Эта книга продолжает популярную серию "БЕСТСЕЛЛЕРЫ ГОЛЛИВУДА", в которую вошли получившие мировую известность лучшие произведения в жанрах детектив, фантастика, мистика, приключения, авантюрный и любовный роман, одновременно ставшие литературной основой либо созданные по мотивам самых популярных кино- и видеофильмов.
В книге два романа:
"НА ЛИНИИ ОГНЯ" Макса Аллана Коллинза по оригинальному сценарию Джеффа Магуайра:
"На линии огня" - потрясающая история об охотнике и добыче. Причем герои романа - агент Секретной службы Фрэнк Хорриган и загадочный убийца Митчел Лири - попеременно оказываются то в роли преследователя, то преследуемого. Оба они втянуты в жесткую и интригующую игру, цена которой - жизнь президента США.
(Одноименный фильм стал одним из кассовых рекордсменов Америки 1993 года. Режиссер Вольфганг Петерсен, в главных ролях Клинт Иствуд и Джон Малкович).
"СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ" Честера Хаймза:
Два крутых полицейских детектива с экзотическими именами Могильщик и Гробовщик расследуют цепь таинственных убийств. Однако, неуловимому убийце легко затеряться в дремучих дебрях Гарлема, района похоти и поножовщины, любви и смерти.
(Художественный фильм "Слепой с пистолетом" вышел на экраны США в 1972 году).
Содержание:
-
Макс Аллан Коллинз - НА ЛИНИИ ОГНЯ 1
-
Честер Хаймc - СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ 35
-
Примечания 72
Бестселлеры Голливуда
Макс Аллан Коллинз
НА ЛИНИИ ОГНЯ
по оригинальному сценарию
ДЖЕФФА МАГУАЙРА
Макс Аллан Коллинз
НА ЛИНИИ ОГНЯ
Джиму Хоффману, навострившему "взгляд" много лет назад.
"Если кто-нибудь пожелает посвятить свою жизнь мне, никто не волен помешать ему".
Президент Джон Ф. Кеннеди
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сон был всегда одним и тем же.
Жаркий, но прекрасный день в Далласе. Он стоит на подножке машины, следующей в эскорте сразу же за… Он нервничает - в Техасе достаточно людей ненавидят президента, а Он здесь, чуть-чуть впереди, улыбается, машет рукой, а рядом его прекрасная жена…
Президент и Первая леди. Во всем черном и белом. И он тоже.
И они движутся. Совсем как в хронике. Старый-старый документальный фильм, запечатлевший его. Вот его дело: он смотрит в толпу и ищет пустые или враждебные лица, любое подозрительное движение или звук. А потом он услышал это: внезапный подозрительный звук, но, должно быть, это была хлопушка.
Или нет?
И так же, стоя на подножке машины, он повернулся медленнее, чем в замедленной съемке, туда, к тому лимузину, в котором сидел президент - он не ранен? Боже, президент ранен!
И он замер в шоке, в столбняке. Он - агент Секретной службы Фрэнк Хорриган застыл в кадре с выпученными глазами, раскрытым ртом, а рядом страшнее, чем в фильме ужасов, медленно, прямо из головы президента извергалось маленькое кошмарное облачко из крови, мозга и кости, и только это кровавое извержение было не черно-белым, а цветным, насыщенным, ярким.
И так же, как много раз в последние десятилетия, Фрэнк Хорриган встал с постели весь в поту, задыхаясь, с широко раскрытыми глазами, полными ужаса.
И стыда.
Он слышал, что многие люди видят только черно-белые сны, но у него это был единственный черно-белый сон, и он всегда обрывался этой ужасной цветной вспышкой. Было время, когда он видел этот сон каждодневно. А теперь редко - раз в несколько месяцев.
Но, быть может, он легче справлялся с ним, когда тот был постоянен.
Он включил лампу, и свет ослепил его, подобно вспышкам фоторепортеров, толпящихся вокруг президентов, которых он охранял. На столике у его кровати стояли две фотографии, и одна из них была столь же стара, как память, всполох которой пробудил его этой ночью.
Так, словно жест мог успокоить его или вернуть к реальности, он прикоснулся к резной деревянной оправе фотографии, увеличенной копии снимка, сделанного им на пикнике в государственном парке. На фото застыли, улыбаясь, его прекрасная темноволосая жена и не менее обворожительная темноволосая дочка, которой было тогда всего пять лет. На другом снимке тоже была дочь, давно взрослая женщина, хоть и столь же милая, как ее маленькая предшественница. Рядом был ее муж Харольд. "А я здесь, - думал он, - все еще играю в полицейских и воров".
Но эта игра и была всем, что у него было. Она и еще игра на фортепьяно. Он никогда не жил прошлым.
Конечно, он мог умереть много раз, но разве то, что было - было плохо?
Он знал, что теперь он не сможет заснуть, и, как был, в одних пижамных штанах, промокших от пота, он встал: его загорелое тело выглядело одновременно и моложе и старше, чем на самом деле - подтянутое, мускулистое и испещренное шрамами, некоторые из которых оставили пули.
Но не пуля из Далласа. В тот день он остался невредим. Если б тогда пуля досталась ему, возможно, страна, безопасность которой он охранял так много лет, не утратила бы свою веру в его службу. Но в этом случае он бы не знал об этом, ибо не был бы жив.
Он вошел в маленькую жилую комнату - его небольшая квартира на улице "К" была холостяцки не прибрана, но даже в кромешной тьме Хорриган безошибочно обошел груды компакт-дисков, пластинок и музыкальных журналов, пробираясь к единственной собственности, которой он не шутя гордился - к стереокомплекту "Onkio". Он вставил альбом Майлса Дэвиса "Нечто голубое" в компакт-проигрыватель и погрузился в плещущие волны настроения музыки.
Музыка омывала его.
Он вздохнул, словно пытаясь выветрить из себя сон, и, подойдя к небольшому столику-бару, налил себе немного ирландского виски "Джеймсон". Он присел на софу у окна, легкий сентябрьский ветерок мягко, как призрак, прикасался к широким полотнам занавесок, лениво колебля их. Он выглянул на улицу, отдавшуюся неспешному дождю и ночным фонарям, играющим на ее влажной и блестящей поверхности.
Фрэнк Хорриган когда-то был красив. Он все еще был красив, как бывают красивы скалы и камнепады. Впрочем, он никогда не заботился о своей внешности. Каждый год лишь сильнее проявлял его жесткую маску: узкие прорези глаз, крутые уступы челюстей. Маска казалась абсолютно непроницаемой, и ничто не выдавало в ней ни жалости, ни сожаления. И только волосы редели, и терпение иссякало.
Раньше многие вечера он проводил в баре неподалеку от дома, где ему позволяли подолгу играть на пианино. Конечно, он делал это совершенно бесплатно. Он был не слишком хорошим музыкантом, чтобы требовать денег, но музицировать в свое удовольствие он мог, когда угодно.
Теперь, сидя в своей квартире, он понемногу потя-" гивал виски, стремясь подольше сохранить во рту аромат душистого тепла. Но допив, он не позволил себе больше ни капли. В баре было достаточно запасов, но он останавливал себя. Даже после всех этих лет он не мог забыть голос бывшей жены, произносящей столь сакраментальное слово: "Спиваешься?"
Поэтому он избавился от этой проблемы. Его работа, его долг, его место на линии огня - все это заставляло, пусть даже сжав зубы, отказаться от выпивки.
Он вернулся в спальню на кровать. Блюзовые, джазовые тона Майлса Дэвиса словно крались за ним, защищая его. И тепло виски и труба Майлса успокоили его.
Он уснул и уснул крепко. Сон больше не вернулся к нему.
В эту ночь.
Митчел Лири - Митч для друзей, тех, что еще были живы, - просто улыбался. Однако его почти полностью безволосая голова с высокими, четко прорисованными скулами и маленьким подбородком скорее напоминала ухмыляющийся череп.
Сейчас в своей, похожей на подвал, спальне, в своей квартире в старом доме, расположенном в самом неприглядном районе Вашингтона, округ Колумбия, он улыбался, приклеивая лентой фотографию президента Соединенных Штатов на стену, украшенную многочисленными портретами прежних и нынешних глав государства.
Некоторые фотографии были вырезаны из журналов и газет. Пара последних запечатлела последнее обращение президента к нации и его же, машущего рукой встречающим, когда он и Первая леди спускались по трапу из президентского самолета - Воздушных Сил № 1. Остальные были отпечатками восемь на десять с собственных фотографий, сделанных Лири из толпы, присутствовавшей на церемонии инаугурации и во время последних публичных появлений президента в ходе избирательной кампании. В конце концов, до выборов оставалось только два месяца.
Дата выборов была для Лири буквально последним сроком.
Мысль о слове "последним" заставила Лири улыбнуться шире. Он любил иронию - она вносила в жизнь разнообразие.
Вдобавок Лири расклеил или прикнопил повсюду собственноручно переписанные из газет и журналов заметки о президентских привычках и обыкновениях.
И все же нынешний президент занимал только часть настенной экспозиции Лири. Картинки, выдранные из различных книг и журналов (ему несомненно бы не поздоровилось, попади он в руки сотрудников целого ряда публичных библиотек), включали его выставку в исторический контекст.
Рядом с портретом нынешнего главы государства располагались изображения Авраама Линкольна, Джеймса А. Гарфилда, Уильяма Мак-Кинли и Джона Ф. Кеннеди.
Правда, здесь было одно важное отличие: все картинки изображали один и тот же момент - момент убийства: старинная миниатюра, на которой опрокинувшееся тело Линкольна в собственном кресле в ложе театра Форда изображено на фоне франтоватого убийцы с дымящимся пистолетом в руке; не менее древняя иллюстрация, демонстрирующая убийцу, стреляющего из револьвера в спину Джеймса А. Гарфилда; еще одна с Уильямом Мак-Кинли, отшатнувшимся назад перед безумцем, палящим из револьвера, вместо обмена приветствиями; и, наконец, выбивающаяся из общего ряда, почти современная фотография Джона Кеннеди, застреленного в своем лимузине в Далласе. Вместе с охранником, рванувшимся к нему от следующего автомобиля, и остальными ошеломленными агентами, застывшими на своих машинах.
И опять же не только президентам были посвящены многочисленные убийственные картинки, и другие павшие светила оставили свой отблеск в его коллекции. Вот ошеломленный, смертельно раненый Антон Чермак - мэр Чикаго, пристреленный на митинге в Майами вместо новоиспеченного президента Франклина Делано Рузвельта. Вот Роберт Кеннеди, опрокинутый навзничь, на кухне в отеле "Эмбассадор", с глазами, уставившимися в небо, так и не оправившимися от последнего изумления смерти. А вот и Мартин Лютер Кинг, распростертый на полу балкона в мотеле "Мемфис".
И другие лица - живые, порою даже улыбающиеся Лири, - были на этой стене: блистательный, очаровательный Джон Уилкс Бут, приснопамятный Чарльз Ги-то, легендарный непристроенный служака, прикончивший президента Гарфилда; светловолосый, большеглазый анархист Леон Золгош, замочивший Мак-Кинли; сицилиец Джузеппе Зангара, с пылким взором, густой шевелюрой, - это он всадил пулю в Антона Чермака; двойник Зангары, немигающий араб Сирхан Сирхан; и этот, неописуемый неизвестный человек из толпы, каратель Джеймс Эрл Рэй.
И, конечно же, мрачный, смущенный, уходящий в тень Ли Харви Освальд. А вместе с ним и такие, относительно славные личности, как убийца Джорджа Уоллека Артур Бремер, и этот неудачник, бедняга, так и не добивший Рейгана, Джон Хинкли. Возможно этот последний и не достоин быть включенным в этот великий заслуженный ряд, подумал Лири и нахмурил брови.
Он мгновенно заметил и знаменитого гангстера Джека Руби. И, конечно, хочешь не хочешь, но он обязан был включить в свою галерею убийцу Джона Леннона. Ублюдок! Сукин сын! Убить одного из Битлз! Битлз! Лири с удовольствием бы собственноручно включил рубильник электрического стула для этого мерзавца.
Напевая "With A Little Help From Му Friends". Лири еще раз взглянул на свою галерею. Вновь вернувшись к президенту нынешнему, он выбрал фотографию, сделанную им самим: президента, улыбающегося и машущего народу, и с неподражаемым, истинно артистическим вдохновением хранитель этого музея коснулся красным фломастером в том месте, где должно было находиться президентское сердце.
Лири опять улыбнулся. Прекрасный мазок, - думал он, - красная капелька смотрелась так, будто она была здесь всегда и на месте, так, будто она проявилась еще в растворе. Однажды, несомненно, это будет напечатано в книгах: эта фотография его изготовления, и это вдохновенное дополнение к ней.
Как главная точка в снайперском прицеле.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Хорриган отстукивал каблуками по асфальту незамысловатый ритм, не подчинявшейся ни какой-то мелодии извне, ни даже внутренней музыке. Он стоял, прислонившись к стене здания в черном торговом квартале, и ему было наплевать на угрюмые и враждебные взгляды, которыми время от времени награждала его проходящая публика. Его новый партнер опаздывал. А в том деле, на которое они шли сейчас, с теми людьми, с которыми им предстояло повстречаться, пунктуальность была просто необходима.
Хорриган посмотрел на часы, и в это мгновение медно-коричневый джип "чероки" притормозил напротив.
Извинения начались еще до того, как Хорриган успел занять переднее сиденье.
- Прости за опоздание - сказал Эл Д’Андреа. Темноволосый юный агент (он и на самом деле был юным, хоть и на третьем десятке), он был серьезен и очень красив - этакий блестящий молодой человек, того сорта, который Хорриган еще мог вынести. Как и Хорриган, Д’Андреа был небрежно, но достаточно дорого одет: в полотняный спортивный костюм и рубашку для поло от Ральфа Лорена. Это было частью их рабочей легенды. Фасон "Разгильдяи из Майами".
- Двигай, - сказал Хорриган.
Д’Андреа молчал до тех пор, пока они не добрались до верфей залива Чесапик.
- Понимаешь, Рики ужасно расстроился, - сказал Д’Андреа так жалобно, будто и сам был готов заплакать.
- Рики? Что еще за долбаный Рики?
Д’Андреа вздрогнул.
- Рики - мой сын. Ему только шесть лет и сегодня был первый день в его новой школе.
- А-а…
- А я говорил ему, что он должен быть смелей. Ты же знаешь, как трудно быть новеньким, - глядя на дорогу, он потряс головой. - Бедный мальчик был действительно не в себе.
Хорриган промолчал.
- И, к тому же, моя жена должна была уйти на работу пораньше, и я…
- Послушай, Эл, - произнес Хорриган немного нетерпеливо. - Ты работаешь со мной, и ты должен быть на месте тогда, когда должен. В нашем деле опоздать - умереть. Усвоил?
Д’Андреа кивнул: "Усвоил!"
Хорриган достал из кармана пиджака маленький черный кольт 38 калибра и подал его Д’Андреа, который нервно спрятал его у себя. Море раскинулось перед ними - сияющий голубоглазый мир, качающий дорогие игрушки богачей - яхты всех форм и размеров.
Они подъехали к пустынному причалу, у которого было пришвартовано единственное судно - великолепный, очаровательный бело-красный корабль, будто созданный для круизов и увеселений. Тем не менее, заметил бы Хорриган, вряд ли можно было сговориться об этом с его капитаном.
Два секретных агента вышли на причал, прохладный бриз колыхал полы их пиджаков. Трое мужчин поджидали их рядом с кораблем: главный из них, холеный ухоженный преуспевающий бизнесмен, в одежде от того же Ральфа Лорена, воскликнул широко улыбаясь.
- Фрэнк! Рад тебя видеть!
Его звали Пол Мендоза. Оба его спутника были под стать ему. Один - светловолосый громила по имени Джимми Хендриксон, типичный полузащитник университетской футбольной команды, которого вышибли с учебы лет десять назад, и другой - молодой испанец Рауль с тонкой черточкой усов над губой.
- Ну и как же ты поживаешь, мой друг? - спросил Мендоза Хорригана, пожимая ему руку.
- Неплохо.
- Ты немного опоздал. Мы уже начинали беспокоиться.
- А ты знаешь эту историю о Майлсе Дэвисе?
- О ком? - переспросил Мендоза.
- Великий джазовый трубач. Дьявольски забавная история. Правда, если ты спешишь….
Мендоза мягко положил руку на плечо Хорригана:
- У друзей всегда есть время для друзей. Давай, рассказывай свою историю.
Хорриган улыбнулся и сложил руки.
- Хорошо. Если ты настаиваешь. У Майлса Дэвиса был большой концерт в городе. Он как раз направлялся к залу на машине вместе со своим менеджером и попросил шофера затормозить около магазина. Через пять минут он вышел оттуда с сигаретами. Затем машина тронулась, и Дэвис попросил остановиться у другого магазина. Оттуда он вышел через пять минут с бутылкой бурбона. Только они опять поехали, как Майлс остановил машину у газетного киоска. Еще через пять минут он вернулся с новым выпуском журнала "Даун-бит". Менеджер уже нервничал и сказал: "Майлс, мы опоздаем на шоу". А Майлс ответил: "Эй, парень, я не могу опоздать на шоу. Я сам и есть шоу".
Хорриган рассмеялся над собственной шуткой, хотя остальные просто молча смотрели на него. Легкий шум волны, плещущейся о борт корабля, был единственным посторонним звуком в мире
А затем Мендоза громогласно захохотал, а за ним и остальные, и даже слегка сбитый с толку Д’Андреа.
- Ты единственный в своем роде, Фрэнк, - сказал Мендоза. - Просто единственный.
Хорриган пожал плечами: "Тем не менее, извини за опоздание. Эти сучьи дороги".
- Эта сучья жизнь, мой друг. Жизнь - прескверная сука! - Мендоза повернулся к Д’Андреа. - Эл, отойди с Раулем и Джимми на минутку. Мне нужно посекретничать с Фрэнком.
- Конечно, - сказал Д’Андреа.
Хендриксон шагнул к нему навстречу, точно собираясь обыскать его, и Д’Андреа, натужно улыбнувшись, извлек, словно в знак доверия, пистолет из своего кармана.
Мендоза нахмурился:
- "Мы же договаривались без оружия. Разве мы не друзья?."
Д’Андреа проглотил слюну и сказал:
- Это Фрэнк. Его пистолет. Его идея.
"Паренек - сама откровенность", - саркастически подумал Хорриган.
- Идите на борт, - заявил Мендоза тоном приказа.
Они поднялись по трапу друг за другом, сначала Рауль, потом Д’Андреа и последним Хендриксон, а Мендоза разочарованно посмотрел на Хорригана.
- Оружие, Фрэнк, Ты что, не веришь мне?
- Вашингтон - крутой город. Зазеваешься - и крышка.
Мендоза усмехнулся:
- Мне придется обыскать тебя, Фрэнк?
- Я безоружен. Но чувствую себя прекрасно.
Мендоза молчал.
- Ты что, не веришь мне? - немного передразнивая, спросил Хорриган.
- Ты единственный в своем роде, Фрэнк. На самом деле.
- Так где твои милые денежки, Пол? Хоть я и опоздал, это не значит, что я останусь здесь на весь день.
Мендоза провел его на борт и там, на мостике, протянул ему хрустящую стодолларовую банкноту. Хорриган извлек из кармана ювелирный окуляр и внимательно изучил фальшивку.