- Да нет. Ничего странного он, в общем-то, не делал. С людьми не общался, это да. А так?.. Вот только пил выше меры. Ну то есть выпить-то он всегда был не прочь, но на банкетах, в обществе, не позволял себе больше, чем стаканчик разбавленного виски. А тут глушил стакан за стаканом и совершенно не разбавлял. И еще - постоянно рыскал глазами по залу, словно искал кого-то.
- Риневича?
- Судя по всему, да. Потом появился Риневич. Он подошел к Боровскому, они перекинулись парой слов, затем раздались выстрелы. Риневич упал, а Боровский бросил пистолет на пол и пошел к выходу. Как вы знаете, его задержала наша охрана. Вот, собственно, и все.
- У вас есть предположения, за что он мог его убить?
Беглов покачал головой и задумчиво ответил:
- Нет… - Затем повторил уже более уверенным голосом: - Нет, никаких предположений. В бизнесе бывает разное, но времена откровенного отстрела конкурентов канули в прошлое. - Он сухо улыбнулся. - К тому же бизнесмены никогда не отстреливали друг друга лично.
- А они были конкурентами?
- Напротив, они были деловыми партнерами. Это-то и удивительно! Последние несколько месяцев они готовили слияние двух своих нефтяных компаний - "Юпитер" и "Дальнефть". Это должна была быть "сделка века", как окрестили ее в прессе. Уж у Боровского-то точно не было никаких резонов убивать своего партнера и ставить тем самым сделку под удар.
- Для него была очень важна эта сделка?
Беглов посмотрел на Турецкого, как на идиота.
- А вы как думаете? Генрих - бизнесмен до мозга костей. Помнится, когда-то, лет пять-шесть назад, он любил повторять: "Делового партнера найти легче, чем друга или жену. И ошибиться в деловом партнере страшнее, чем в жене. С женой можно развестись, а неправильный выбор делового партнера грозит банкротством и разорением". Да, примерно так он и говорил.
Турецкий ухмыльнулся и покачал головой:
- С этим можно поспорить. Иная жена может разорить мужа посильнее двадцати партнеров по бизнесу. Вероятно, в то время Боровский еще не был женат?
- Не помню, - пожал плечами Иван Сергеевич. - Вроде нет.
- Ну хорошо, - сказал Турецкий. - Значит, в плане делового партнерства у них все было в порядке. А как насчет личного общения?
- Да и с личным у них все было в порядке. Если мне не изменяет память, Генрих и Олег знакомы уже лет пятнадцать - двадцать. Они вместе служили в армии. Примерно в одно и то же время начинали бизнес. Помогали друг другу. - Беглов решительно качнул головой: - Нет. Врагами они никогда не были. Когда Риневич женился, Боровский был свидетелем у него на свадьбе. Потом, правда, Олег развелся, но это не важно.
- А сам Риневич?
- Что Риневич?
- Он был свидетелем на свадьбе у Боровского?
- М-м… Точно не помню. Генрих расписывался не в Москве, а на родине невесты. В Новосибирске, что ли… Нет, не помню. Спросите у его жены, она вам все расскажет. А я больше ничем не могу вам помочь. Для меня все происшедшее - полнейшая загадка. Тайна за семью печатями. Мне казалось, я хорошо знаю обоих, а вышло… - Он пожал плечами. - Как говорится, чужая душа - потемки.
- Увы, это так, - подтвердил Турецкий.
Тут дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел невысокий и безликий, как тень, молодой человек. Он подошел к Беглову, наклонился и что-то тихо сказал ему на ухо. Беглов кивнул и произнес, обращаясь к Турецкому:
- К сожалению, Александр Борисович, я вынужден закончить нашу беседу. Через полтора часа у меня встреча в Кремле, а я еще должен кое-что сделать. Я ведь не могу опоздать в Кремль, сами понимаете.
- Само собой, - кивнул Александр Борисович.
- Если у вас будет время, мы можем продолжить эту беседу завтра или послезавтра.
- Обязательно продолжим, - сказал Турецкий.
На этом аудиенция была окончена.
6. Королева красоты
Если и впрямь существуют на свете настоящие королевы красоты, то одна из них стояла сейчас перед Турецким. Длинные, чуть вьющиеся каштановые волосы, высокий, чистый лоб, огромные карие глаза, излучающие тепло и страсть, тонкий абрис лица и полные, чувственные губы - вот какой женщиной была Ляля Боровская.
Она взяла удостоверение Александра Борисовича, прочитала, сощурившись, как это обычно делают близорукие люди. И этот жест, это движение придавало ее лицу еще больше привлекательности. Так часто бывает с красивыми женщинами: любая гримаса - морщат ли они нос, поджимают ли брезгливо губы, щурятся ли - не уродует их лица (как это обычно бывает с некрасивыми женщинами), а, наоборот, заставляет взглянуть на их красоту по-новому, под другим углом зрения, что ли. Александр Борисович встречал таких женщин всего-то раз пять за свою долгую и насыщенную событиями жизнь.
- Значит, из прокуратуры, - произнесла Ляля глубоким и словно бы простуженным голосом. Затем подняла взгляд на Турецкого и, снова прищурившись, внимательно на него посмотрела. - Что ж, - сказала она со вздохом, - проходите.
Квартира олигарха выглядела совершенно заурядно. (Турецкий слышал, что у Боровских есть шикарный особняк на Николиной горе. По всей видимости, большую часть времени Боровские проводили именно там, а московская квартира была для них чем-то вроде временного жилища, походной палатки городского типа.)
- Скромно у вас здесь, - сказал Турецкий, усаживаясь в кресло и оглядывая гостиную.
Ляля пожала плечами:
- Вы так считаете? Может быть. Геня не любит роскоши. Он считает ее вульгарной.
- Роскошь роскоши рознь, - назидательно заметил Турецкий.
Ляля (она стояла, опершись плечом на стену и скрестив на груди тонкие руки) усмехнулась:
- Может быть. Между прочим, кресло, на котором вы сейчас сидите, принадлежало когда-то князю Голицыну.
- Вот как? - Турецкий едва не подскочил от неожиданности и лишь недюжинным усилием воли заставил себя остаться в кресле, которое вдруг показалось ему хрупким и невесомым.
- Вам уютно? - заботливо осведомилась Ляля.
- Да, - кивнул Турецкий, - вполне. Правда, теперь у меня такое ощущение, будто я сижу на китайской вазе.
Ляля засмеялась:
- О, не беспокойтесь, пожалуйста. Это кресло гораздо крепче нынешнего заводского новодела. Оно еще нас с вами переживет!
- Не знаю, как для кресла, а для нас с вами это звучит не слишком оптимистично, - проворчал Турецкий.
- Скажите… вас, кажется, Александр Борисович зовут?
- Да.
- Меня можете звать просто Ляля, меня все так зовут. - Она прошла к дивану и присела на краешек. Потом посмотрела на Турецкого своими огромными золотисто-карими глазами и продолжила: - Александр Борисович, вы ведь ведете дело Генриха?
- Да.
Ляля кивнула и повторила за Турецким:
- Да. И это хорошо. Потому что вы хороший человек, а это главное.
- С чего вы взяли, что я хороший?
Она улыбнулась:
- А я это вижу. У меня талант - я сразу вижу человека. Первое впечатление меня никогда не обманывает.
Турецкий нахмурился и сказал:
- Главное для следователя - профессионализм, а не душевные качества.
Но Ляля отрицательно покачала головой:
- Нет. В деле моего мужа это не главное. Я знаю… вы знаете… Господи, да все уже знают, что в нашей стране началась травля богатых людей. Какой-то дурак прозвал их олигархами, и это слово прицепилось. - Ляля задумчиво нахмурилась и нервно покусала губу. - Понимаете, Александр Борисович, - с усилием продолжила она, - для меня Геня не олигарх. Он - мой любимый мужчина. И пожалуй, самый лучший из всех людей, каких я когда-нибудь встречала. Но ведь это никого не интересует. Никого не интересует, сколько хорошего делает человек для своей страны. Для наших людей важно лишь то, что Геня богат. А значит, по определению, мерзавец и гад. - Ляля прищурилась. - Вы понимаете, о чем я говорю?
- Понимаю, - ответил Турецкий.
Глаза Ляли засияли.
- Поэтому я и говорю, что для Генриха… для нас с Генрихом сейчас самое важное, чтобы следствие вел хороший человек. Чтобы он относился к Генриху без предубеждения, как к простому человеку. Чтобы не старался изо всех сил посадить Геню в тюрьму. И не думал постоянно о том, что Геня - олигарх. Понимаете?
- Вполне, - кивнул Турецкий.
Ляля облегченно улыбнулась:
- Я вижу, что понимаете. Я отвечу на все ваши вопросы честно, потому что знаю, что только этим могу помочь Генриху.
- Удивительно правильный подход, - одобрил Турецкий. - Тогда я, пожалуй, нач…
- Кофе хотите? - неожиданно спросила Ляля.
- Кофе? М-м… Да, пожалуй, нет. Спасибо.
- Спиртное вам не предлагаю, потому что вы на работе, - сказала Ляля. - Но себе, с вашего разрешения, немного налью. - Ее ресницы дрогнули. - Вы ведь не возражаете?
- Да нет, - пожал плечами Турецкий.
- Вот и хорошо.
Ляля встала с дивана, прошла к бару, достала оттуда стакан и бутылку джина. Наполнила стакан наполовину и вернулась на диван со стаканом в руке. Заметив удивление и неудовольствие на лице Турецкого, она слегка покраснела и сказала извиняющимся голосом:
- Это помогает мне держаться. В последние дни я чувствую себя довольно скверно.
Турецкий вновь пожал плечами:
- Да ради бога, пейте. Вы же у себя дома.
- Спасибо, - сказала Ляля, подняла стакан и сделала большой глоток.
На щеках женщины появился румянец, губы покраснели, а карие, лучистые глаза засияли еще ярче. Она улыбнулась и сказала:
- Ну вот, мне и стало лучше. Теперь я готова говорить о Генрихе.
Ляля подняла руку и изящным движением откинула со лба густые рыжеватые волосы. Турецкий невольно залюбовался ею, она перехватила его взгляд и улыбнулась. Александр Борисович конфузливо покраснел.
- Ляля, - заговорил он, - а вы давно женаты?
- Восемь лет.
- Я слышал, что Риневич был свидетелем у вас на свадьбе?
Она кивнула:
- Да, это так.
- Он… дружил с вашим мужем?
Ляля отпила джина, вздохнула и ответила:
- Мне всегда казалось, что да. Они ведь знакомы с юности. Вместе служили в армии.
- Об этом я тоже слышал, - сказал Турецкий. - Скажите, а в последнее время они не ссорились?
Ляля задумчиво покачала головой:
- Я не замечала.
- Ну, может, он стал реже приходить к вам в гости?
- В гости? - Ляля едва заметно усмехнулась. - О нет, Риневич никогда не приходил к нам в гости. Я его вообще плохо знала. За все эти восемь лет мы встречались раз пять-шесть.
- Гм… Странная получается дружба. Значит, они встречались на стороне? То есть, я хотел сказать, они…
- Я поняла, - сказала Ляля. - Да, они встречались на стороне. Но это не потому, что я была против их дружбы. Просто у них так повелось. Ну, знаете ведь, как это бывает - мужская компания и все такое прочее. Олег Александрович был как раз приверженцем мужской компании. Он вообще относился к женщинам довольно прохладно. В том смысле, что расценивал их исключительно как объект вожделения. Ни на что другое они, на его взгляд, не годились.
- Курица не птица, женщина не человек?
Ляля кивнула:
- Именно. Он всегда говорил о женщинах с налетом этакого гусарского цинизма. Как в пошлых анекдотах. Мне это конечно же не нравилось. И Геня видел, что мне это не нравится, поэтому не приглашал к нам Риневича. Меня это устраивало, Риневича, по-видимому, тоже.
- Ясно. Ляля, а вы не можете предположить, какая кошка между ними пробежала? Что послужило причиной их размолвки?
- Понятия не имею. Муж знал, как я отношусь к Риневичу, поэтому никогда мне о нем не рассказывал. Даже имя его в разговорах старался не упоминать.
- Звучит таинственно, - заметил Турецкий. - Как в готическом романе. Там тоже жильцы старинного замка стараются не упоминать имя злого духа, заточенного в стенах.
Ляля отпила джина и подняла брови:
- Почему?
- Опасаются, что, услышав свое имя, он проснется и выйдет наружу. И тогда сбудется старинное проклятие и всех обитателей замка настигнет страшная гибель.
Ляля слегка поежилась.
- Какие ужасы вы рассказываете. Не думаю, чтобы здесь было то же самое. Да и на злого духа Риневич не похож.
- А как насчет старинного проклятия? - пошутил Александр Борисович.
Ляля отпила из стакана, затем пристально посмотрела на Турецкого и неожиданно холодно произнесла:
- Об этом я ничего не знаю.
Турецкого неприятно поразила перемена ее тона. Да и в глазах Ляли в тот момент, когда она произносила эти слова, промелькнуло что-то жесткое, холодное и острое, как осколок льда.
"Похоже, здесь и впрямь кроется какая-то тайна", - пришло на ум Александру Борисовичу. Но мгновение спустя глаза Ляли вновь залучились теплым, золотистым светом, и появившиеся было подозрения Турецкого развеялись, как холодный туман под лучами горячего солнца.
Немного помедлив, Турецкий спросил:
- Генрих Игоревич и про слияние нефтяных компаний вам ничего не говорил?
Ляля нахмурилась:
- Ну почему же… Геня не мог об этом не говорить, ведь это была самая крупная его сделка. Это вообще была самая крупная сделка в нашей стране. Но вы знаете, Александр Борисович, я никогда особо не вникала в дела Гени. Даже об этой сделке я больше слышала по телевизору, чем от него самого.
- Он был рад?
- Чему? Сделке?
- Угу.
Ляля кивнула:
- По-моему, да. Это вроде бы было выгодно. И выгодно не только для Генриха, но и для Риневича. Генрих как-то сказал, что это будет самый грандиозный проект с тех пор, как в России открыли первое месторождение нефти. А мой муж никогда не бросает слова на ветер и никогда ничего не говорит ради красного словца. - Ляля чуть наклонилась вперед и спросила хриплым голосом: - Александр Борисович, вы скоро увидитесь с Генрихом?
- Может быть.
Ляля грустно улыбнулась:
- Он не хочет со мной встречаться. Думает, я сильно расстроюсь, когда увижу его в этой… клетке. Передайте ему, пожалуйста, что я его люблю и жду.
- Обязательно передам, - пообещал Турецкий.
Он встал с кресла. Ляля залпом допила джин и поднялась вслед за ним. Прощаясь, Турецкий всучил Боровской свою визитку и сказал:
- Если Генрих Игоревич все-таки захочет с вами встретиться, убедите его, что лучшее в его положении - рассказать всю правду. Другого выхода нет. Кстати, номер вашего домашнего телефона я знаю. А номер своего мобильника вы мне не сообщите? На всякий случай.
- Пожалуйста, - пожала плечами Ляля. - Запоминайте, он легкий. Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры - год рождения Генриха. Четыре другие - дата начала Второй мировой войны.
Ляля продиктовала номер - он и впрямь оказался несложным.
Покидая квартиру, Турецкий сказал:
- Если что - звоните.
Ляля молча кивнула. На том они и распрощались.
7. "Важняк" Гафуров
Пообедать Александр Борисович решил в армянском кафе. Здесь подавали удивительно вкусный шашлык и не заставляли клиентов ждать дольше положенного.
Турецкий уже вонзил зубы в мягкий, сочный кусок мяса, когда за его столик подсел невысокий чернявый мужчина с желтым, вытянутым к середине лицом, придающим ему сходство с грызуном. Это был следователь Генпрокуратуры Эдуард Гафуров.
- Александр Борисович, наше вам с кисточкой! - поприветствовал Гафуров Турецкого, улыбаясь ему во все тридцать два зуба, один из которых был золотым.
- А, привет, - ответил Турецкий, без особого, впрочем, энтузиазма. - Наконец-то ты объявился. Два дня тебя ищу.
Гафуров, продолжая ухмыляться, кивнул:
- Сам ведь знаешь - срочное дело в Питере. Как шашлычок? Не пережарен?
- В самый раз, - ответил Турецкий.
Гафуров повернулся, облокотившись локтем на спинку стула, поискал глазами официанта и, заметив, подал ему знак рукой. Затем снова повернулся к Турецкому:
- Слышал, ты занимаешься Боровским. Как он, не бузит?
- В каком смысле? - сухо спросил Турецкий.
Гафуров пожал плечами:
- Ну знаешь ведь этих олигархов. Чуть что - сразу вопят: "Помогите, обижают, свободу душат!"
- Нет, Боровский не вопит.
К столику подошел официант, принял заказ и удалился. Гафуров положил руки на стол, сложил их замочком и с улыбкой (которую, должно быть, сам он считал обаятельной) спросил:
- Ну так о чем ты хотел меня расспросить?
- Ты уже месяц ведешь дело Боровского, - сказал Александр Борисович, отодвигая блюдо с недоеденным шашлыком (аппетит при виде желтой физиономии Гафурова у него пропал напрочь). - Я ознакомился с материалами, но мне хотелось бы узнать твое личное впечатление. Ну и мнение, конечно.
Гафуров деловито кивнул, затем сделал задумчивое лицо и заговорил таким голосом, каким обычно говорят следователи в телесериалах:
- Ну что я могу тебе сказать, Александр Борисович… Прохвост он, конечно, порядочный. Так сказать, вор в глобальном, вселенском, масштабе. Обворовал в свое время нашу страну на миллиарды долларов да еще имел наглость не платить по счетам. Да он на одних неуплаченных налогах имеет в год столько, сколько какое-нибудь Малибу на всем своем гребаном туризме. Представляешь, о каких суммах идет речь!
Глядя на темные, выпученные, как у рыбы, глаза Гафурова, на его шевелящийся, сухой, вытянутый вперед рот, Турецкий начал злиться.
- Эдуард Маратович, - нетерпеливо перебил он, - ты меня прости, но это все дежурные фразы. Прибереги их для журналистов. Я хочу знать одно: ты лично уверен, что Боровский вор? Или у тебя есть какие-то догадки насчет того, что его дело могло быть… - тут Александр Борисович поморщился, словно у него внезапно заболел зуб, - …черт, как бы это помягче сказать…
- Скажи как есть, - с улыбкой посоветовал Гафуров.
- Сфабриковано, - закончил фразу Турецкий.
Лицо Гафурова исказилось: глаза вылезли из орбит еще на пару миллиметров, сухой рот раскрылся. Он покачал головой и сказал:
- Ну ты даешь, Турецкий. Откуда у тебя такие мысли? Нет, это-то я как раз понимаю. Ты слишком веришь нашей прессе и всяким там нечистым на руку политикам. Но почему ты решил, что…
Подошедший к столику официант поставил перед Гафуровым блюдо с шашлыком и бокал красного сухого вина. Спросил, не надо ли еще чего, получил отрицательный ответ и удалился. Все это время Турецкий сидел молча, сверля глазами желтое лицо Гафурова.
Едва официант ушел, как Гафуров с волчьей жадностью набросился на свой шашлык. Горячий жир полился по его подбородку.
- Обожаю шашлык… - проговорил Гафуров с набитым ртом. - Наверно, это у меня в крови… Ведь мои предки были пастухами… Они, наверно, кроме жареного мяса вообще ничего не…
Но Турецкий не дал ему договорить.
- Эдуард Маратович, я задал вопрос, - сухо напомнил он жующему Гафурову.
Тот кивнул, отложил шашлык, вытер рот салфеткой и вновь воззрился на Александра Борисовича своими выпученными глазами-бусинами.
- Я помню про твой вопрос. Но мне показалось, что я уже на него ответил. Или нет?