Следуя совету Мёллера, мы стали стучать по дверному косяку - и по прошествии того, что показалось вечностью, получили ответ, еле слышно донесшийся до нас: стук! стук! стук! Снова ударив по косяку молотком, напрягли слух. Сомнения не было: стук! стук! стук! Мы заработали как сумасшедшие, кирками и ломами, чтобы пробиться в подвал. Пот оставлял бороздки на закопченных лицах. С рук сдиралась кожа. Ногти ломались, на ладонях появлялись водяные мозоли, а мы все разбрасывали горячие, зазубренные куски раствора и кирпича.
Плутон повернулся к полицейскому, который раскачивался, сидя на корточках, и что-то бормотал.
- Иди сюда, старый легаш. Помоги копать эту яму, - крикнул он.
Поскольку ответа не последовало, гигант подошел к шупо, схватил его и без усилий поднес к яме, где мы устало работали. Старый хрыч упал к нам. Когда он поднялся, кто-то сунул ему в руки лопату и сказал:
- Шуруй, приятель!
Полицейский начал копать, и когда работа привела его в чувство, мы больше не обращали на него внимания. Первым пробился в подвал Старик. Появилась лишь узкая щель, но сквозь нее мы слышали, как детские руки в отчаянии скребут по бетонным стенам.
Старик утешающе заговорил в темноту. Но его тут же заглушил хор детских криков. Успокоить их было никак нельзя. Отверстие стало больше, и оттуда высунулась ручонка, но пришлось ударить по ней, чтобы ребенок убрал ее. Едва скрылась эта, появилась другая.
LI]теге отвернулся и закричал:
- Я с ума сойду! Мы переломаем им руки, если будем расширять пролом!
Из-за фундаментной стены послышался пронзительный женский голос, просящий воздуха, затем другой:
- Воды, воды, ради Бога, воды!
Старик, стоя на коленях, утешающе обратился к ним. Терпение его было неимоверным. Если бы не он, мы побросали бы инструменты и убежали, затыкая уши, чтобы не слышать этих безумных голосов.
Свет раннего утра с трудом проникал сквозь толстый, удушливый ковер дыма над горящим городом. Мы работали в противогазах, но едва не задыхались. Голоса наши звучали глухо, отдаленно.
Нам удалось пробить новое отверстие. Мы пытались всеми силами успокоить несчастных людей в заваленном подвале. Атмосферу ужаса во время воздушного налета можно вообразить, но только те, кто побывал под бомбами, знают, что они - не самое страшное. Самое страшное - реакция на них человеческого духа.
- Отче наш, сущий на небесах! - раздался высокий, дрожащий голос. Кирки и лопаты продолжали стучать. - И оставь нам долги наши…
Оглушительный взрыв, всплеск и поток огня. Новые раздирающие уши взрывы. Снова налет? Снова случайная бомбежку вслепую? Нет, зажигательные бомбы!
Мы плотно прижались к фундаменту того, что было некогда детским домом.
- Ибо Твое есть Царство…
- Нет, клянусь Богом, - ответил возбужденный голос Порты. - Оно принадлежит Адольфу - этой гнусной свинье!
- Помоги, Господи, помоги нам и нашим детям, - закричала молившаяся в подвале женщина. Заплакал ребенок:
- Мама, мама, что они делают? Я не хочу умирать, не хочу умирать.
- О Господи, вызволи нас, - истерически крикнула другая, и белые, холеные пальцы заскребли по краю отверстия, ломая наманикюренные ногти о бетон.
- Убери руку, моя девочка, иначе мы вас никогда не вызволим, - заревел Плутон.
Но тонкие, длинные пальцы продолжали отчаянно скрести. Порта хлестнул по ним ремнем, кожа треснула, выступили капли крови. После очередного удара они уползли из щели, словно издыхающие черви.
Новые взрывы. Вопли и брань. Бревна валились с камнями и гравием в сверкающий фосфорный дождь. Мы были замурованы со всех сторон. Полицейский, сломленный усталостью, недвижно лежал на спине. Порта небрежно поводил носком сапога по его лицу и сказал:
- Скопытился. Томми навалили больше, чем этот старый скот мог съесть.
- Ну и черт с ним, - раздраженно ответил лейтенант Хардер. - В Германии полно зверюг-полицейских. Скольких бедолаг он упрятал в тюрьму? Забудь о нем.
Мы продолжали работать изо всех сил.
Потом сильный взрыв, самый сильный на нашей памяти, сотряс под нами землю. Затем еще один, еще, еще. Мы бросились на дно ямы и прижались к земле. Это была не случайная бомбежка вслепую.
Это было начало нового налета.
Фосфор растекался по асфальту. От взрывов напалмовых бомб в воздух взлетали двадцатиметровые фонтаны огня. Пылающий фосфор хлестал по развалинам, словно ливень. Со свистом кружился смерчами огня. Самые большие бомбы буквально поднимали в воздух целые здания.
Лежавший рядом со мной Порта ободряюще подмигнул через большое стекло противогаза. Мне казалось, что мой противогаз полон пара и кипятка. Он сдавливал мне виски. От страха у меня сжало горло. "Сейчас получишь психическую травму", - пронеслось у меня в голове. Я сел. Нужно было убираться отсюда, куда угодно, только бы отсюда.
Порта ястребом набросился на меня. Удар ногой, и я снова оказался на земле. Он ударил меня еще раз, еще. Глаза его сверкали сквозь очки противогаза. Я закричал:
- Пусти меня, дай мне уйти!
Потом налет окончился. Сколько он продолжался? Час? День? Нет, всего десять - пятнадцать минут. И сотни людей были убиты. Я, танкист, получил психическую травму. Мой друг повредил мне челюсть. Один зуб был сломан. Глаз опух. Каждый нерв вопил в неистовом протесте.
Город превратился в печь с бушующим пламенем, люди с криками бежали из развалин, пылавших, как горелки газовой плиты. Живые факелы, они шатались, кружились и падали, поднимались и бежали все быстрее, быстрее. Бились, кричали, вопили, как только могут вопить люди в смертельной агонии. В одно мгновение глубокая воронка от бомбы заполнилась горящими людьми: женщинами, детьми, мужчинами в сверхъестественно освещенной пляске смерти.
Одни горели белым, другие - темно-красным пламенем. Кое-кто был охвачен тусклым желто-голубым огнем. Одни, к счастью, умирали быстро, другие кружились на месте или катались по земле, извиваясь, как змеи, пока не превращались в маленьких обугленных кукол. Однако некоторые оставались в живых.
Неизменно спокойный Старик впервые на нашей памяти потерял самообладание. Он тонко, пронзительно закричал:
- Стреляйте в них! Ради Бога, стреляйте!
И закрыл руками лицо, чтобы не видеть этого зрелища. Лейтенант Хардер выхватил из кобуры пистолет и бросил его Старику с истерическим криком:
- Стреляй сам! Я не могу!
Порта с Плутоном, не говоря ни слова, достали пистолеты и, тщательно целясь, начали стрелять.
Мы видели, как пораженные прицельными выстрелами люди падали, дергали ногами, несколько раз скребли пальцами и потом недвижно лежали, пожираемые пламенем. Это звучит жестоко. Это было жестоко. Но лучше быстрая смерть от крупнокалиберной пули, чем медленная - в чудовищном пекле. Ни у кого из них не было ни единого шанса спастись.
Из подвала разрушенного детского дома вздымались к небу крики из сотен детских глоток, крики страдающих, дрожащих детей, невинных жертв в бесславной войне, подобно которой раньше никто не мог себе представить.
Плутон, Штеге и Мёллер раз за разом заползали в темный подвал и вытаскивали их. Когда он в конце концов обрушился, вызволить удалось только четвертую часть. Плутон застрял между двумя гранитными блоками и только по счастливой случайности не оказался раздавленным. Нам пришлось высвобождать его ломами и кирками.
Мы в изнеможении повалилась на дрожавшую землю. Сорвали с голов противогазы, но смрад был до того тошнотворным, что пришлось надеть их опять. Сладковатый, всепроникающий запах трупов смешивался с кислой, удушливой вонью обугленной плоти и запахом горячей крови. Языки у нас липли к нёбу. Глаза кололо и жгло.
В воздухе летала, кружась, раскаленная черепица. Почерневшие от дыма горящие балки неслись по улицам, словно гонимые ветром осенние листья.
Мы побежали, пригибаясь, между двумя валами пламени. В одном месте громадная неразорвавшаяся бомба, зловещая посланница смерти, стояла, чернея, на фоне неба. Несколько раз нас несло по улицам поднявшимся сильным ветром. Он походил на поток воздуха из гигантского пылесоса. Мы пробирались, увязая, через болото лишенных кожи тел, сапоги скользили в превратившейся в желе кровавой плоти. Навстречу нам шел, пошатываясь, человек в коричневом мундире. Красная нарукавная повязка с черной свастикой в белом круге походила на издевательский вызов, и мы крепко сжали свои инструменты.
Лейтенант Хардер хрипло сказал:
- Нет! Этого не нужно…
Кто-то попытался дрожащей рукой остановить Порту, но безуспешно. Порта с бранью взмахнул киркой и всадил острие в грудь этого члена партии, а Бауэр расколол лопатой партийцу череп.
- Отлично, черт возьми! - выкрикнул Порта и дико захохотал.
На земле корчились в агонии люди. Раскаленные докрасна трамвайные рельсы изогнулись причудливыми узорами, поднимавшимися над горячим асфальтом. Замурованные в домах люди в безумии выпрыгивали из того, что некогда было окнами, и падали с мягким стуком на землю. Кое-кто передвигался на руках, волоча искалеченные ноги. Мужчины отталкивали цеплявшихся за них жен и детей. Люди превратились в животных. Прочь, прочь, только бы прочь. Главное было спастись самим.
Мы встречали других солдат из городка, которые юже вели спасательные работы. Со многими группами были старшие офицеры, но зачастую руководили ими фронтовые унтер-офицеры или ефрейторы. Здесь были важны только опыт и стальные нервы, а не звания. Когда мы откапывали и вытаскивали людей из обрушившихся подвалов, нам приходилось видеть жуткие сцены в горячих, смердящих помещениях, служивших им убежищами.
В один из бетонных подвалов набилось пятьсот людей. Они сидели бок о бок на полу, подтянув к подбородку колени, или лежали, подложив под голову руки. На них не было видимых повреждений, потому что они отравились угарным газом. В другом подвале десятки людей лежали друг на друге, спекшись в сплошную массу.
Вопли, всхлипы, детские крики о помощи:
- Мама, мама, где ты? Мама, у меня так болят ноги!
Голоса женщин, отчаянно зовущих своих детей - раздавленных, сгоревших, унесенных огненной бурей или ошеломленных ужасом и бесцельно бредущих по улицам. Некоторые находили своих любимых, но сотни так больше и не видели их. Бог весть, скольких втянуло в горячее дыхание гигантского пылесоса или унесло рекой беженцев, струящейся из разбомбленного города в темные поля, в неизвестность.
2
Мертвые, мертвые, только мертвые. Родители, дети, враги, друзья, сложенные в длинный ряд, усохшие и обугленные, превратившиеся в органические остатки.
Час за часом, день за днем - разгребание, отскабливание, переноска и поднимание трупа на труп. Такова работа похоронных команд.
При крике "Воздушная тревога!" дети со всех ног делали последние шаги в подвал. Сидели там, парализованные страхом, покуда адская река фосфора не добиралась до них, выжигая жизни из маленьких, корчащихся телец. Сперва быстро, потом медленнее, пока над ними не воцарялось милосердное безмолвие.
Такова война.
Те, кто разучился плакать, научились бы заново, если б им пришлось стоять рядом с собирателями трупов, солдатами-штрафниками, и наблюдать за их работой.
Furioso
Солдатам из штрафных подразделений всегда достается грязная работа - как в лагерях, так и на передовой.
Мы недавно вернулись с Восточного фронта пройти обучение на новых танках и взять пополнение. Наш полк был штрафным. Все мы пришли туда из концлагерей, тюрем, исправительных подразделений и прочих исправительных учреждений, процветавших в Тысячелетнем рейхе. Настоящими осужденными преступниками в нашем взводе были только Плутон и Бауэр.
Плутон, здоровенный докер из Гамбурга, на гражданке носивший имя Густав Эйкен, оказался в тюрьме потому, что украл грузовик муки. Он постоянно утверждал, что обвинение было ложным, но мы были убеждены в обратном. Бауэра приговорили к шести годам каторжных работ за то, что он продал на черном рынке свинью и несколько яиц.
Старик, командир нашего отделения, был самым старшим из нас. Женатым, с двумя детьми, по профессии столяром. Политические убеждения привели его на полтора года в концлагерь. Потом как ПН (политически неблагонадежный) он попал в Двадцать седьмой (штрафной) танковый полк.
Обер-ефрейтор Йозеф Порта, рослый, тощий и невероятно уродливый, постоянно говорил, что он красный. За красное знамя, установленное на куполе церкви Святого Михаила в Берлине, его отправили в концлагерь, а потом - в штрафной полк. Он был коренным берлинцем с неистощимым зарядом юмора и наглости.
Хуго Штеге, единственный из нас учившийся в университете, принимал участие в каких-то студенческих демонстрациях. Провел три года в военных тюрьмах Ораниенбурга и Торгау до того, как очутиться в мясорубке Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка.
Мёллер не пожелал отказываться от своих религиозных убеждений, из-за чего провел четыре года в Гросс-Розене, потом ему отсрочили исполнение смертного приговора с правом погибнуть в штрафном полку.
Что до меня, я, Auslandsdeutscher датско-австрийского происхождения, был осужден за дезертирство в начале войны. Мое пребывание в Ленгрисе и Фагене было недолгим, но бурным. Потом меня заклеймили как ПН и отправили в штрафной полк.
После воздушного налета мы разбились на спасательную и похоронную команды. Пять дней доставали труп за трупом из подвалов и воронок от бомб. Теперь мы входили один за другим в церковный двор и укладывали тела в большую общую могилу. Попытки опознать их почти во всех случаях были безнадежны. Огонь сделал свое дело, и большинство документов исчезло; если они не сгорели, их похитили мародеры, наплывавшие отовсюду, будто хищные рыбы. Когда эти акулы в человеческом облике попадались, их расстреливали на месте. Как ни странно, происходили они из всех классов общества.
Однажды поздно вечером мы схватили двух женщин. Заметил их Старик. Поскольку требовалось убедиться, мы спрятались и наблюдали за ними. Женщины украдкой ходили среди развалин и наклонялись над трупами, смрад которых, должно быть, вызывал спазмы даже в их желудках. Со стервятнической алчностью, явно следуя привычному шаблону, они искали ценности в карманах и сумочках. Схватив обеих, мы нашли у них тридцать часов, пятьдесят колец и другие драгоценности. Пачку денег, которые, по их утверждению, принадлежали им. У них был нож, которым они отрезали пальцы у трупов, чтобы снимать кольца. Доказательства не оставляли никаких сомнений. После нескольких истеричных криков обе признались.
Подталкивая прикладами, мы подвели их к закопченной стене и заставили повернуться к нам спинами. Стрелял им в затылок тихий Мёллер. Когда обойма пистолета опустела, Бауэр потыкал их носком сапога, дабы убедиться, что они мертвы.
- Черт возьми, какие суки! - возмутился Порта. - Держу пари, они члены партии. Эта публика ничему не дает пропасть. Я бы не удивился, если б нам приказали отрезать волосы у мертвых - у которых хоть какие-то сохранились.
Порта с Плутоном стояли в открытой могиле. Мы иодвозили трупы на мусорных тележках и сваливали им.
Через края свисали руки и ноги. Одна голова моталась над задним колесом из стороны в сторону. Рот был широко открыт, зубы оскалены, как у рычащего животного.
Старик и лейтенант Хардер собирали документы тех, у кого они сохранились. Других мы просто считали, как грузчики мешки на складе. Наши командиры составляли список за списком: столько-то мешков - столько-то мужчин и женщин.
Нам выдали шнапс, чтобы дать возможность работать с разжиженными трупами. Каждые несколько минут мы основательно прикладывались к стоявшим у старого надгробного камня большим бутылкам. Ни секунды не были трезвыми во время этой работы. Без выпивки мы бы ее не вынесли.
Какой-то прусский педант решил, что тела, найденные в одном подвале, нужно хоронить вместе. Поэтому иногда корыто или ванна оказывались заполненными черной, студенистой массой, которая некогда была людьми. Всех складывали лопатами в одну ванну. Сверху прикрепляли бирку с указанием количества находившихся там людей. Пятьдесят побывавших в фосфорной бане человек не заполняли обычную ванну до краев.
Рослый русский военнопленный, работавший с нашей командой, все время плакал. Таким страданием переполняло его количество детей. Укладывая их как можно бережнее в могилы, он причитал:
- Бедные детишки, несчастные детишки!
Если мы пытались уложить с детьми нескольких взрослых, русский выходил из себя, и в конце концов мы предоставили ему делать все по-своему. Пил он много, но казался совершенно трезвым. Он бережно расправлял им руки и ноги, укладывал на место уцелевшие волосы. С раннего утра до позднего вечера русский ухаживал за своими жуткими подопечными, и мы ему не завидовали… Старик утверждал, что не пьянел он потому, что был близок к безумию.
По счастью, с нами был Порта. Его грубоватый юмор заставлял нас забывать о скверне, с которой мы возились. Когда у крупного, толстого человека оторвалась рука, Порта пьяно захохотал и крикнул Плутону, который замер с открытым ртом, держа ее:
- Какая хватка! Хорошо, что этот господин никогда не узнает, как ты крепко пожал ему руку. - Сделал из горлышка бутылки большой глоток шнапса и продолжал: - Теперь аккуратно положи ее рядом с ним, чтобы он мог пожимать руки там, куда отправится - в раю или в аду.
Всякий раз, уложив ряд трупов, мы забрасывали его тонким слоем земли, а потом клали очередной ряд. Поскольку в общих могилах места было мало, трупы приходилось утаптывать. Выходивший из них газ смердел до небес, и Порта, неуверенно балансируя на краю могилы, кричал:
- Какой циклон из задниц! Воняет посильнее, чем ты, Плутон, когда наешься гороха. А это кое о чем говорит!
Когда могила оказывалась заполненной, мы прикрепляли наверху к столбику бирку со сведениями для тех, кто впоследствии будет устанавливать кресты и памятники.
Четыреста пятьдесят неопознанных. Семьсот неопознанных. Двести восемьдесят неопознанных. Непременно цифра. Все должно было быть в порядке. Прусские бюрократы настаивали на этом.
С течением дней трупы стали выскальзывать у нас из рук. Крысы и собаки убегали с большими кусками плоти. Нас постоянно тошнило, но приказы требовалось выполнять. Даже Порта стал подавленным и молчалй-вым. Мы рычали и бранились друг на друга, иногда возникали драки.
Раз, когда Порта собирался хоронить полуголую женщину с безобразно подтянутыми к животу ногами, он попытался распрямить их. Назревавшая буря разразилась от раздраженного вопроса Плутона:
- Какого черта попусту тратишь время? Что тебе за разница, ты не знаешь ее.
Порта в мундире, испачканном, как и у всех нас, зеленоватой слизью, пьяно нахмурился на здоровенного докера.
- Черт возьми, я делаю, что хочу, без твоего разрешения. - Громко икнул и поднял бутылку шнапса. - За тебя, погоняльщик могильщиков!