8
Попытка интервью с Леонидом Дименштейном корреспондента специализированного английского издания "Chesstime":
- Как-то вы сказали, что вам удобнее жить в своем мире, где главное место занимают шахматы. А какое место в этом мире занимают шахматные компьютеры?
- К черту ваши компьютеры! Меня, как и всякого профессионала, беспокоит ситуация в шахматном мире. "Верхушке", замечу, жаловаться особенно не на что. Я же говорю о многих тысячах профессиональных игроков, которые к элите не относятся. Они в очень тяжелом положении. Вы, наверное, знаете, как трагически закончил жизнь гроссмейстер Лембит Оль? Он был очень хорошим шахматистом. И это лишь наиболее яркий пример. А сколько ежедневно происходит менее громких трагедий, не знает никто! Жизнь неэлитного шахматиста-профессионала чрезвычайно нелегка. И, конечно, надо что-то делать, чтобы "верхушка" не ограждалась от остальных турнирами типа Линареса или "Вейк-ан-Зее". Ситуация крайне несправедливая: те, кто выпадает из привилегированной обоймы, должны предпринимать прямо-таки сверхчеловеческие усилия, чтобы их вновь пригласили в элитарный клуб! Какого хрена? Дайте людям нормально зарабатывать!
9
Воскобойникову Гордеев сказал, что отрабатывает контакты Болотникова и Мельника (этим на самом деле занялся Щербак), а сам сосредоточился на Керубино.
Он еще раз тщательно опросил знакомых, друзей и клиентов Рубинова, которых смог определить по его записной книжке. Заново и многократно прослушал три кассеты с записями "похищений", но это выглядело натуральным фэнтази и ничего не дало. Он переночевал в его квартире, вооружившись видеокамерой и крепким кофе. Тоже безрезультатно. Никто не появлялся. Никто не звонил. Никто не интересовался Рубиновым.
Может быть, не интересовался потому, что знал, что дома его больше нет?
Гордеев регулярно звонил в Склиф и приезжал туда три раза - просто поговорить с докторами, но ничего, к общему недоумению, не менялось. Двое суток Матвей так и не приходил в сознание. Происходило что-то странное: жизненные показатели его были в норме, во всяком случае, полностью соответствовали полученным травмам, никаких внутричерепных гематом обнаружено не было, сотрясение мозга, как правило, не сопровождается комой, но он был в коме. И доктора даже не строили прогнозов, когда он придет в себя. Впрочем, как объяснил Гордееву один нейрохирург, травмы головы - такая иррациональная вещь, после которой с человеком может быть что угодно. Например, дольше жить после этого будет.
Гордеев корил себя за то, что не проследил за улыбчивым мужиком из "БМВ", а впрочем, наверно, это было нереально: насколько помнил адвокат, когда он вернулся в свою машину, "БМВ" уже и след простыл. Наверняка "улыбчивый" специально остановился далеко позади, чтобы иметь потом фору. Юрию Петровичу казалось, что когда он подходил к "БМВ", то бросил взгляд на номер машины, но, как ни тужился теперь, вспомнить его не мог…
Он сидел в офисе "Глории", когда позвонила Брусникина. Сева Голованов только начал рассказывать:
- …Наряд милиции, который его обнаружил и вызвал "скорую", был там примерно в половине пятого утра. Керубино лежал в пижаме и махровом халате на плитах у самой воды, ну, в смысле у края льда. Его дом там во втором ряду стоит, не прямо окнами на Москву-реку, и этот псих, получается, среди ночи поплелся в тапочках даже не во двор, а фиг знает куда. То ли он хотел реку по льду перейти, то ли топиться шел, да забыл, что лед стоит…
Гордеев извинился и ответил на звонок.
- Можно прямо сейчас поговорить с Колпаковым, - сообщила Брусникина. - Я еду в гостиницу. Присоединитесь?
Черт! Конечно же, в самый неподходящий момент! Как не хотелось сейчас разрываться между двумя делами!
А с другой стороны, и на одном Рубинове зацикливаться нельзя. так и не понятно ведь, что имел в виду "улыбчивый".
- Давайте через полчаса, хорошо?
- Хорошо, жду вас у главного входа.
До "Хилтона" от "Глории" ходьбы было минут пять, но Юрий Петрович хотел закончить с Севой.
- Где и кто его бил, не выяснено?
- Ни в квартире, ни во дворе крови нет. Обнаружили только то, что с него натекло, пока лежал. Следов борьбы так называемых тоже нет. Но там обледенелые бетонные плиты, на них много не наследишь. Свидетелей нет. Слушай, а ему в Склифе охрана не нужна, его там не достанут?
- Если бы я знал, кто его достает, я бы знал, нужна ли охрана.
10
- Что вы все привязались к дурачку, какой с него спрос, если он инвалид, умалишенный? Что он вам рассказать может? - возмутилась Галина Башкова, менеджер "Хилтона" по работе с техническим персоналом. - Мне он одно говорил, милиции - другое, вам - третье. У него память как дуршлаг.
- В каком смысле - дурачку? - не поняла Брусникина.
- в прямом. Он же олигофрен, не в курсе, что ли?
- Олигофрен?
- Ну, недоразвитый. Нет, он не буйный, разговаривает нормально, школу закончил специальную. Но - чистый ребенок.
- Как же он работает, если ничего не помнит? - поинтересовался Гордеев, досадуя про себя: что за невезение? Только еще одного психа сейчас и не хватало!..
- А я и не говорила, что он ничего не помнит, - возразила Башкова, поглядывая на часы: ее рабочий день, очевидно, заканчивался. Но не сослалась на занятость, не выпроводила надоедливых визитеров, взялась защищать подчиненного и защищала уже последовательно. - Я просила, чтобы вы его понапрасну не дергали. А память у него просто короткая, и соображает он очень медленно. Если ему долго объяснять и несколько раз, он запоминает. График работы, когда какую территорию убирать, он, например, не сразу, но запомнил. Работает очень старательно, никогда ни на что не отвлекается, как другие, поэтому его этажи всегда чистые, я им довольна. Техники, правда, Алексей боялся первое время: пылесос боялся включать, полотер, да и постояльцев дичится. А когда этот шахматист выпрыгнул - угораздило же его дверь в коридор не закрыть, а Колпаков рядом оказался - он испугался ужасно. Как ребенок. Прибежал ко мне и плакал тут, пока милиция не приехала. Я все допытывалась, что случилось, а он двух слов не мог сказать: "…там, он, окно, он, там, вниз". Заладил одно и то же, я ему хотела валерьянки накапать, а потом подумала: не знаю, можно ли им, недоразвитым, валерьянку, он пил какие-то таблетки, я видела, но какие? Позвала нашего врача, он его кое-как успокоил. Потом я дала ему два дня выходных, чтобы пришел в себя.
- И как он сейчас? Думаете, все уже забыл?
- Не знаю, специально не спрашивала, но на шестой этаж я его больше не ставлю, чтобы лишний раз не беспокоить. Мне наш врач сказал, что идиоты очень беззащитные, если с ними ласково, они хорошо работают, но могут вдруг ни с того ни с сего стать агрессивными.
Так и не взглянув на их документы, Башкова объяснила, где найти Колпакова.
Уборщик мыл лестницу между вторым и третьим этажом. Что-то мыча себе под нос, он самозабвенно скоблил перила. Довольно высокий, хорошо сложенный парень, на вид лет двадцати пяти, белобрысый, с крупными веснушками. Он был так увлечен своим занятием, что пару минут просто не замечал стоявших в двух шагах от него Брусникину и Гордеева. Только удостоверившись, что на пластиковой поверхности нет ни одного пятнышка, он поднял голову и сразу же бросился убирать с прохода свою тележку с ведрами и швабрами:
- Проходите. Я… я не заметил.
Тупая невыразительная улыбка, широко открытые детские глаза, в которых неуверенность соседствовала с горячим желанием угодить.
- А мы, собственно, к вам, Алексей, - сказал Гордеев. - Вы можете нам рассказать, как Мельник выбросился из окна?
Колпаков беззвучно зашевелил губами, зажал себе рот рукой и испуганно затряс головой.
- Не-ет, - выдавил сквозь пальцы. - Нельзя.
- Но почему?
- Нельзя.
- Вам кто-то запретил? - допытывался Гордеев. - Ваша начальница, да? Ваша здешняя начальница?
Колпаков снова отрицательно покачал головой.
- Милиция?
- Угу, - выдохнул уборщик. - Он сказал, нельзя.
- Что, вообще никому нельзя? - улыбнулась Брусникина.
Этот вопрос явно поставил Колпакова в тупик.
- Милиции же можно, следователю можно, правда? - Брусникина уговаривала мягко, медленно, давая возможность Колпакову успевать следить за логикой. - И нам можно.
- Вы - следователь? - расплылся в улыбке уборщик. - У вас есть "Мальборо"? У того следователя мне можно было курить сколько хочешь, и он отдал мне почти полную пачку.
- Нет. Но мы вам в другой раз обязательно принесем.
- Не забудете?
- Нет, не забудем.
- Хорошо. Я с вами буду разговаривать. - Он поднялся на площадку, достал из кармана мятую пачку "Примы" и присел на корточки возле урны. Закурил и замер, уставившись Брусникиной в рот, ожидая вопросов.
- Просто расскажите нам, что вы делали тогда, что увидели, все, что вспомните.
Слово "вспомните" очевидно, употреблять в его присутствии не стоило, поскольку он вдруг как-то напрягся, наморщил лоб, чуть ли не мышечным усилием выдавливая на поверхность требуемую информацию, даже вспотел, но так ничего из себя и не выдавил.
- Было утро, так? - подсказала Брусникина. - Вы работали на шестом этаже…
- Ага! - обрадовался он. - Я пылесосил ковер на шестом этаже. Да?
- Да, конечно, вы все правильно рассказываете.
- Я пылесосил ковер. Ковер был грязный. По нему тогда вчера ходили много людей. На улице был снег. Они ходили вначале по снегу, потом по ковру. Он был грязный, я его пылесосил. Я хорошо работаю. Я умею хорошо пылесосить. У меня бесшумный пылесос. Он не мешает постояльцам. Галина Ивановна говорит, я умею пылесосить лучше всех. Она говорит, я должен гордиться своей работой, потому что я ее хорошо делаю. Она дала мне одну премию. Десять долларов. Я купил себе "Мальборо", а потом спал с хорошей девочкой…
Брусникина, не дожидаясь описания хорошей девочки, мягко вернула его в нужное русло:
- А в тот день вы пылесосили ковер и что-то увидели, так?
- Увидел.
- Что?
- Я увидел: на часах на стенке большая стрелка почти дошла до восьмерки, а маленькая зашла за девятку. Я испугался. Галина Ивановна сказала, коридор должен быть чистым до восьми. Я очень старался научиться понимать по часам со стрелками. Но у меня не получается. Я тогда достал свои часы с цифрами. - Он стащил с брючного ремня довольно крупные электронные часы в прямоугольном пластмассовом корпусе и с гордостью продемонстрировал их Брусникиной. - Когда я ушел с прошлой работы, начальник мне их подарил. Он был очень добрый, всегда давал мне сигареты и пиво. Тут на стекле была трещинка, я ее заклеил…
Гордеев присел на ступеньку лестницы и откровенно зевал. Возможно, Башкова была права, и разговаривать с Колпаковым не имело смысла. Но Брусникина не сдавалась. Она терпеливо выслушивала весь этот бред, согласно кивала, даже взялась поближе рассмотреть заделанную трещинку. Уборщик просто пожирал ее глазами, он наверняка рад был бы помочь, он разбился бы в лепешку, чтобы угодить, но он просто не умел концентрироваться на одной мысли больше десяти - пятнадцати секунд. Он не успевал даже дослушать вопрос, не говоря уже о том, чтобы попробовать сознательно на него ответить. И все-таки он отчаянно пытался:
- Я вспомнил! Я посмотрел на свои часы с цифрами. Там было ноль, семь, четыре, семь. Правильно?
- Правильно. Вы замечательно рассказываете, - подбадривала Брусникина. - Посмотрев на часы, вы сообразили, что успеете сделать работу вовремя, так?
- Ага. Осталось чуть-чуть. Я повесил часы на ремень. Это меня мой хозяин научил. Он сказал, настоящие крутые парни все носят на ремне. Мобилы носят, ножики, часы, пистолеты и еще эти… те, которые пищат…
- Пейджеры, - подсказал Гордеев.
- И вы спокойно закончили пылесосить?
- Я кончил, - подтвердил Колпаков, - и поехал на лифте на пятый этаж. Нужно там было вымыть фикусы.
- Приплыли! - выдохнул Гордеев. - Фикусы! Вымыть! А Мельник выпрыгнул до или после фикусов?!
Уборщик уставился на него широко раскрытыми, непонимающими глазами, с усилием перевел взгляд на Брусникину:
- Я неправильно рассказал?
- Все хорошо, Алексей, вы молодец. Мой товарищ просто пошутил. Это шутка, правда же?
- Конечно шутка, - кивнул Гордеев. - Ха-ха. Смешно.
- Шутка! - засмеялся Колпаков. Смех у него был неприятный, металлический, словно ложкой барабанили по оловянной миске. Нечеловеческий какой-то смех. - Я люблю шутки.
- Давайте вернемся к человеку, который выпрыгнул из окна, - предложила Брусникина, когда уборщик отсмеялся. - Хорошо?
- Ладно.
- Вы увидели открытую дверь, да? А за ней человека, который…
- Он сидел. Потом встал. Открыл окно. Отбежал. Посмотрел на меня. Я думал: пылесос мешает. Я сказал: "Извините". У меня бесшумный пылесос. Если дверь закрыта, его не слышно. Я думал, он рассердился, будет меня ругать. Я хотел убежать. Но Галина Ивановна сказала: постояльцы всегда правы. Если они ругают, надо слушать вежливо и извиняться.
- Но он вас ругать не стал, так?
- Нет.
- Он вообще что-нибудь сказал?
- Сказал.
- Вы можете повторить?
Уборщик сокрушенно покачал головой, ему так хотелось ее порадовать.
- Он очень быстро говорил. Непонятные слова и быстро. Я не понимаю, если говорят быстро и незнакомые слова.
- Не расстраивайтесь, Алексей, - успокоила Брусникина. - Ничего страшного. Этот человек потом разбежался и выпрыгнул, так?
- Я вспомнил! - взвизгнул Колпаков. - Я вспомнил слово. Он сказал: "машина". Два раза. Я молодец? Потом он встал на подоконник и вышел.
- Вы уверены? - переспросил Гордеев. - Он именно вышел? не прыгнул прямо из комнаты, не перегнулся через подоконник и выпал, а вышел?
- Он вышел. - уборщик захлопал рыжими ресницами, не глядя на Гордеева. Что-то привлекло его внимание в урне. Он пошевелил смятые бумажки, почерневшую банановую кожуру, извлек на свет божий пивную пробку, тщательно вытер ее о штанину и, издалека показав Брусникиной, бережно спрятал в карман. - Я коллекционер. И еще я скоро стану знаменитым. Мое лицо будет в газетах. Все меня будут знать.
- В комнате больше никого не было? - спросила Брусникина.
- Никого не было, - повторил он, как попугай.
- А незадолго до того, может, кто-то входил в эту комнату или выходил из нее?
- Никого не было. Я посмотрел - он лежит на асфальте. Потом посмотрел на часы и тогда испугался. Начал быстро пылесосить.
- А потом пошли мыть фикусы, - закончил за него Гордеев.
- Алеша, а вы не заметили, тот человек, какой он был? Веселый, грустный, может быть, злой?..
- Я его не знаю. Про тех, кого я не знаю, я не знаю, какие они. В милиции меня тоже так спросили. А почему я должен придумывать неправду? Я теперь больше не говорю неправду, потому что я всегда попадаюсь.
Брусникина протянула ему руку, стараясь ничем не выдать своего разочарования:
- Спасибо, Алексей, вы нам очень помогли, мы обязательно как-нибудь на днях занесем вам сигареты.
Колпаков долго протирал ладонь о штаны, потом самыми кончиками пальцев коснулся ее руки, просто балдея от счастья.
- Когда вам надо будет натирать дома полы или пылесосить, позовите меня. Я могу хорошо пылесосить…
Гордеев буквально силой отодрал ее от уборщика и, увлекая за собой, сбежал с лестницы.
- Я бы сейчас и сам с удовольствием выкурил пачку… - возмущенно бурчал он себе под нос. - По крайней мере, глоток коньяку…
- Руку оторвете! - вырвалась Брусникина. - Но от глотка чего-нибудь крепкого я бы и сама не отказалась.
- В бар! - скомандовал Гордеев и с порога рявкнул дремавшему у пустой стойки бармену: - Мне - коньяк и апельсиновый сок - даме.
- Даме тоже коньяк, - поправила Брусникина, усаживаясь на высокий табурет. - И платите вы, Юрий Петрович, ибо вели себя просто возмутительно.
- лучше бы спасибо сказали. вы в курсе, что олигофрены отличаются слабым самообладанием и неспособностью подавлять влечения? Еще пара минут, и он в лучшем случае начал бы мастурбировать в кулачок, в худшем - просто на вас бросился.
- Вздор! - отмахнулась она, но скорее из чувства противоречия. Взгляд-то у Колпакова действительно был сумасшедший. - Благодарности вы от меня не дождетесь, но ваше мнение о его видении событий я так и быть выслушаю.
Гордеев залпом проглотил коньяк и жестом попросил повторить.
- По поводу падения Мельника он определенно соврал. Из милицейских отчетов мы точно знаем, что Мельник падал головой вниз, а на сальто в воздухе у него просто не было времени. Да и расстояние от стены до тела было приличное, то есть налицо стандартная парабола полета тела с ненулевой начальной скоростью. И по поводу фикусов - сказка. Башкова утверждает, что Колпаков прибежал к ней сразу, как только увидел прыжок, и ее слова наверняка сможет подтвердить доктор, которого она вызывала. Но почему Колпаков врет - это вопрос. У вас уже есть собственная теория?
- А у вас?
- Естественно. Я практически уверен, что у Колпакова нет собственных причин морочить нам голову. Но кроме неспособности подавлять влечения олигофренам также свойственны крайняя несамостоятельность и повышенная внушаемость, из чего я делаю вывод, что кто-то основательно запудрил ему мозги.
- Только не говорите мне, что это компьютер, - фыркнула Брусникина.
- Не буду. Но замороченный компьютером Мельник вполне мог.
- По вас определенно плачет какой-нибудь "Анти-Букер". За гениальные идеи в области научной фантастики. Спуститесь на землю, тут тоже весело!
- Ну-ну, - огрызнулся Гордеев. - Слушаю вашу сугубо почвенную теорию.
- Слушайте. Можете даже записать. Произошло убийство, Юрий Петрович. Кто-то вышвырнул Мельника из окна. А потом со знанием дела напугал Колпакова. Испугать его не трудно, вы сами видели…
- Что ж ваш убийца и Колпакова следом не выкинул? зачем было так рисковать, оставляя живого свидетеля?
- Не забывайте, свидетеля-олигофрена! Показания которого наверняка не будут признаны в суде. К тому же напуганного свидетеля-олигофрена, который от страха постарается побыстрее все забыть…
- Успешного вам копания в песочнице, - съязвил Гордеев и, бросив бармену деньги, пошагал к выходу. Все его начавшие было зарождаться теплые чувства к ней растаяли как дым. Дура! Ну если и не дура, то самовлюбленная дилетантка!
- Получите посылку из космоса, дайте знать, - крикнула Брусникина ему вслед.