- Но ему-то, твоему подчиненному бывшему, выразили? Разберитесь срочно, - голос Владимира Филимоновича звучал так, словно он сидел сейчас в торце длинного стола и строго выговаривал одному из подчиненных.
- Разберемся, уже разбираемся, - поспешно заверил его Поляков. - У нас все на подходе, как говорится.
- А у тебя все получится? Помощь не нужна?
- Нет-нет, что ты. У тебя и других забот выше горла. Должны же и мы здесь, в провинции, что-то делать.
- Ну, смотри. Желательно, конечно, со всем этим поскорее разобраться. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - ответил Поляков, понимая, что у могущественного собеседника ночь не будет спокойной.
Он тут же включил лампу на прикроватном столике и набрал номер на кнопочках, размещенных на трубке-аппарате.
- Привет, Брус, - коротко бросил Поляков, едва услышав голос, который запоминался сразу - молодой, с металлическими нотками и в то же время какой-то подлаивающий. - Нами недовольны, Брус. Да и у меня, честно говоря, ваша работа восторга не вызывает.
- Неужели?
- А ты сам подумай - из трех намечаемых целей ты достал только одну. А уж последнюю упустил - там вообще не фиг делать было.
- Ну, про последнюю сначала речи вроде бы и не было - так, одни понты.
- Ладно, хер с ним, с последним. Надо срочно найти второго. Работа аккордно-премиальная, понял?
- Как же не понять. Мы его уже ищем.
- Все, отбой.
Поляков бросил трубку, поднялся из постели, накинул на плечи халат, закурил, щелкнув серебряной зажигалкой.
Недооценил он Горецкого. Не думал, что из него такой серьезный враг получится. Ему всегда казалось, что Горецкий из тех, кто рожден работать на других - пусть и за очень приличную плату, но быть в обслуге. А он, оказывается, может бросить вызов.
* * *
Славка Брусов родился аккурат той самой осенью, когда в далеком-далеком Мехико американец Боб Бимон прыгнул в длину на восемь девяносто. Обитателям того района, где жили родители Брусова, да и самим родителям тоже, откровенно говоря, было начхать на Бимона и на Америку. Потому как догнать и перегнать последнюю явно не получалось, а вокруг царили сплошные бардак и лабуда, как чуть позже сказал бард, которого родители Брусова, впрочем. не знали.
Район, где родился Брусов, размещался на окраине. Такие районы обычно называют Собачевками, Нахаловками, Грабежихами - особо широко фантазия простого люда не распространяется. Этот район Южнороссийска назывался Хапстроем, то есть, словосочетание образовалось из двух глаголов: "хапать" и "строить".
В следующем году американцы опять отличились: трое из них побывали на Луне. Двое даже по поверхности потопали, а третий повисел в аппарате чуть повыше. Южнороссийск ответил Америке, в частности, тем, что снес Хапстрой на своей территории. Родители Вячеслава Брусова с годовалым младенцем переехали в двухкомнатную квартиру в другой район, нравы и обычаи которого не очень-то отличались от привычек и этики Хапстроя. Это позже, когда зарежут почти всех "священных коров", осмелевшие журналисты прилепят подобным районам несмываемое, как чернильное клеймо номерка из вытрезвителя, определение "гетто". А тогда никто и помыслить не мог, что микрорайон Южный, входящий в состав района с городским названием Советский, может по мерзопакостности сравниться с каким-нибудь их Южным Бронксом или Гарлемом.
Вячеслав Брусов родился в такой стране, в таком городе, таком районе и такой семье, что, по всем раскладкам, не мог мечтать вырваться из круга аутсайдеров. Для школьных учителей он явился не просто неизбежным злом, он был квинтэссенцией зла. Циничный хулиган, второгодник, притеснитель младших учеников и своих сверстников, куривший с третьего класса и употреблявший спиртные напитки более или менее регулярно с пятого, Брусов абсолютно вписывался в категорию подростков, о которых говорят, что по ним тюрьма плачет. Тюрьма никуда не делась, в шестнадцать Славка Брусов сел.
Дело-то, в общем, обычное - вместе со старшими избил и ограбил мужика. Эти подвыпившие мужики словно для того и существуют, чтобы им били морду, ломали ребра, отнимали получку, снимали одежду и часы.
В то время Славка уже имел "кликуху". Его звали Брусом. Вообще-то кличка подходила к его внешности. Славку можно было бы назвать Оглоблей, Дрыном, Бревном, но опять-таки фантазия приблатненных отличается просто патологической приземленностью и рождает клички, либо прямо восходящие к имени и фамилии, либо отмечающие уж слишком бросающийся в глаза недостаток (сколько существует Косых), либо смахивающие на слова из "фени" - типа Дыда, Хока, Тасана и т. п.
А Славка, значит, был Брусом. Рослый, крупнокостный, с красноватым, словно при повышенной температуре, лицом, он производил впечатление малого туповатого, но в принципе незаурядного, из которого при определенной раскладке мог получиться какой-нибудь Васька Буслай.
В судье и народных заседателях, очевидно, жива была генная память народа, слагающего песни о гнуснейших и кровожаднейших бандитах Разине и Пугачеве. Поэтому они дали Вячеславу Брусову удивительно малый срок - полтора года лишения свободы.
"Откинувшись", то есть, освободившись из мест, где постоянно ходят строем и поспешно снимают шапку, завидев кого-то из администрации лагеря, Брус здорово поумнел - разумеется, в своей системе морально-ценностных координат.
Он увидел, что на дворе хорошая погода, что новые песни придумала жизнь, что глупо самому возиться с фраерами, отнимая у них последние гроши. Он ударился в занятия бодибилдингом, бросил курить, а из горячительных напитков стал потреблять только коньяк - благо доходы позволяли.
Всего за один год Брус сделался признанным лидером среди так называемых "трудных" подростков и несовершеннолетних правонарушителей. Он бросал в бой отряды юных хулиганов, вооруженных кастетами, нунчаками, цепями от бензопил, обрезками арматуры, отряды, насчитывающие до сотни бойцов. Он подчинял территории и "живую силу", заставлял то и другое работать на себя.
Так и не окончивший среднюю школу Буслай-Разин-Брус неплохо ладил с представителями власти - он ни разу не вошел в достаточно крупный конфликт с милицией и сумел - нет, термин "отвертеться" или совсем уж пошлое "избежать призыва" здесь явно не подходит - прийти к обоюдному соглашению с чинами из военного комиссариата.
Миром правили цинизм, насилие и корысть. Варенников и Громов еще не вывели "ограниченный контингент" из далекого Афгана, ставшего воистину звездным часом не только для вертолетчиков, десантников, спецназовцев и "соловья Генштаба", советского Редьярда Киплинга - писателя Проханова. Афган пролил золотой дождь на работников глубокого тыла - служащих военкоматов. Существовали довольно четкие таксы за отсрочку от призыва, за зачисление призывника в "команду", которая имела следствием службу в непосредственной близости от дома или в благополучном гарнизоне с мягким климатом Прибалтики либо Среднерусской возвышенности.
Брус имел достаточно средств (и связей!) для того, чтобы комиссоваться подчистую, хотя в это время он мог семнадцать раз подтянуться на перекладине, подвесив к ногам двухпудовик.
В двадцать лет Брус сел за руль новенькой "Волги", а еще через два года он сменил ее на иномарку, да не на какой-нибудь "Опель", который на Западе давно пустили бы под пресс, а на новехонькую "Ланцию". Брус приобрел замашки светского человека.
Светскость абсолютно невозможна без денег и связей - бывший второгодник и хулиган крепко усвоил эту, не им придуманную аксиому. Двадцатипятилетний Вячеслав Брусов являлся совладельцем акционерной компании и входил в совет директоров коммерческого банка. Его связи простирались и за границы России, причем Брус тяготел к так называемым бывшим соцстранам. Польша, Чехословакия (Чехословакия, потом отдельно Чехия и Словакия), ГДР, а потом единая и неделимая Бундесрепублик, Венгрия - везде-то он побывал, начиная с беспокойных девятнадцати лет, когда выезжал в Польшу еще по купленной визе, а дома еще не был до конца утрясен вопрос со службой в несокрушимой и легендарной, и заканчивая самым последним временем, когда он выезжал развеяться на остров Мальорка.
Вообще-то интерес Бруса к Европе был специфическим, и вначале стратегия его действий не очень отличалась от стратегии недавнего главаря подростковых банд в родном Южнороссийске. "Челноки" из нерушимого (точнее говоря, тогда еще не разрушенного) Союза республик свободных, развозившие свой нехитрый совковый товар, торговавшие на рынках Варшавы и под Братиславой, в Дебрецене и 3aгpe6e, где еще не началась война, скоро почувствовали на своих шеях мощную и тяжелую ладонь Бруса и ему подобных.
"Крепкие мальчики" - термин этот стал расхожим, но именно они составляли армию вымогателей, таких, как Брус и его подручные.
Поначалу легкость, с которой удается собирать дань с послушных "челноков", с туристов, с соотечественников, прибывших за границу и основавших там бизнес поприличнее, нежели торговля на "блошиных рынках", свобода, с которой он практически беспрепятственно пересекал границы благопристойных европейских государств, вскружили крепколобую голову Бруса. Он слишком буквально понял - как призыв, как руководство к действию - откровения героев видеофильмов, заявлявших: "Когда мне что-то нужно, я просто беру это".
Да этот лозунг был хорош, как рык молодого хищника, отметивший появление нового претендента на долю добычи. Как реагируют в драке на появление нового дерзкого участника? Вначале следует некоторое оцепенение, все спрашивают друг друга взглядами: "Кто это? Ты его знаешь?" Присмотревшись и прикинув, на что нахал способен, с ним поступают сообразно обстановке.
Так и Бруса оценили по меркам, уже установившимся к тому времени, и признали вроде бы и не слишком серьезным и не очень заслуживающим внимания.
Но!
Как внутри России дерзкие пацаны, чей ранг на зоне мог бы ограничиться "шестеркой", а место - парашей, безоглядно и самонадеянно стали теснить "авторитетов", так и за ее пределами люди без роду без племени, появившиеся здесь вопреки всем существующим законам, безжалостно теснили структуры, основанные на партийных и финансовых связях, новые СП, созданные на пресловутое "золото партии", и отпрысков элиты бывшего государства, пустивших здесь, казалось бы, крепкие и жизнеспособные корни.
Что последовало? Естественно, драка. Естественно, убийства на улицах Берлина, Гамбурга, Вены и Праги. Конечно же, взрывы в офисах в Цюрихе, Братиславе и Люксембурге.
"Русские идут!" - возопил благополучный, разучившийся играть без правил Старый Свет. "Они много голодали, их жестоко били, они вошли в Европу, как нож входит в масло" - так или примерно так комментировали приход "новых русских" масс-медиа. Вроде бы "новая волна" была нежелательной для благополучного европейского обывателя.
Но!
Портье и официанты в Лондоне и на Лазурном берегу стали учить русский язык. Никакой отрыв в развитии космической техники и высоких военных технологий не мог стимулировать потребность в знании русского языка, как скромная русская пара, выпивавшая в ресторане Ниццы или Канна за вечер пять-шесть бутылок шампанского "Дон Периньон" стоимостью в пять тысяч французских франков каждая. Бум на Лазурном берегу нельзя было сравнить даже с приходом сюда в свое время нефтяных шейхов.
Все покупается, господа! Десяток бутылок "Дон Периньон" ничем не отличаются от "белого" военного билета.
Случилось так, что Брус "пересекся" с Поляковым. Что же, они оба родились и выросли в Южнороссийске, добились значительного влияния и немалого богатства, но, что называется, несколько разными путями.
Поляков и сейчас ходил, что дома, что за границей, "по верхам" - офисы солидных фирм, кабинеты высоких чиновников, встречи в неофициальной обстановке с людьми, которые оказывали влияние на политику европейских государств.
Брусов тоже вошел в здание богатства и сказочного благополучия, но с другого входа. Быстро наведя справки о своем земляке в Москве, Санкт-Петербурге, за границей, Брус понял, что против Полякова ни в коем случае не стоит "переть буром" - башку могут оторвать. Можно, конечно, поставить все на кон сразу и... проиграть. И он прибег к услугам Полякова, предложив в обмен свои услуги...
... Вот и в этот раз Поляков попросил Бруса, тот позвонил в Вену, а оттуда его знакомый позвонил в Будапешт, где нашли молодого человека, проживающего неопределенно долго в гостинице и имевшего паспорт гражданина Багам.
Не позже, чем через два дня этот молодой человек появился в России как турист из Польши - естественно, уже с паспортом Ржечи Посполитой. Ему нужен был автомобиль и фотография объекта, подлежащего ликвидации. Еще ему нужен был аванс - половина оговоренной суммы.
И вдруг объекта оказалось два. Люди Бруса, наблюдавшие за объектом, доложили, что "козел из Москвы встречался на его хате вовсе не с ним, а с каким-то бородатым видом."
Объект, на хате которого происходила встреча, был ментом, его надо было ликвидировать в любом случае - он мешал слишком многим, в том числе и Брусу. "Козлом из Москвы", который был Брусу абсолютно до лампочки, должны были, по словам Полякова, заняться очень серьезные люди.
Про вида и речи вначале не было, но когда он "нарисовался", подручные Бруса на всякий случай попытались проследить за ним. Но вид оказался на удивление шустрым и скрылся.
Поляков вначале даже не знал, о ком третьем идет речь. У него была информация, что из Москвы прибывает следователь Генпрокуратуры, который входит в бригаду, занимающуюся расследованием дела Бурейко. Этот следователь прибывает непосредственно к Петлякову, у которого якобы имеются какие-то материалы. Ясное дело, эти материалы очень даже могли касаться сотрудничества Бурейко с партнерами из Южнороссийска - в первую очередь, конечно, с Поляковым. Поляков сразу обратился к Брусу и выразил готовность оплатить услуги. Да, Поляков не предполагал, что Горецкий может нанести удар. Мудрый змий, конечно, поэтому очень и очень осторожный. Поляков мог не сомневаться в том, что Горецкий "просчитал" все их связи с Бурейко, но тот же Горецкий, как юрист, не мог не знать, что одно дело - догадываться или знать о чем-то почти наверняка, а другое дело - документально подтвердить это. Прокуратуру могли интересовать в первую и в последнюю же очередь документы, а версиями, гипотезами и логическими построениями, пусть даже самыми совершенными, ее не заинтересуешь.
И совсем уж ни к чему было появляться еще и Кондратьеву. Будто без него у Полякова забот мало. На всякий случай он дал наводку тому же Брусу, сделав вид, что Кондратьев ему, Полякову, абсолютно безразличен.
- Он своих, можно сказать, обокрал. Бабок у него, как дерьма. Можешь заняться им вплотную, - вроде как услугу Брусу оказывая, посоветовал Поляков.
Так что, вспоминая о Кондратьеве, про которого "только одни понты были", Брус, конечно, был прав. После того, как "троим сучарам" удалось отбить жену Кондратьева и лишить Бруса приличного выкупа, последний, конечно, обозлился. У него уже появился зуб на "сучар" и на "лоха", и он почти не обратил внимание на вторичный совет Полякова с "лохом" разобраться.
И теперь Поляков попрекает Бруса его "проколами". Настанет время, когда Брус пошлет его к гребаной матери, но пока еще рановато. Не надо пока рубить концы. Хотя, если кто-то прибегает к услугам другого - а в последнее время Поляков прибегает к услугам Бруса, обратного не наблюдалось - то он демонстрирует свою ущербность. Брус эту истину еще на зоне усвоил, когда срок "по малолетке" мотал.
Что-то Поляков в последнее время задницу от ментов усиленно прикрывать стал. Те его кореша, что из Москвы приезжали, вроде как "конторские", да только какая сейчас "контора"? Название одно, плюнуть и растереть...
6
15 сентября, среда.
Южнороссийск.
- Славная осень. Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит, - Ненашев поежился.
- Классик сказал это не о сентябре, а о более поздней поре осени, - заметил Бирюков. - Хотя, конечно, погодка - не подарок, - согласился он.
Откуда-то из Арктики прорвался "язык" атмосферного фронта. Уж с чем этот фронт столкнулся в атмосфере, только к довольно значительному - ночью температура снижалась до плюс пяти - похолоданию добавилась морось, холодная влага висела в воздухе и обладала способностью проникать не только под одежду, но и претендовала на полное оправдание выражения "прохватывает до костей". После очень теплых дней, какие в бывают здесь в эту пору года, "ядреный" воздух заставлял стучать зубами.
- Вот это и есть погодка для настоящего разбоя, - Клюев произнес последние слова почти мечтательно. - Не дрейфьте, мужики, скоро согреемся.
Было уже около десяти часов вечера, и здесь, на пустынном пространстве, отделяющем крайние многоэтажки от "района бедных", не встречалось ни души. Раньше на пустыре, не очень захламленном, росла травка, здесь устраивались пикники поближе к краю пустыря, под кустами, которые росли в изобилии, а теперь, при возведении особняков, были нещадно вырублены.
На пустыре теперь выгуливали собак, и шедший впереди тройки Клюев, памятуя об этом, старался различать в темноте тропинку, выделяющуюся светлой полосой на фоне травы, чтобы не топтать собачье дерьмо.
Все трое были одеты в зелено-коричневые пятнистые комбинезоны, перехваченные в талии ремнями. Клюев настоял на том, чтобы под комбинезоны были надеты пуленепробиваемые жилеты. Его напарники поворчали насчет того, что от кевлара толку никакого почти что, а запаришься в этой жилетке, что в бане. Но, как оказалось, при такой погоде запариться было сложно, даже при быстрой ходьбе.
За плечами у всех троих были рюкзачки. Если бы их остановил милицейский патруль, то самой безобидной предъявленной им статьей УК оказалась бы двести восемнадцать. Заготовленного на этот случай заявления, что он идет сдавать оружие в органы внутренних дел, никто из троих, естественно, не имел, да и время было явно для такого дела неподходящее.
В рюкзачках Бирюкова и Ненашева покоились скромненькие "Скорпионы" шестьдесят первой модели. Эти пистолеты-пулеметы, детища непревзойденных чешских оружейников, будучи снабженными глушителями, обладали очень приличной скорострельностью - до тысячи выстрелов в минуту, а со сложенным прикладом легко прятались под полой пиджака и вообще были бы самым настоящим чудом, если бы не один недостаток - сделаны "Скорпионы" были под патроны калибра 7,65 миллиметра "браунинг", которые на внутреннем российском рынке (естественно, подпольном, разумеется, "черном") являлись редкостью.
Поэтому Бирюкову и Ненашеву оставалось вздыхать, глядя на десять обойм по двадцать патронов - именно столько выдал благодетель Тенгиз Гвирия, полковник информационно-разведывательной службы республики Грузия. Друзья вроде бы собрались уже пополнить боезапас, но у Тенгиза, как и у Грузии вообще, возникли, мягко говоря, большие проблемы. Абхазы побеждали их, коварно воспользовавшись вооружением грузинских формирований на своей территории.
У Клюева была при себе его неизменная гениальная самоделка - предельно укороченный автомат, в котором использовались патроны для АКМСа. Еще у Клюева в кармане брюк находилось австрийское чудо "Глок 18".