждать.
– Вы давно здесь работаете? – осведомился он.
– Восемнадцать лет.
– И все восемнадцать – заведующей?
– Нет, конечно. Сначала воспитателем, затем завучем и только уж потом…
– Понятно, – сказал Дружинин.
Восемнадцать лет работы в этом детдоме – как раз то, что нужно. Наверняка она еще помнит Крамаренко.
– Беспокойная работа, да? – спросил Дружинин.
– Работа как работа. Если любишь детей – тогда и не в тягость. Они ведь становятся как свои, родные. У вас есть дети?
– Нет.
Заведующая посмотрела на него почти сочувственно, но в глазах читалась настороженность – что за гость такой странный, с какого боку к нему подойти и чего вообще можно от него ожидать.
– Меня интересует Саша Крамаренко, ваш воспитанник.
– Крамаренко? – нахмурилась, вспоминая, заведующая. – Нет у нас такого.
– Конечно, нет, – подтвердил Дружинин. – Он взрослый уже. А вырос в вашем детдоме.
– Возможно.
– Вы не помните такой фамилии?
– Если честно – нет. Когда он здесь воспитывался?
– Лет семь или восемь назад. Нет, скорее десять.
Десять – это уж точно. Десять лет назад Крамаренко был здесь.
– Не помню.
– А кто может помнить?
– Даже не знаю. А что, случилось что-то?
Теперь в ее глазах было явное беспокойство, она пыталась угадать, кем является сидящий перед ней человек.
– Он что-то натворил, да?
– Ничего особенного. Так кто бы мог его помнить?
– Надо точно установить, когда он проживал у нас, тогда найдем воспитателей, кого-нибудь из учителей.
– У вас здесь же и школа?
– Да. Контингент трудный, так что мы решили – пусть учатся здесь, в этих же стенах. Вы позволите, я распоряжусь?
– О чем?
– Чтобы подобрали данные по этому мальчику. Как его фамилия, вы говорите?
– Крамаренко Александр.
Заведующая вызвала завуча. Пока они разговаривали, Дружинин смотрел в окно. Завуч косила в его сторону настороженным взглядом – беспокойство заведующей передалось и ей.
– Это займет минут пять, не больше, – пообещала заведующая, когда завуч ушла. – Так в чем он провинился?
– Ни в чем, – пожал плечами Дружинин.
– Если человек ничем не отличился – им и не интересуются, – сказала мудрая заведующая и вздохнула. – Знаете, что бы с ними ни приключилось, почти всегда сами они виноваты меньше всего.
– Вот как?
– Конечно. Все они – либо сироты, либо покинуты родителями. Обделены едва ли не с рождения. Вот и случаются у них отклонения чаще, чем у их благополучных сверстников.
– Я сам детдомовский, – признался Дружинин.
– Правда? – искренне удивилась заведующая. – В каком детдоме воспитывались?
– В Перми.
– Вспоминается?
– Конечно.
Заведующая заметно повеселела. Теперь она уже не ждала неприятностей.
– У нас скоро обед, – сказала она. – Отобедаете с нами? Заодно посмотрите, чем мы потчуем воспитанников.
– Нет, спасибо. У меня очень мало времени.
Вошла завуч.
– Что там у вас, Лидия Андреевна? – спросила у нее заведующая.
– Не было у нас такого воспитанника.
– Не может быть! – вырвалось у Дружинина. – Ну, не десять лет назад. Может быть, двенадцать. Или восемь.
– Я просмотрела документы за десять лет, год за годом. Крамаренко нет. Да я и сама не помню воспитанника с такой фамилией, если честно.
– А вы давно здесь работаете?
– Четырнадцать лет.
– Так вспомните! – попросил Дружинин, глядя на женщину так, словно хотел ее загипнотизировать. – Крамаренко. Саша. Ваш воспитанник. Однажды, когда он играл в мушкетеров, ему металлическим прутом проткнули вот здесь, – Дружинин показал рукой на себе.
Завуч даже замахала руками:
– Что вы такое говорите! Ни разу у нас подобного не случалось! Чтоб кого-то проткнули прутом! Боже упаси!
– Ну как же, – проявил настойчивость Дружинин. – Ведь было такое, я даже видел фотографию. Вы должны это помнить.
И обернулся за поддержкой к заведующей. Та покачала головой:
– Нет, такое мы бы помнили. Это же настоящее ЧП. Если бы у нас такое случилось – был бы скандал. Наверное, все же он не наш воспитанник, этот Крамаренко.
Дружинин потянулся к телефону. Обе женщины следили за ним внимательно и настороженно.
– Федор Иванович? Это я, Дружинин. Надо проследить, чтобы его не кремировали!
– Кого, Андрей?
– Крамаренко! Он не воспитывался в детском доме в Твери! Здесь вообще не помнят такого человека! Значит, и рана в его груди действительно огнестрельная!
Глава 20
Удалов выглядел уставшим. Сидя в кресле, вытянул ноги и положил их на стул. Дружинин сидел рядом, теребя в руках свернутую трубкой газету.
– С его огнестрельной раной все ясно, Андрей. Он ее получил в "Антитерроре".
– Он же говорил…
– Он это жене своей говорил, Андрей. Чтоб без подробностей и чтоб это ей не показалось слишком страшно – потому и соврал про детдом. Кстати, – вспомнил Удалов, – с этим детдомом какая-то чепуха получается. Я просмотрел бумаги, которые остались после Крамаренко: получается, что он действительно из детдомовских.
– А там о нем даже упоминаний нет. Может, другой какой-то детдом, не тверской?
– В том-то и дело, что тверской. Нестыковочка. Ты понял?
– Пока нет.
– И я, – невесело засмеялся Удалов. – Получается так, что он вроде бы ниоткуда взялся. Вот чудеса.
Он вздохнул.
– Его действительно готовили к кремации. Хорошо еще, мы успели – снимочки сделали, отпечатки пальцев сняли.
– Зачем?
– На всякий случай. Кстати, медэксперты подтвердили, что рана у него в груди огнестрельная. И на щеке – тоже след от пули.
– На щеке? – нахмурился Дружинин, вспоминая.
– Ну помнишь, он еще рассказывал, что он потому и в живых остался, что его ранили в щеку на задании и он из-за этого не полетел в Африку, где вся их группа погибла.
– Да, припоминаю теперь, – пробормотал Дружинин. – Вот бы у его жены про этот след на щеке спросить.
– А-а, брось, Андрей. Он все от нее скрывал, как я понимаю. Немногословный был парень.
Удалов прикрыл глаза.
– Я могу идти, Федор Иванович?
– Иди, Андрей, – ответил Удалов и, помедлив, добавил: – А Шаповал-то подал рапорт об уходе.
– Отпустите? – осведомился Дружинин.
– Не имею права удерживать.
Дружинин вышел из кабинета. Шаповала он разыскал в спортзале.
– Тренируешься? Тебе оно теперь вроде ни к чему.
– Почему? – удивился Шаповал.
– Так ведь уходишь.
– Ухожу, – спокойно подтвердил Шаповал.
– А мне почему не сказал?
– Я тебе говорил.
– Я подумал – ты не всерьез.
– А я всерьез. Это ты слушал вполуха.
– Причина какая?
– И это говорил.
– В самом деле Светлана?
– Да, – ответил Шаповал и посмотрел внимательно на друга. – Ты ведь говорил, что не против.
– Это вам решать. Тебе и Светлане. Ты с ней переписываешься?
– Да.
– И уже все решили между собой? – ревниво спросил Дружинин.
Шаповал рассмеялся:
– И об этом, Андрюха, я тебе говорил. Она пока даже не догадывается о моих планах.
Дружинин опешил.
– Так куда же ты уходишь, Толик, если еще ничего не решено?
– За свое счастье надо бороться, – наставительно произнес Шаповал. – Если я буду здесь, за забором, сидеть, мне счастья в жизни не видать.
– Отчаянный парень, – признал Дружинин.
– Да, этого у меня не отнять.
– И трепло.
– И это бывает.
– А самомнения – на десятерых хватит.
– Вот-вот.
Шаповал пребывал в благодушном настроении и, похоже, был готов простить другу любую критику.
– У тебя уже чемоданное настроение.
– Да, Андрей. Еще недельку мои бумаги походят по инстанциям – и я вольная птица.
– На свадьбу-то пригласишь?
Шаповал засмеялся и обнял друга.
– Ну что ты? – сказал он. – Что ты, в самом-то деле?
– Просто жаль расставаться с тобой, – признался Дружинин. – Потому и психую.
Они всегда были вместе – на тренировках, на отдыхе и в деле.
– Прости меня, – сказал Шаповал. – Я, наверное, жуткий эгоист.
– Я уже не сержусь, потому что это просто невозможно. У тебя, Толян, такие глаза…
– Какие? – спросил Шаповал.
– Счастливые, Толик. Черт побери, как бы я хотел, чтобы у вас со Светкой все было хорошо.
Глава 21
Вечером Дружинин позвонил вдове Крамаренко.
– Мы приходили к вам недавно, – напомнил он.
– Да, я вас помню.
– Вы рассказывали о том, что Саша воспитывался в детдоме.
– В Твери, – подтвердила Крамаренко.
– Точно, в Твери. И он говорил вам, что его когда-то ранили металлическим прутом.
– Да.
– Он когда-нибудь рассказывал подробности этого происшествия?
– Нет.
– Но что-то все-таки упоминал?
– Они играли в мушкетеров. У кого-то была палка вместо шпаги, у кого-то прут металлический. Вот таким прутом ему и досталось.
– Сколько ему тогда было лет?
– Не знаю точно. Наверное, двенадцать или тринадцать.
– А фамилию своего обидчика он вам называл?
– Нет, никогда.
– И еще у меня вопрос. Вы, разумеется, видели шрам у него на щеке.
– Видела, конечно.
– Этот шрам – он уже при вас появился?
– Нет, еще до нашего с ним знакомства.
Ну естественно. Дружинин в этом нисколько не сомневался.
– Наверное, тоже в детдоме пострадал? – осторожно спросил он.
– Нет, не в детдоме.
– А когда? – насторожился Дружинин.
– Когда он работал в этой своей организации.
– Которая торгует видеотехникой?
– Нет, в спецгруппе, после которой у него остался тот красивый значок.
– Он рассказывал вам подробности о своей службе?
– Никогда. Один раз только у нас с ним был разговор об этом шраме.
– И что же он вам рассказал?