Иногда, в ванной, Леонид с недоумением разглядывал свое тело и думал: неужели это навсегда? И почему эта беда случилась именно с ним?
Испуганный и растерянный, Розен не в силах был носить свою тайну в себе. Это было слишком мучительно - жить второй, тайной, жизнью, о которой никто не знает, носить в себе свою беду, не давая ей шанса выплеснуться наружу. Одним словом, Леониду хотелось облегчить душу. Однажды, когда он и его друг (и одновременно сосед по дому) возвращались из школы домой, Леонид улучил момент и сказал:
- Миха, хочешь, я открою тебе одну тайну?
Друг посмотрел на него с любопытством и кивнул:
- Давай!
- А ты никому не расскажешь?
Поняв, что Леонид это всерьез, друг сделал серьезное лицо, поддел ногтем зуб и клятвенно изрек:
- Могила!
И тогда Розен выпалил, стараясь говорить быстрее, пока скромность и стыдливость не взяли свое:
- Ты знаешь, Миха, а я ведь не пацан. Я - девочка. Правда, правда! Самая настоящая, но только в теле пацана.
Друг остановился посреди дороги и ошалело уставился на Розена.
- Че-то я не понял, - промямлил он. - Ты сказал, что ты - девчонка?
Леонид кивнул:
- Да, Мих. Самая настоящая.
Миха со смешанным чувством недоверия, удивления, любопытства и брезгливости покосился на грудь Розена, на его брюки, затем перевел взгляд на лицо.
- Ты гонишь, что ли? - по-прежнему недоверчиво сказал он.
- Да нет же, правда! Я не знаю, как это объяснить, но это так. Тело у меня такое же, как у тебя, но внутри я - девочка.
Видя, в какое замешательство поверг он друга своим признанием, Леонид не выдержал и улыбнулся.
Миха заметил его улыбку и озлобленно скривился.
- Дурак ты, Розен, а не девочка, - зло сказал он. - Еще раз так пошутишь, я пацанам расскажу. Вот тогда они из тебя и впрямь девочку сделают. А я помогу, понял? Все, пока!
Миха повернулся и зашагал к своему подъезду. Леонид какое-то время смотрел ему вслед, затем вздохнул и уныло поплелся домой.
Больше они с Михой не дружили.
4. Настоящая женщина
Вторая попытка поведать о своей тайне произошла год спустя. Леонид тогда закончил школу и на выпускном вечере первый раз в жизни напился. Домой он вернулся пьяным и уставшим. Мать, будучи женщиной строгой, встретила его гневной тирадой. Но Леонид лишь поморщился и отмахнулся в ответ. Мать окончательно вышла из себя. Она подперла кулаками бока и начала отчитывать сына, усевшегося на диван:
- Ты посмотри, на кого ты похож! Забулдыга! Пьянь! Пьяный мужик! Будешь так напиваться - никогда не станешь человеком, так и помрешь под забором, как твой папаша!
- Мне это не грозит, - спокойно ответил Леонид.
- Что не грозит? - подняла брови мать. - Помереть под забором?
Леонид усмехнулся и покачал головой:
- Стать мужиком. - Он поднял глаза на мать и сказал тоскливым, усталым голосом: - Я женщина, мама. Настоящая женщина. Такая же, как и ты.
- Что? Что ты несешь?
- Это правда, мама. У тебя не сын, а дочь. К сожалению, у меня неправильное тело, и с этим ничего нельзя поделаешь. Я - урод, мама. И это ты меня таким родила. Поэтому… - Голос Розена стал жестким и неприязненным, - …поэтому не тебе меня клеймить. Это из-за тебя я такой, ясно? Только из-за тебя!
Мать побледнела:
- Что ты несешь, Леня? Почему ты так говоришь? Что с тобой происходит?
Она села на диван рядом с Леонидом и попыталась его обнять:
- Объясни мне, что с тобой творится?
Розен дернул плечом и скинул руку матери.
- Ничего, мама. Ничего не творится. - Он приложил ладони к лицу. - Господи, ну почему? Почему ты такая, а? Как ты могла ничего не заметить… за все эти годы?
- Сынок, это правда? Ты правду мне говоришь?
Розен убрал ладони от лица и вскочил с дивана. Глаза его яростно блестели.
- Правду? Ты хочешь знать правду? - Он бросился к столу, рывком выдернул верхний ящик и бросил его на пол.
Вещи высыпались из ящика, разлетелись по полу. Мать прижала руки к груди и испуганно переводила взгляд с искаженного злобой лица сына на разбросанные вещи.
- Вот! - крикнул Розен. - Вот, посмотри! - Он нагнулся и поднял с пола помаду и пудреницу, протянул их матери. - Видишь? Это мое! Я крашу губы и пудрю лицо, ясно?! Всегда, когда тебя нет дома!
- Что ты говоришь, сынок? - лепетала мать. - Что ты говоришь?
- То, что слышишь. Хотя… - Он пожал плечами. - …Разве ты меня когда-нибудь слышала?
Леонид вздохнул и добавил:
- Ладно, мама, давай спать. Утро вечера мудренее.
Утром мать сделала вид, что ничего не произошло, и никогда больше не делала попыток возобновить этот разговор. Однако с тех пор она стала еще холоднее к Леониду, словно в его организме поселилась какая-то тайная зараза, и она отчасти чувствовала свою вину за то, что это произошло.
Леонид также не возвращался к этому разговору. Он просто сделал вид, что никакого разговора не было. Косметику он вернул на прежнее место - в ящик стола. Мать туда никогда не заглядывала. Так что, как говорили древние, все вернулось "на круги своя".
Летом Розен "благополучно" провалился на экзамене в театральный институт, а три месяца спустя он получил повестку в военкомат. В армию Леониду идти не хотелось. Взять в руки оружие означало бы для него предать свое естество, к тому же жизнь в казарме с другими парнями пугала Леонида. Он давно уже стал воспринимать молодых мужчин, как некую враждебную силу, которой ему стоит опасаться.
В последние полтора года парни-одноклассники окончательно отвернулись от него. Они не били его, не обзывали, они просто не разговаривали с ним. И не потому, что бывший друг (Миха) выдал его тайну. Просто парни чувствовали, что Леонид не такой, как они, что он "сделан из другого теста", поэтому и относились к нему, как к чужаку, от которого не знаешь чего ожидать.
Другое дело девушки. Общаться с ними Розену было легко и приятно. У них всегда находились общие темы для разговора. Правда, и тут не обходилось без сложностей: нужно было постоянно следить за собой, чтоб не сболтнуть лишнего. К тому же некоторые девушки откровенно строили ему глазки, намекая на то, что они не прочь продолжить с ним отношения и в более тесном контакте. ("Леня, с тобой так легко! Не то что с другими парнями" - так они ему обычно говорили, и Розен знал, что они не кривят душой). Итак, в отношениях с девушками было две сложности. Но, будучи человеком неглупым и находчивым, Розен легко справлялся с обеими.
5. Выбор
Повестка в военкомат заставила Леонида понервничать. Поразмыслив над тем, как себя лучше вести, Леонид пришел к выводу, что самое лучшее в данной ситуации - это сказать врачам, к которым его отправят на медосмотр, правду. Кому из врачей рассказывать - это тоже был не вопрос. Ясно, что психиатру. Ведь с телесным здоровьем у Леонида все было в порядке.
Врач-психиатр оказался приятным пожилым мужчиной с седоватой бородкой и мягкими, интеллигентными глазами, упрятанными к тому же за стекла старомодных очков. Заговорил с ним Леонид робко, запинаясь на каждом слове:
- Доктор, вы… понимаете… - Тут он покраснел и замялся, но взял себя в руки и договорил твердо: - Я не чувствую себя мужчиной.
Врач оторвался от своих бумажек, медленно поднял голову и посмотрел на Розена поверх очков.
- Простите… - Он поправил очки и прищурился. - То есть как же это не чувствуете?
- А вот так, - спокойно ответил Леонид. - Я чувствую, что я не мужчина.
Врач усмехнулся:
- А кто же вы, позвольте узнать? Обезьяна? А может быть, рыба?
Леонид покачал головой и ответил с прежним спокойствием в голосе:
- Нет, доктор. Я - женщина.
Усмешка сошла с губ врача.
- Значит, женщина, - серьезно проговорил он. - Гм… И давно это с вами?
- Глупый вопрос! - вспылил Розен. - Лучше спросите, как давно я это обнаружил!
- Ну и когда же вы это обнаружили?
Психиатр вновь глянул на Леонида поверх очков, но уже с большим любопытством.
- По крайней мере, соображаете вы здраво, - деловито заметил он. - Ну хорошо, зададим вопрос так, как вам нравится. Итак, как давно вы заметили, что превратились в девушку?
- Несколько лет назад, - ответил Розен. - Но тогда я еще не был уверен. То есть… я понимал, что со мной что-то не так, но не придавал этому большого значения. Мало ли у кого какие странности.
- И вновь разумное замечание, - кивнул врач. - Молодой человек, если вы хотите "закосить под дурика" - так это у вас, кажется, называется? - то не тратьте напрасно время. Смею вас уверить, что вы не дебил и не имбицил. А что касается шизофрении… - Врач пожал плечами. - Я, конечно, могу поставить вам эту статью, но подумайте о последствиях. Вас же после этого не пустят работать ни в одно уважающее себя учреждение. Или вы не видите себя в будущем никем, кроме дворника?
- Черт, доктор! - выругался Леонид. - Да вы что, совсем меня не слушаете, что ли? Я же говорю вам - я не сумасшедший. Я ощущаю себя женщиной! Неужели в вашей чертовой медицине не было подобных случаев? Ну поймите: вот это вот все… - Леонид провел руками по своей груди и животу, - …оно не мое! Как будто мою душу… или мозг, как там вы это называете… как будто это все пересадили в чужое тело! Понимаете - в чужое! И мне плевать, кем вы при этом меня считаете - шизофреником или дебилом.
Леонид замолчал, угрюмо поглядывая на врача, постукивающего карандашиком по столу. Тот прямо встретил взгляд призывника, слегка усмехнулся и сказал:
- Тэк-с, молодой человек. Значит, так: я предлагаю вам на выбор три варианта. А вы уж выбирайте. Первый вариант - вы идете служить и навеки забываете обо всем этом бреде, который мне тут наговорили. Второй - я направляю вас в психиатрическую клинику с диагнозом "шизофрения". О последствиях этого решения я уже вскользь упоминал. И, наконец, третий вариант… он самый жесткий, а именно - три года тюрьмы за уклонение от службы в рядах Советской армии. - Врач улыбнулся и развел руками. - Выбирайте.
Розен выбрал первый вариант. Который мог вполне оказаться гораздо хуже третьего. Но Леня этого не знал.
Он выделил Генриха среди других новобранцев в первый же день службы. Боровский был высок, хорошо сложен, а в его красивом, гладком лице (возможно, излишне правильном) было что-то от греческого бога. Оно несло на себе печать спокойствия и уверенности в себе и вместе с тем было нежным и добрым. Темные глаза смотрели прямо и мягко, но в них чувствовалась скрытая сила.
До сих пор парни мало интересовали Леонида. Он видел в них лишь грубую, животную силу, которая значительно превышала их интеллект. Но, увидев Боровского, Леонид почувствовал непреодолимое желание подойти к нему и познакомиться.
После минутного колебания он так и сделал.
- Привет, - сказал он, протягивая темноволосому красавцу руку. - Меня зовут Леонид. Леонид Розен. А тебя?
- Генрих, - ответил Боровский, пожимая ладонь Розена своей теплой, широкой ладонью.
- Ты из… - начал было Леонид, но Боровский уже отвернулся к худощавому, светловолосому парню с хитроватым и насмешливым лицом (который, по всей видимости, был его земляком и старым приятелем).
Розену ничего не оставалось как отойти.
В дальнейшие два дня они почти не общались, а на третий случилась эта ужасная драка.
Леонид и сам бы не смог объяснить, зачем он бросился на "деда" и откуда в его душе появилась эта клокочущая ярость. Вероятно, в прыщавом лице старослужащего для Леонида объединились все злые силы этого мира, все те, кто сделал его таким, те, кто шептался у него за спиной, когда он проходил мимо, те, кто провожал его брезгливой и настороженной усмешкой, цедя сквозь зубы:
- То ли педик, то ли просто замороченный.
Он не знал, что именно подвигло его броситься на противника, но, бросившись, он дал полную волю своим чувствам. Он царапал ногтями прыщавое лицо, кусал красные уши, рвал пальцами всклокоченные редкие волосы - и все это вызывало в его душе еще большее ожесточение, еще большую ярость.
Но самым важным для Розена оказалось другое, а именно: своим отчаянным поступком он привлек внимание Генриха Боровского, а спустя еще некоторое время сумел заслужить не только его расположение, но и дружбу. Впрочем, тут помогло еще одно обстоятельство. Друга Боровского - Алика Риневича - положили в лазарет с разбитой головой. Не привыкший к одиночеству Боровский чувствовал себя среди своих новых товарищей не очень уверенно и рад был любой компании. И тут подвернулся Розен.
Выйдя из лазарета, Риневич сразу заметил, насколько его друг сблизился с Розеном, и не пришел от этого в восторг. В его серых, насмешливо прищуренных глазах Леонид прочел ту же брезгливость, какую видел в глазах своих бывших одноклассников. Риневич ревновал Генриха к его новому другу - это было ясно как дважды два.
В тот же день у Леонида появилось предчувствие, что все это закончится чем-то страшным. Страшным для кого? Этого он не знал. Но он гнал от себя все мрачные предчувствия, наслаждаясь лишь одной мыслью: Генрих Боровский принял его дружбу! В сравнении с этим все остальное казалось Розену пустяком, не заслуживающим внимания. А зря.
Глава пятая
Тамбовские волки
1. В гараже
- Вован, ты с ним особо не церемонься. Дай ему по почкам. Фашисты вон партизан раскалывали, и ничего. А этого баклана… - Рослый светловолосый парень с широким лицом пренебрежительно махнул рукой, затем нагнулся, вмял окурок в цементный пол гаража и, кивнув на привязанного к стулу окровавленного человека, назидательно повторил: - Бей по почкам, Вован. Пара ударов, и он нам все выложит.
Вован, худой лысый парень с бейсбольной битой в руках, к которому относились слова светловолосого, презрительно сплюнул на пол и возразил:
- Да бил я уже. Он только мычит, как чурка, и башкой трясет. Слышь, Парша, может, ты попробуешь? У меня уже руки болят.
Парша хотел что-то ответить, но вместо этого потянулся и смачно зевнул. Тут в разговор Парши и Вована вмешался третий участник экзекуции - невысокий упитанный парень с длинными черными волосами:
- Слышите, пацаны, а может, ему отрезать че-нибудь? Живо расколется.
Парша ухмыльнулся и покачал головой:
- Ага, попробуй отрежь. Ричард потом сам тебе че-нибудь отрежет.
Черноволосый толстяк, которого звали Петр Невлер, озадаченно почесал небритый подбородок и сказал с задумчивостью в голосе:
- Если этот фраер не расскажет нам, где прячет брюлики, то Ричард с нас так и так шкуру сдерет.
- Ну, шкуру не сдерет, а с гонораром нагреет, - заметил на это Парша. - Слышь, Петруня, давай-ка накатим еще по одной, а то меня уже мутит от этого мудака.
- Ты какого это мудака имеешь в виду? - подозрительно прищурился на него Вован, по-прежнему держащий в руках биту.
Парша снисходительно усмехнулся:
- Да не тебя, успокойся. Баклана этого упрямого, вот кого. Рассказал бы, где прячет деньги, давно бы уже в кабаке гонорары обмывали. И ведь живучий же, падла! Этак мы с ним еще сутки здесь проторчим.
- Ага. Если менты раньше не нагрянут, - сказал Невлер, разливая по стаканам водку. - Вован, тебе накапать?
- Не, я в завязке.
- "Менты", - недовольно передразнил Парша. - Вечно ты каркаешь. - Он взял свой стакан, посмотрел сквозь него на лампочку и поморщился: - Опять волос в стакан натряс.
Невлер осклабил желтоватые зубы:
- Да ладно тебе. Волосы - не мандавошки, пить не западло. Давай за успех!
Они чокнулись гранеными стаканами и выпили.
Парша вытер рот рукавом кожанки, посмотрел на окровавленного мужчину. Потом поставил стакан на стол, встал и подошел к Вовану.
- Вовчик, дай-ка мне биту.
- Не дам, - упрямо ответил Вован.
Парша перевел на него осоловелый взгляд:
- Почему?
- Да знаю я тебя. У тебя, как лишнего выпьешь, сразу башню сносит. Ты его сейчас замочишь, а мне потом перед Ричардом отвечать.
- Здравствуй, мама, новый год! Почему тебе-то?
- Потому что Ричард меня главным назначил, - сурово сдвинув брови, напомнил Вован.
Парша насмешливо прищурил левый глаз:
- Когда это?
Вован вновь сплюнул на пол и ответил полным амбиций голосом:
- Ты че, Парша, в натуре, в уши долбишься? Да когда уходил! Так и сказал: "Вова главный. За все отвечает". Вот хоть у Петруся спроси! - Вован повернулся к Невлеру: - Петрусь, скажи, в натуре, так и было?
Невлер кивнул:
- В натуре, так и было.
Некоторое время Парша молчал, обиженно и мрачно поглядывая на приятелей. Затем, видимо смирившись, махнул рукой и сказал:
- Ладно, не дашь биту - не надо. Я с ним и так побазарю.
Он повернулся к окровавленному мужчине, долго смотрел на него, явно что-то соображая, потом криво усмехнулся и, не спуская глаз с мужчины, спросил:
- Слышь, Вован, а баба его где?
Вован хмыкнул:
- Там же, где была. В багажнике. Где ей еще-то быть? Ты ж сам ее туда запихивал. - Он наморщил лоб и вздохнул: - Зря мы вообще ее сюда притащили. Теперь возни в два раза больше будет.
Парша посмотрел на него красными от выпитого, белесыми и неподвижными, как у манекена, глазами:
- Дурак ты, Вован, а не главный. Вот телка нам и поможет этого фраера расколоть.
- Как это? - не понял Вован.
- А так. Тащите сюда эту шалаву. А я пока с бакланом этим переговорю. Дам ему последнее слово перед казнью.
- Какой еще казнью? - вновь не понял Вован.
- Да это он образно говорит, - объяснил ему со своего места Петруня. - Типа последний раз спросит, а если тот опять молчать будет, за бабу его возьмется.
- А-а, - протянул Вован. - Ну, так и че, тогда пошли за бабой?
- Пошли, - согласился Петруня, но со стула не встал.
Парша подошел к окровавленному мужчине, протянул руку и, брезгливо морщась, снял с его глаз пропитанную кровью повязку.
Вован аж охнул от неожиданности:
- Парша, ты че, опух? Он же рожи наши увидит.
Феликс Паршин по прозвищу Парша свирепо усмехнулся:
- Ниче, пусть смотрит. Ему уже видеть-то нечем. Шары совсем заплыли.
Окровавленный мужчина заерзал на стуле и попытался приоткрыть заплывшие от вспухших багровых гематом глаза. Щелки его глаз тускло сверкнули, как два лезвия, но тут же погасли снова. Парша засмеялся:
- Че, падла, боишься смотреть? Правильно боишься. - Он повернулся к приятелям: - Э, вы че сидите, а? Давайте чешите за бабой, я сказал. Сейчас я вам покажу, как надо толстосумов потрошить. Сейчас он, падла, все мне выложит.
Вован и Невлер, пошатывая и зевая, двинулись к стоящей в глубине гаража машине. А Парша вновь повернулся к окровавленному мужчине.
- Слышь ты… как тебя там… Глузман! Ты че, оглох? Ну-ка живо говори, сколько раз в неделю жену пялишь?
Окровавленный мужчина молчал. Глаза он по-прежнему не открывал.