– Слушайте, любезный. – Гарамов посмотрел на бортмеханика. – Вы что, особо любознательный? "Как это мне удалось"… А как вам удалось плюхнуться на пляж без капли бензина? Запомните и передайте остальным: по званиям друг друга не называть, со словами "товарищ" не обращаться, и вообще вести себя так, чтобы нельзя было понять, что это советский самолет. И не задавать глупых вопросов.
– Извините, товарищ капитан. Понял.
– "Понял"… Скажите лучше, медсестра перевязку закончила?
– Закончила. – Бортмеханик задрал голову, вместе с солдатом изучая пробоины. По его лицу было ясно, что он наконец занялся любимым делом.
– Давно?
– Давно. Ждем, когда она табачок принесет. Ну и ну. Заплатки три придется ставить.
Подошел Бунчиков, и он кивнул ему:
– Скажите солдатам, что это бортмеханик и они должны строго выполнять все его указания. Вас же попрошу переводить.
– Слушаюсь, господин Гарамов.
Бунчиков пошел к машине, а он придвинулся к бортмеханику, который и в ус не дул:
– При чем тут табачок?
Бортмеханик с неохотой оторвался от осмотра.
– Как при чем? Она же за куревом пошла. А вы разве ее не видели?
– Вы хотите сказать – медсестры нет на борту? – Гарамов почувствовал, как все в нем переворачивается.
Бортмеханик явно испугался, но совершенно не понимал, в чем дело.
– Н-нет.
– Давно она ушла?
– Минут двадцать.
Он попытался успокоиться. Может быть, бортмеханик здесь ни при чем.
– Что, по своей инициативе?
– Мы попросили.
– Да вы что здесь, с ума посходили, что ли? – Он подступил вплотную к побледневшему механику. – За "куревом"… Я же строго-настрого всем приказал: с борта самолета не отлучаться.
Стоя у окна чуть спрятавшись за занавеской, Мэй Ин смотрела на стоявший вдали самолет, на развернутые веером машины и на копошащихся там людей с холодной ненавистью. Да, она не зря ревновала, а теперь еще и поняла, что вчерашнее предчувствие не обмануло ее. Эти деловито копошащиеся фигурки, окрашенный в защитную краску громоздкий самолет – все вместе говорит ей сейчас об одном: он улетает, уходит, растворяется, оставляет ее одну в этом мире, преданную, любящую, не представляющую себе без него жизни. Он не сказал ей ни слова об отлете и о том, зачем здесь самолет, но ведь она все понимает и так. Что-то происходит, кто-то исчезает, появляется и переодевается, но это ее не может сбить с толку. Не собьет ни эта русская, ни ее поклонник в форме официанта. Ничему нельзя верить, если это связано с ним, ее возлюбленным. Все, что рядом с ним, имеет двойной смысл, она это понимает ясно. Ему это нужно, в этом его работа, он связан со вторым отделом, и этим все объясняется. А во всем остальном, она чувствует, он искренен с ней, и Мэй Ин доверяет каждому его слову и взгляду. Она знает, например, что ее возлюбленный – один из богатейших людей Японии, хотя и скрывает это. Значит, так ему нужно. Узнав Исидзиму Кэндзи, Мэй Ин давно поняла: она должна смириться. Пусть он связан со вторым отделом, но ей никогда не казалось, что он от нее что-то скрывает. Наоборот, всегда был одинаков с ней: он вежлив и сдержан, находчив и остроумен. И только иногда – она ясно видела это – он был беззащитен перед ней, как маленький ребенок. И вот сейчас, когда он исчезает, растворяется, она должна решить, что ей делать. Должна потому, что чувствует: сейчас решается – жить ей или умереть. Но что? Кинуться к нему? Упасть на колени? Попросить, чтобы он сжалился? Умолить его, чтобы он не исчезал, чтобы взял с собой? Какое было бы счастье, если бы он, услышав ее мольбу, кивнул и сказал так, как умеет только он: "Мэй Ин. Ну конечно. Ты же у меня самая лучшая в мире". Но это маловероятно, было бы слишком прекрасно. А что, если он этого не скажет? Может быть, сделать что-то еще? Нарушить молчаливый обет и в первый раз спросить у него: "Возлюбленный мой, ты хочешь куда-то улететь? Куда? Может быть, я что-то могу сделать? В конце концов я могу позвонить отцу. У него большие связи, он в приятельских отношениях с самим господином Отодзо. Достаточно только, чтобы главнокомандующий снял трубку, будут разрешены все вопросы". Ах, если бы она могла так сказать. А если… Мэй Ин почувствовала, как при мысли об этом у нее темнеет в глазах и она близка к обмороку: вдруг он уедет, но не один, а с кем-то? С одной из девушек отеля? С той, которая нравится ему больше, чем она? Нет. Нет. Не может быть. Не может потому, что это было бы слишком жестоко. Ну а если это так, то она, Мэй Ин – Акико, проверит это и убьет сначала ее, а потом себя.
Проходя по коридору, Исидзима отметил, что сегодня уборка сделана как и всегда: все ковровые дорожки выбиты и вычищены, двери и стены протерты. Окна в коридоре и холлах распахнуты, поэтому весь первый этаж продут морским воздухом, цветы политы обильно, но в меру, а на их листьях нет пыли. Подумал: надо бы поесть. Уже около двенадцати, а он в рот еще ничего не брал. Не было времени даже глотнуть кофе. Да и сейчас надо срочно переговорить с Масу, подняться на вышку и проверить Корнева, потом поглядеть, что происходит у самолета, наскоро перекусить – и можно будет спокойно идти к Исидо.
Выйдя в большой холл, Исидзима сразу же подошел к Масу, сидящему в кресле у входа. Швейцар встал и поклонился.
– Масу!
– Да, Исидзима-сан?
– Вы окончательно распустились. Моему терпению пришел конец.
Масу поклонился ниже:
– Не понимаю, Исидзима-сан. Извините.
– Молчать! – шепотом сказал Исидзима. – Я еще не выбрал наказания: или просто пристрелить вас как собаку, или сказать своим людям, чтобы они обработали вас внизу, в подвале.
– Исидзима-сан, за что?
– Вы что, считаете, что у вас есть покровители?
– Исидзима-сан…
– Молчать. Если этот покровитель у вас и есть, он опоздает. Вы уже будете харкать кровью, когда он узнает. Вы грубейшим образом нарушили устав отеля.
Все это Исидзима говорил улыбаясь, и лицо Масу скривилось.
– Вы знаете, какое время мы сейчас переживаем?
– Исидзима-сан.
– Повторяю: вы знаете, какое время мы сейчас переживаем?
– Нет, Исидзима-сан.
– Время, когда империя напрягает последние силы в смертельной схватке.
– Исидзима-сан. Виноват.
– Вы в своем уме? Вы, простой швейцар, додумались лезть к девушке, которая может встретиться – вы представляете с кем?
– Исидзима-сан. Простите. Я искуплю.
Масу сжимает и разжимает кулаки. Нет, ему сейчас не страшно. Исидзима просто наигрывает, прикидывается. Значит, и он сам должен прикинуться.
– Не желаю ничего слушать. Молчать!
Масу застыл, будто изучая мраморную мозаику у себя под ногами.
– Выпрямитесь, Масу. Смотрите мне в глаза.
Швейцар выпрямился, Исидзима сказал раздельно и четко:
– Вы хорошо смотрели вокруг, когда находились здесь?
– Хорошо, Исидзима-сан.
– Ничего подозрительного не заметили?
– Ничего, Исидзима-сан.
Некоторое время он изучал глаза Масу. Маленькие, тупые, окруженные складками кожи, они напоминали сейчас глаза свиньи. Или он в самом деле туп как пробка, или Цутаки умеет хорошо подбирать людей. Ясно одно: изображая в разговоре с ним смертельный страх, Масу на самом деле не боится. Но почему: от тупости или оттого, что чувствует прикрытие? Какое? Кто этот человек в военной форме, который следил за русской медсестрой?
– Между прочим, тут не показывался один мой знакомый?
Масу с готовностью прищурился:
– Какой, Исидзима-сан? Рад служить.
– Одет в военную форму без погон.
– Вы хотите сказать, один из солдат, которые приехали на вездеходе?
– Нет, не один из солдат. Повторяю, человек в военной форме без погон и в офицерских сапогах. Вы не видели такого?
Масу внимательно посмотрел на Исидзиму. Покачал головой:
– Исидзима-сан, такого человека я не видел.
Делая вид, что это его не удивляет, Исидзима вздохнул:
– Ладно, что с вами сделаешь. Когда вы сменяетесь?
– Через час, Исидзима-сан.
– Хорошо. Если увидите человека этого – передайте, что я жду его у себя.
Масу поклонился:
– Будет исполнено.
Исидзима вышел к розарию, чувствуя, что солнце уже высоко. Его сразу же окатило теплой волной. Тело отозвалось на жару: рубашка взмокла, фрак будто прилип к телу. Стараясь скорей убежать от этой жары, он словно поплыл сквозь теплое марево. Слава богу, что бензин, рация и приборы уже здесь, теперь надо ждать, когда начнут перекачивать горючее. Подходя к вышке, он видел, что у самолета все как будто в порядке. Люди стоят под крылом, среди них он видит Гарамова, Бунчикова и Тамуру; сварщик уже включил горелку. В его руке, то распускаясь бледным цветком, то сужаясь, дрожала струя синего пламени.
Подойдя к вышке, он с облегчением вздохнул: от замшелых и выщербленных ветрами песчаных камней несло прохладой. Еще раз задал себе вопрос, который вертелся с утра: а не подозрительно ли быстро второй отдел выдал все, о чем запросил Исидо? Об этом должен был узнать Цутаки. Но, судя по прибывшей машине, он пока или не знает о ней, или решил ничего не предпринимать.
Вышка стояла здесь давно как напоминание о тщете людских желаний. Каменная башня с конусообразным куполом была построена задолго до закладки отеля и сначала предназначалась для маяка, но потом по каким-то причинам место для маяка уже после постройки башни перенесли ближе к Дайрену. Может быть, одинокая башня в какой-то степени повлияла потом на выбор архитекторов. Так или иначе, когда было выстроено здание и позже, когда отель обрел свое сегодняшнее назначение, вышка осталась частью местной экзотики. Исидзима знал, что отдыхающим нравится подниматься наверх по винтовой лестнице и любоваться морем.
Войдя в узкую арочную дверь, он посмотрел наверх, в пролет лестницы. На секунду его охватил блаженный холод. Дверь на смотровую площадку наверху была закрыта. Про себя он похвалил Корнева: пост организован по всем правилам. Прислушался: сначала наверху было тихо, потом размеренно скрипнула доска. Снова. Это шагает Корнев. Исидзима осторожно, на носках поднялся по крутым каменным ступеням почти до самого верха, спросил, остановившись у двери:
– Корнев, у вас все в порядке?
Скрип затих.
– Да, Исидзима-сан, – отозвался голос.
Подойдя к стене в холле второго этажа, Лим остановился. Он чувствовал, как колотится сердце, потеют и становятся липкими руки, а привычная боль в крестце стихает, становясь просто тупой и мягкой помехой, мешающей разогнуться. Середина дня, сейчас здесь никого не должно быть. Лим знал, что каждый раз, подходя сюда в поисках тайника, он может находиться в одной секунде от счастья: трогать и ощупывать пальцами стену, в любую минуту может увидеть, как ее часть поддается, превращаясь в крышку, открывающую сокровища. В тот раз, когда Лим, находясь в номере, случайно услышал, как что-то стукнуло в стене, а потом увидел в замочную скважину уходящего по коридору характерными, почти беззвучными шагами господина Исидзиму, ему показалось, что стук раздался где-то в середине стены, ближе к окну. Но Лим был опытен, пережил слишком много разочарований, чтобы доверять кажущемуся. Поэтому, узнав о тайнике, он стал проверять стену с самого низа, справа налево, от окна к коридору – сантиметр за сантиметром. Лим не торопился. Он знал, что чем медленней и тщательней будет ощупывать стену, тем вернее и ближе подойдет к осуществлению заветного желания. Стена представляла собой набор панелей из темного орехового дерева с вкрапленными в них мелкими фигурками животных и насекомых из розового и белого перламутра. Фигурки были выполнены в стиле го хуа и изображали персонажей троесловия "Саньянь". Лим давно уже заучил и помнил все девяносто четыре фигурки – от змеи, обвивающей цветок лотоса в правом нижнем углу, до обезьяны, играющей на лютне в левом верхнем. Он знал и помнил их всех – ласточек и ящериц, тигров и стрекоз, муравьев и лис, черепах и орлов, журавлей и улиток. Сейчас, подойдя к стене, Лим прежде всего постарался успокоиться, а потом на глаз определил границу участка, который был уже проверен, и принялся за работу.
Исидзима открыл дверь, вышел на площадку башни и тут же ощутил два коротких удара в переносицу и нижнюю челюсть. Все поплыло, глаза заволокло кроваво-красной пеленой. Показалось, что он на несколько секунд потерял сознание, ощущая, как кто-то быстро начал ощупывать его, тщательно проверяя все сверху донизу. Вытащил из висящей под мышкой кобуры пистолет, проверил карманы, наконец, еще раз пробежав по брюкам, стал осторожно хлопать по щекам. Преодолев слабость и дурноту, Исидзима открыл глаза, увидел чье-то расплывающееся лицо. Долго не мог понять, кто это. Почувствовал, что из носа и рта у него густо наплывами шла кровь. Чужая рука сунула ему под нос платок, прижала к нему его собственную руку. Исидзима понял, что требуется от него, и прижал платок. Кровь пошла слабей, стало легче, и он глубоко вздохнул раз, другой, третий. Увидел стоящего перед собой человека. Вгляделся. Это был Тасиро Тансу, телохранитель майора Цутаки. Контрразведчик был в белом фраке и белой манишке, в руке он держал его "Ариту-21М". Оскалившись – в глазах лейтенанта жили сейчас два чувства: ненависть и тупое удовольствие, – Тасиро тем не менее продолжал настороженно следить за Исидзимой, проверяя каждый его жест.
– Очухался?
Кровавые круги продолжали сходиться и расходиться. Но сквозь них в углу площадки Исидзима все-таки смог рассмотреть темный продолговатый предмет. Он попытался понять, что это, потом догадался – Корнев. Корнева убили, и сделал это Тасиро Тансу… Должно же ему стать легче? Должно. Собери все свои силы. Все, что в тебе есть. Здесь, в отеле, Тасиро Тансу один или нет? Исидзима хотел бы это знать. Верней всего, Тасиро здесь не один. Где-то внизу наверняка его кто-то страхует, двое или трое. А может быть, он все-таки здесь один? Он и есть тот самый – в военной форме без погон и офицерских сапогах? Правда, в отеле есть еще Масу. Но Масу не в счет, Масу обыкновенный осведомитель.
– Вы за все это ответите, – выплевывая кровь и сильней прижимая платок к носу, сказал Исидзима. – Здесь секретный объект.
– Отвечу, скотина. Поговори у меня.
Не сдаваться ему. Не плыть перед ним, не расползаться.
– Ответите по всей полноте.
– Собака. Если ты сделаешь сейчас хоть одно неосторожное движение, слышишь, хоть одно – я тут же пущу тебе пулю в живот. Понял? – Тасиро повел пальцем на курке, и Исидзима, чувствуя, что он вполне может сейчас выстрелить, сплюнул кровь:
– Понял.
Только бы догадаться – Тасиро пришел в отель один или с кем-то. Может же быть такое везение, что Тасиро один. Конечно, есть еще Масу, но у того наверняка своя задача; во всяком случае, Масу сейчас будет стоять на посту до конца смены.
– Ты все понял? Повтори!
– Понял.
– Значит, принял к сведению: если начнешь шалить, всажу пулю. Одну, не больше. Но это будет очень болезненно. Скот, ты слышишь?
– Да. – Исидзима постарался получше рассмотреть неподвижный предмет в углу смотровой площадки. Корнев. Он лежит неестественно подогнув голову и поджав под себя скрюченные руки, так, будто перед смертью пытался что-то подгрести с совершенно голого каменного пола.
– Твой кобель мертв, – поймав взгляд Исидзимы, сказал Тасиро. – Дохлятина, как все твои ублюдки. Делать с ним нечего.
Интересно, что же ему все-таки нужно? Почему он его не убил сразу? Исидзима сглотнул кровь. Тасиро Тансу ничего зря не делает. Тогда зачем все это? Надо прийти в себя и как-то расколоть его, попытаться обойти в разговоре, выяснить, один он в отеле или с кем-то. Правда, люди Цутаки щеголяют тем, что работают поодиночке, но кто его знает: прикрытие же должно быть. И Исидзима начал тянуть время. Кивнув на Корнева, он сказал:
– Вы не имели права его убивать. Этот человек назначен сюда вторым отделом.
Тасиро хохотнул, но его глаза остались верхом внимательности: он не упускал из вида ни одного движения Исидзимы.
– Вторым отделом. Что ты мелешь? Плевать я хотел на тебя и на весь твой второй отдел. Даже без этого самолета и ты и твой ублюдок генерал давно у нас вне закона. Понимаешь? Я могу раздавить тебя сейчас как клопа.
Исидзима опустил голову, чтобы сплюнуть кровь, но Тасиро дулом пистолета поднял ему подбородок:
– Ты понимаешь?
– Понимаю.
Он снял и Вацудзи, подумал Исидзима. Поэтому птицы и изменили тогда крик на несколько секунд.
– Собака! Я и без самолета русских могу перешибить тебя и оставить здесь подыхать.
– Во-первых, это не самолет русских. Во-вторых, почему вы этого не сделали?
Рискнуть? А почему бы и не рискнуть? Все равно терять нечего. Конечно, в рукопашной Тасиро силен. Но что касается извилин – он с ним еще потягается.
– Во-первых, собака, я это всегда успею сделать. Во-вторых, это самолет русских, а ты – предатель.
– Это не самолет русских. Самолет прибыл сюда по вызову генерала Исидо.
Тасиро захохотал почти беззвучно, вздрагивая краями губ. Хохотал долго. Но глаза его все время оставались спокойными. Наконец Тасиро перестал смеяться.
– Значит, ты хочешь меня убедить, что самолет прибыл по вызову японского генерала?
– По вызову японского генерала.
– Спасибо, насмешил. И девка – тоже по вызову японского генерала? И ее пистолет тоже по вызову японского генерала?
Пистолет… Конечно, медсестра могла сунуть под платье пистолет. Но это уже лучше. Разговор идет в нужную сторону. Надо сделать вид, что он одурел от боли и ничего не соображает. Если бы только удалось расколоть его.
– Собака! Откуда у нее советский пистолет? Откуда?
Исидзима сплюнул.
– Наверное, для маскировки. – И почувствовал, как дуло снова подняло ему подбородок.
– Для маскировки? А медицинские инструменты тоже для маскировки?
Исидзима покачал головой, вздохнул:
– Какие еще инструменты? Я об этом ничего не знаю.
– Простые – шприцы, зажимы…
И тут он выложил заранее приготовленную фразу:
– Не было никаких медицинских инструментов.
Тасиро снова захохотал. Он явно получал удовольствие.
– Значит, я слепой? И она макароны варила в прачечной?
Выдал себя, голубчик. Значит, Тасиро здесь один, только переоделся во фрак и лаковые туфли, которые нес с собой. А военную форму и сапоги в последний момент, перед тем как пройти на башню, снял и спрятал где-нибудь в роще. Ясно, во фраке он может передвигаться более или менее свободно и не привлекать внимания. Значит, перед окном на корточках сидел Тасиро Тансу. Он его расколол. Но от этого ему сейчас не легче. Надо ответить на новый вопрос – почему он один?
– Будешь еще врать насчет вызванного самолета?
– Что вам надо?
– Ты как говоришь, паскуда?
– Я просто спрашиваю, что вам от меня надо?