– Что касается швейцара, то я строго взыщу с него. К ней кто-нибудь еще приставал?
– Какой-то человек наблюдал в окно, как она кипятила инструменты.
– Что? В какое окно?
– В окно, выходящее на задний двор.
Окно кипятилки как раз выходит назад, к роще. Неужели это был человек Цутаки?
– Она не заметила, как выглядел этот человек?
– Заметила. Лет двадцати восьми, в военной форме без погон, в офицерских сапогах.
Люди Цутаки ходят в офицерской форме без погон, он это знает.
– Он только смотрел?
– По-моему, этого вполне достаточно.
Они подошли к машинам. Исидзима остановился, чуть не доходя до бензозаправщика у головного вездехода. Сейчас он попытался стряхнуть с себя напряжение, которое возникло, когда он услышал про человека в форме. Солдаты при их приближении вышли из машины, явно ожидая указаний.
– Хорошо, господин Гарамов, я разберусь. Эти машины вместе со специалистами по ремонту поступают в полное ваше распоряжение. У старшего группы комплект из пяти рабочих комбинезонов: я предусмотрел, что вашим людям придется выходить из самолета. Пусть они переоденутся. Само собой разумеется, что об этом никто не должен знать. Я скоро вернусь. Надеюсь, вы понимаете – пока ваши люди не наденут комбинезоны, никто не должен видеть кого-то из членов экипажа. Пока самолет будет заправляться, они могут попасть в поле зрения контрразведки, а я опасаюсь, что ее люди уже здесь.
Вика, оставив Гарамова и двинувшись по песку к самолету, старалась избавиться от страха, как ей казалось нелепого, которому было неоткуда взяться, но она тем не менее сейчас испытывала его. Проваливаясь в песке на каблуках и опустив голову, она убеждала себя, что этот страх был вызван жутким взглядом японца, наблюдавшего за ней сквозь окно. Но, убеждая себя в этом, она понимала, что за этим взглядом на самом деле стоит нечто большее; она чувствовала, даже знала, что в нем скрыто что-то ужасное. Но сейчас, приближаясь с каждым шагом к самолету, Вика, как в детстве, пыталась уговорить себя, что ничего страшного нет. Это, говорила она себе, ей померещилось, а если даже и не померещилось, то как только она войдет в самолет, оно растворится и исчезнет, скроется где-то, останется в этой местности, в этой роще.
Вика шла по песку, чувствуя, как тяжелая сумка оттягивала плечо, и ей очень хотелось обернуться, чтобы увидеть, следит ли за ней Гарамов. Она пересилила себя и, подойдя к самолету, остановилась. Открылась дверь, и второй пилот, протянув руку, взял сумку, а потом помог и ей. Чувствуя, как из-под каблуков уходят ступени трапа, Вика вспомнила слова Гарамова: "Когда подойдешь к самолету, осмотрись и скажи всем – пусть не высовываются". Сейчас все происходило наоборот: второй пилот высунулся, а она перед этим не подумала осмотреться. Забыла. Когда лейтенант втянул ее и дверь захлопнулась, Вика испытала несказанное облегчение, легкость, почти счастье. Страх тут же ушел. Она снова была в самолете, рядом стояли свои, те, кто ждал ее это время.
– Ох, ну прямо прима, – сказал штурман. – Что там слышно?
Вика устало улыбнулась. Какие они все вокруг хорошие, родные.
– Бензин привезли.
– Да ну? Не может быть.
– Как не может быть? Я сама видела. – Вика взяла сумку и встретилась взглядом с Арутюновым. – Все в порядке, Оганес Робертович. Инструменты прокипятила, можно начинать перевязку.
– Прямо так? – улыбнулся военврач.
Вика посмотрела на свое платье.
– Конечно, я сейчас переоденусь.
Она пошла к кабине. В конце пути около носилок ей пришлось, повернувшись, двигаться боком. Все, кроме лежащих без сознания, с надеждой смотрели на нее. Понимая их состояние, Вика улыбнулась каждому в отдельности. Войдя в кабину, закрыла за собой дверь. Осторожно сняла платье. Секунду полюбовалась им и положила на сиденье. Надела халат, белую шапочку. Никакого страха уже не было. Было только желание работать и вера в то, что они улетят. И еще воспоминание о Гарамове.
Вика вышла из кабины, деловито разложила салфетки, расставила емкости, лотки и стерилизаторы, в которых лежали ланцеты, зажимы всех видов, щипцы, пинцеты, ножницы. Вместе с Арутюновым начала перевязку. Военврач работал ловко и умело. Перевязку пятерых раненых они закончили быстро, и Вика видела, что теперь, после перевязки, раненым стало намного лучше. Если раньше они лежали мрачные, то теперь улыбались. Перевязав последнего раненого, Вика села около него. Этому раненому, Левашову, было около двадцати. Он лежал на спине и блаженно улыбался, глядя на Вику незамутненными карими глазами ребенка, казавшимися неестественно большими на его осунувшемся, большеносом и небритом лице. Вика кивнула ему:
– Лежи, Левашов, лежи.
– Перевязала ты меня, сестренка, и на душе стало легче. Вот только стоим, жалко.
– Стоим, потому что вынужденная посадка, – строго сказала Вика. – Скоро взлетим.
– Покурить бы. – Левашов закатил глаза. – Одну затяжечку, и все. Ничего больше не надо.
– Сейчас, Левашов, сейчас. – Вика осторожно дотянулась до его лба. Покосилась на военврача, сказала тихо: – Оганес Робертович, раненому можно покурить?
Все в самолете странно посмотрели на нее. Сначала Вика не поняла, что это значит, и спросила:
– А что, товарищ военврач?
Врач вздохнул:
– Я бы сам с удовольствием покурил.
– А что? – Она повернулась к нему.
– Мы же с ночи тут стоим. Бычков и тех не осталось, все скурили. Ты же не прихватила?
– Я как-то не сообразила.
– Там ведь есть, наверное, – не глядя на нее, тихо сказал второй пилот.
– Н-наверное.
Ей вдруг стало стыдно. Действительно, не подумала.
– Да не гоняйте вы ее! – оскалился радист. – Мужики, потерпеть не можете, что ли.
– Да мы не гоняем, – обиженно отозвался второй пилот. – Я просто к тому, что мы тут все загнемся без курева. А там должно быть. Гостиница.
Вика обвела всех взглядом. Никто не смотрел сейчас на нее, даже раненые. Вспомнила слова Гарамова: "Сиди в самолете. Никуда не выходи без меня". Тут же ощутила, как в ней снова зашевелился страх, но вместе с тем знала: выйти из самолета может только она. И Вика, пересилив себя, встала, молча прошла в кабину, сняла шапочку и халат. Осторожно надела платье. Спрятала пистолет и вышла. Бортмеханик молча открыл дверь. Вика посмотрела в сторону отеля – там не было ни одного человека, и она спрыгнула на песок. Первым делом, подумала Вика, надо найти Гарамова или эту маленькую японку с китайским именем Мэй Ин. Они должны помочь ей достать табак в этой гостинице.
Гарамова возле машины с бензином не оказалось. В ней сидели только два солдата. Увидев ее, они что-то переговорили между собой и хохотнули. Вика повернулась, чтобы пройти к главному входу, и вдруг вспомнила: швейцар! Искаженное лицо, "сису-сасу". Нет, она ни за что не пойдет туда. Помедлив и чувствуя спиной, как солдаты все еще разглядывают ее, она обогнула здание, сделала шаг – и застыла. Вплотную к ней, лицом к лицу, будто выросший из-под земли, стоял тот самый японец, который смотрел на нее в окно, когда она кипятила инструменты. Только теперь он был одет как все официанты – на нем был белый фрак и черный галстук-бабочка на белоснежной манишке. Японец стоял молча, и Вике казалось, что на его лице застыла сейчас каменная, тяжелая улыбка, которая уничтожала ее, сминала, давила к земле. Вика открыла рот, чтобы закричать, и не успела.
Закончив объезд всех дайренских ювелиров, вернувшись к себе и прочитав записку лейтенанта Итикавы, Цутаки разделся и принял душ. Потом, накинув халат, сел за стол, вызвал дежурного и, поблагодарив за записку, приказал принести поесть. Дело сегодняшнего дня, которое с утра казалось ему слишком простым и в котором как будто сталкивались сначала интересы только двух человек – его и генерала Исидо, – теперь сплеталось в довольно прихотливый узел. Узел этот состоял уже из четырех имен – его, Тасиро Тансу, директора "Хокуман-отеля" Исидзимы и того самого связного, который, как они выяснили раньше, носил деликатесы для загадочных "Яо" из Дайрена, "My" – из Харбина и "Сианга" – из Гирина. Из опрошенных сейчас ювелиров почти все подтвердили, что связной был стар и согнут; три же ювелира после соответствующего обещания вознаградить их сказали, что это был пожилой кореец, согнутый радикулитом. Если они сказали это ему – значит, о том, что кореец был "согнут радикулитом", мог узнать и Тасиро Тансу, правда, другим способом. Но Тасиро ни слова не сказал ему об этом. Почему?
Имя же директора "Хокуман-отеля" Исидзимы вплеталось в узел, потому что Цутаки знал – Исидзима богат. На "Хокуман-отель" армейское командование отпускало огромные дотации. Высший командный состав, прибывая на заслуженный отдых, не должен был знать ограничений ни в чем. Кроме того, ни для кого не было секретом, что нажитые сомнительным путем богатства высших чинов все пять лет войны много раз проходили через руки Исидзимы. Как в ту, так и в другую сторону. Его должность была идеальной для посредничества. Исидзима наверняка был богат настолько, что на личные деньги мог покупать все – от деликатесов и штатных девушек до бриллиантов. Сейчас, припоминая состав служащих "Хокуман-отеля", Цутаки вспомнил, что среди них действительно есть пожилой кореец, страдающий радикулитом.
Когда Исидзима вошел в комнату Мэй Ин, девушка стояла у раскрытого настежь окна. Оно выходило на море, и из него был виден уходящий почти к самому горизонту пляж, а чуть поодаль – самолет, у которого уже стояли бензозаправщик, машины и возились солдаты. Он вгляделся: Тамура сидит в машине, водитель и Бунчиков разворачивают шланг, рядовой-сварщик осматривает снизу баки. За этим наблюдают незнакомый ему человек в комбинезоне, скорей всего из русского экипажа, и Таранов. Он подошел ближе и встал за занавеской так, чтобы его не было видно снаружи. Мэй Ин стояла не шевелясь, будто он и не входил в комнату. Лицо ее было каменным.
– Горо сказал, что ты искала меня. Что-нибудь случилось?
Мэй Ин отвернулась.
– Мэй Ин, Масу приставал к девушке? Как это произошло?
Мэй Ин молчала, делая вид, что вглядывается в белую куролесицу прибоя.
– Мэй Ин. Дорогая. Сейчас не место для твоих переживаний. Ну? Милая моя. Ты ревнуешь? К кому?
– Ни к кому.
– Мэй Ин. Трудно мне с тобой.
– Она прокипятила инструменты и сложила их в сумку. Мы поднялись на первый этаж.
– Дальше?
– Тут этот болван Масу подскочил и начал ее уговаривать.
– Что значит "уговаривать"? Точнее.
– Вы не знаете, как пристают к женщине? Предлагал деньги, сказал, что будет ждать ее в своей комнате.
"Предлагал деньги". Что это – обычное приставание или проверка? Если проверка, то Масу мог затеять ее только по собственной инициативе. Корнев и Вацудзи не подают никаких знаков, значит, после того как самолет приземлился, Масу никак не мог видеть людей Цутаки. Правда, может быть и другое: Корнев и Вацудзи плохо смотрели, и кто-то из группы майора все-таки прошел к отелю. Что же дальше? Вероятно, заметив, как Вика с инструментами вышла из самолета, этот человек незаметно подкрался, заглянул в окно комнаты, а потом дал инструкцию Масу.
– Что ты сделала?
– Я тут же подошла к Масу и строго приказала, чтобы он немедленно прекратил приставания.
– Он их прекратил?
– Тут же. Отошел и встал на свое место.
– Как вела себя при этом девушка?
– Испугалась. Но я успокоила ее.
– Потом?
– Потом мы прошли в комнату официантов. Там сидел господин Гарамов.
– Подожди. Перед этим больше ничего подозрительного ты не заметила?
– А что я должна была заметить?
– Вспомни, когда Фэй Лай кипятила инструменты, никто не заглядывал в окно?
– Никто.
– Ты уверена?
– Уверена. Правда… – Мэй Ин запнулась.
– Что "правда"?
– Правда, я один раз вышла из комнаты. Но не надолго, всего на минуту.
Ясно. Этот человек не хотел, чтобы его видела Мэй Ин. А русскую он не боялся.
– Хорошо, Мэй Ин. Вспомни, когда вы вошли в комнату официантов, все было спокойно? Новый официант сидел один?
– Господин Гарамов сидел один. Девушка, войдя, хотела что-то ему сказать, но он вдруг вскочил, вытолкал ее в коридор и стал что-то шептать на ухо.
– Ты не слышала что?
– Нет. Он говорил по-русски, и очень тихо.
– А что она хотела ему сказать, когда выходила, ты поняла?
– Нет, не поняла. Она только открыла рот, и он тут же вскочил.
– Может быть, ты все-таки вспомнишь?
– По-моему, она хотела как-то его назвать.
"Как-то его назвать". Ну и что? Пусть даже назвала бы. Чего же испугался Гарамов? Бунчикова? Да, наверное. Он понял, что кто-то сидит в задней комнате, еще тогда, когда вошел в дежурку. Выходит, раз Гарамов боится обнаружить себя, значит, он верит в его план. Значит, верит и самому Исидзиме. Если бы только все удалось, подумал он. Выяснить бы, кто сидел у окна в военной форме без погон, – тогда вообще все было бы просто.
– Фэй Лай не выходила из самолета?
– Нет.
– Ты уверена?
– Пока я стояла здесь, я ее не видела.
– Вот что, Мэй Ин. Я сейчас пойду к самолету, а ты проследи, не выйдет ли оттуда Фэй Лай. Если она выйдет, делай то, что уже делала раньше. Я не хочу, чтобы у меня были с этой девушкой неприятности. И не ревнуй. Слышишь, Мэй Ин?
Мэй Ин отвернулась.
– Мэй Ин, ты слышишь, что я говорю?
Мэй Ин кивнула не поворачиваясь.
– Уверяю тебя, у меня нет никаких отношений ни с девушками, ни тем более с Фэй Лай. Ты же сама видела – я познакомился с ней при тебе.
Мэй Ин молчала, опустив голову. Нет, это когда-нибудь выведет его из себя.
– Мэй Ин. Повернись ко мне. Я приказываю тебе – повернись. Ну?
Она медленно повернулась, глядя под ноги.
– Подойди ко мне. Встань, чтобы снаружи тебя не видели.
Мэй Ин зашла за занавеску, подошла к нему вплотную, но глаз так и не подняла. Он попытался поднять ее голову, но она вырвалась.
– Мэй Ин. Ты меня очень расстраиваешь.
Она упорно молчала, отвернувшись.
– Ты все поняла, Мэй Ин?
– Да, Исидзима-сан. Я все поняла.
Гарамов положил на колени сверток с комбинезонами и впервые почувствовал, что отчаянное напряжение, связанное с почти стопроцентной возможностью смерти или плена для всего экипажа, спало. Нет, он еще не верит, что они могут не только взлететь, но и долететь к своим. Но он почти допустил такую невероятную возможность – возможность подняться в воздух. И эта надежда возникла в нем сейчас впервые. Впервые после того, как их "Дуглас" был обстрелян в ночном небе. Ясно, что Исидзима ведет какую-то двойную игру. Пусть так, сейчас это обстоятельство его нисколько не смущает. Пока – хотя он даже еще не понимает, что будет делать и как действовать, когда самолет поднимется в воздух, – у него нет никакого сомнения, что Исидзима кровно заинтересован в том, чтобы попасть на их самолет и взлететь вместе с ними. Что будет дальше? Исидзима посадит на самолет своих людей? Пусть. А дальше? Сам же Исидзима и будет первой гарантией того, что они улетят. А там, в воздухе, у него с Исидзимой будет другой разговор. Гарамов покосился на Бунчикова: с семеновцем, который был к нему приставлен, он уже перекинулся парой слов, когда сидел в дежурке. Себе на уме, жилист, похож на хорошего хозяина, наверное, из казаков. Бунчиков осторожно тронул пальцем висячие черные усы:
– Что прикажете, господин Гарамов?
Второй официант, японец, сидит молча, не обращая на них никакого внимания. Ведет себя так, будто ничего не знает. Кажется, новичок. Гарамов понял это тогда, когда Хиноки с Исидзимой вошли в дежурку.
– Подъедем к самолету, – негромко сказал Гарамов.
Бунчиков повернулся к водителю, передал ему по-японски просьбу Гарамова.
Кивнув, водитель тронул ручку скорости. Машины стали разворачиваться. Почему же так странно ведет себя этот второй официант, Хиноки? Очень похоже, что он раньше не знал Бунчикова. A в каких случаях люди ведут себя так? Они что – враги? Поссорились? Или из разных группировок? Значит, Хиноки внедрен? Пожалуй, это ближе всего к истине. Только для чего? Неясно, но, кажется, это так.
– Прикажите им не подъезжать вплотную. Пусть остановится метров за двадцать до самолета, и начнем сгружать.
Бунчиков кивнул и бросил водителю:
– Остановитесь, не доезжая самолета.
Вездеход развернулся и медленно двинулся по узкой полосе песка. Они проехали мимо розария, чуть не задев бортом растущие с краю кусты роз. Миновали причал с катерами, вышку. Когда до самолета оставалось метров двадцать, Бунчиков тронул водителя за плечо: вездеход встал, зарывшись колесами в песок. Захрипев, остановился сзади бензовоз. Бунчиков прикинул расстояние до самолета, покачал головой:
– Пожалуй, лучше подъехать ближе, господин Гарамов. Как вы считаете?
– А вы как считаете? – спросил он, глядя на Хиноки.
Тот пожал плечами.
– Подождите меня здесь. Я сейчас вернусь.
Подойдя к самолету, он незаметно оглядел рощу. Там сейчас как будто никого не было. Дверь уже открывалась, и он встал на нижнюю ступеньку трапа. За дверью сидели на корточках штурман и бортмеханик.
– Капитан, не высовывайтесь. Держите сверток, здесь комбинезоны.
Бортмеханик ловко подхватил сверток.
– Какие еще комбинезоны?
– Обыкновенные. Пусть весь экипаж переоденется.
– И военврач? – спросил штурман.
– Военврач тоже. Японцы не должны видеть ни советскую форму, ни раненых.
– Ясно.
– Младший лейтенант, кто из экипажа нужен здесь внизу, чтобы начать заправку? Вас достаточно?
– Вполне.
– Тогда переодевайтесь первым, при этом не забудьте закрыть двери. Быстро вылезайте вниз – начинаем ремонт и заправку. Когда спуститесь, без меня ни на какие вопросы не отвечать. А вы, штурман, передайте экипажу: демаскировка смерти подобна.
Вернувшись к машине, Гарамов показал водителю вездехода: подъезжайте. Пока машины, трудно разбрасывая песок, брали с места, пока подъезжали, пока медленно разворачивались, сзади подошел бортмеханик. Сказал на ухо:
– Солдаты – кто?
Капрал остановил машину, вытащил бухту резинового шланга.
– Бунчиков, помогите! – крикнул Гарамов. Шепнул: – Один водитель, другой, вот этот, пожилой – сварщик. Покажите ему, как заделать бензобак.
– Попробую.
Рядовой уже спрыгнул, подошел под крыло, задрал голову.
– Чего это они для нас? – тихо сказал бортмеханик. – Зачем стараются?
– Ничего. Вызваны по приказу японского генерала.
– Как это вам удалось?