Еще не опустившись на камни, Таштемир понял - ударить противника он не сможет. На него в упор, широко раскрыв глаза, изумленно вздернув белесые брови, заросший рыжей щетиной, смотрел Коля Иволгин, его командир отделения там, в Афганистане.
Иволгин… Как он оказался среди этих подонков?!…Третий час взвод разведки двигался по следу группы арбоба Максуда. Душманы уходили по гребню бурого изрезанного трещинами кряжа. Внезапно тропу, вившуюся между скал, преградил огромный провал. Поперек него лежали переброшенные на противоположную сторону узкие мостки. Несколько тополиных жердей, в кои-то времена принесенные из долины, лежали рядком, связанные ветхими джутовыми веревками. Концы жердей покоились в углублениях, которые чья-то терпеливая рука выдолбила в камне. Сверху дерево придавили тяжелыми плоскими плитами.
Сержант Иволгин подошел к обрыву и остановился, с тревогой оглядывая хлипкое сооружение. Он не любил высоты. Из бездны дышало сырой прохладой.
Камни, скатывавшиеся со скал, летели вниз, ничего не задевая, а из пропасти не доносилось ни звука падения, ни всплеска.
Иволгин измерил на глаз расстояние, которое предстояло преодолеть, расставил руки в стороны и шагнул на перекладину. И сразу рванул гулкий взрыв!
Мина оказалась заложенной под жердями на противоположной стороне провала. Легкого нажима оказалось достаточно, чтобы она сработала.
Жерди вздыбились, ломаясь и треща, стали рушиться в бездну. Тугая волна ударила в уши, с силой толкнула в грудь, выбила из-под ног опору. Иволгин покачнулся, теряя равновесие, и выронил автомат.
Хотел поднять оружие, но каменная крошка предательски поползла под ногами. Рухнув на бок, покатился к обрыву. Лишь на самом краю сумел ухватиться за корни свисавшего над бездной куста арчи. Автомат, влекомый осыпью, медленно прополз мимо Иволгина и исчез в провале.
- Коля! - закричал Таштемир. - Держись!
И в тот же миг застучал душманский автомат. Пули с хрустом крошили плитняк на склоне кряжа. Таштемир упал, прижался к камням.
Все могло окончиться для них печально, если бы не опыт разведчиков. Еще не прозвучало команды, а взвод, раскинувшись цепью, плеснул ответным огнем по позиции "духов". Скала, за которой они засели, оказалась значительно ниже той, которую занимал взвод, и свинец плотно прижал боевиков к камням, не давая им возможности ни поднять головы, ни отступить.
Надежно прикрытый товарищами, Таштемир подкатился к самому краю провала и дотянулся до Иволгина. Захватить его руку не удалось. Тогда он быстро снял ремень и спустил вниз. Сказал спокойно, словно речь шла о пустяке:
- Держись, Коля! Крепче!
Однако вытащить друга оказалось не так просто.
Лишь когда на помощь к Таштемиру подполз ефрейтор Чуфаров, обладавший силой бульдозера, они выволокли Иволгина на базальтовую твердь…
- Таш, это ты?! - знакомый голос звучал глухо, неуверенно. - Как ты здесь оказался?
Ствол автомата, только что направленный в грудь, опустился к земле.
- Я, Коля, я, - ответил Таштемир. - Куда интересней узнать, как здесь оказался ты?
- Выходит, - сказал Иволгин, прозревая, - это тебя мы пасем? Так?
- Выходит, - согласился Таштемир и, обхватив старого приятеля за плечи, сжал дружески и коснулся щекой его колючей щетины. - Сколько вас?
- Трое… - Иволгин выругался. - Вот как жизнь нас развела. Я тебе стал душманом, ты - мне…
Таштемир осторожно выглянул из-за скалы и внимательно оглядел склон. Преследователи, потерявшие его из виду, прочесывали каменные лабиринты "лунного плато". Они, видимо, считали, что "дичь" спряталась где-то внизу.
- Что с тобой? - спросил Таштемир, заметив, что Иволгин, морщась, гладит ногу.
- Пустяк, - ответил тот, кусая губу. - Побаливает. Старая рана. А что ты натворил, Таш, если нас наняли подвести тебя под цифру двести?
Цифра двести или "двухсотый груз" - так именовали гробы, отправлявшиеся в Союз с афганского фронта.
- Эх, Коля! - сказал Таштемир с горечью. - Был я дураком и остался им. Вот бросил перчатку нашей доморощенной мафии…
- "Бадаму"? - спросил Иволгин. - Так я и подумал.
Таштемир снова глянул вниз. Две унылые фигуры, как потерявшие след собаки, то скрываясь за скалами, то появляясь вновь, бродили по плато.
- Ты молодец, Таш, - неожиданно сказал Иволгин. - Ты чист. Поверь, я завидую.
- Брось, Коля. Было б чему!
- Таш, я с тобой. Давай уходить отсюда. По дороге поговорим.
- Тебе-то к чему? Я уйду один. В крайнем случае, ты меня не видел. И все.
- Кончай выступать, - в голосе Иволгина прозвучала мрачная решимость. - Ты так говоришь, потому что не знаешь, в каком дерьме я сижу. И называется оно кооператив "Гмерти". Пошли!
Иволгин поправил автомат и шагнул на тропу.
- Что значит "Гмерти"? - спросил Таштемир, догоняя его.
- Организовал один грузин. Был, как и многие, в Афгане. Железный мужик. Как делать деньги, для него все равно, лишь бы делать побольше. Он создал группу телохранителей для деловых людей…
- Ты не ответил, что такое "Гмерти".
- Это какой-то грузинский бог. По легенде, у него были свои волки. Он их посылал на землю, чтобы охранять угодных и карать неугодных людей. Вот мы и есть эти волки. Охраняем алчных, бессовестных рвачей и хапуг. А нас, лихих и смелых, взнуздали в сбрую из сторублевок и заставляют рвать на куски тех, кому не нравятся наши хозяева. Едут к нам разные господа Темиркановы и Вашуковы получать куш, который сорвали через подставных лиц на валютных операциях, а рядом с ними - Коля Иволгин с кейсом. В кейсе, как положено, - автомат "Скорпион". На моей шкуре клейма пока нет, а на совести уже выжжено: "Осторожно! Злой волк бога Гмерти!" Они шли среди скал, то и дело оглядываясь. В глубоком, растопившемся от зноя небе, распластав крылья, кружил, выглядывая добычу, орел, могучий хозяин вершин.
- Теперь вот на тебя натравили, Таш…
- Как, говоришь, зовут вашего грузина?
- Мамардадзе. Мераб.
- Ты сказал, он афганец?
- Какая разница? Я тоже афганец, и что? Стал вот наемником. Ты знаешь, сколько каждому из нас за твою голову отвалить обещано?
- Сколько? - Таштемиру стало любопытно, намного ли выросло вознаграждение с тех пор, как он ушел из Койдалы.
- По десять кусков на рыло. И я не уверен в том, что Мамардадзе выложил все, что выторговал. Он у нас бизнесмен и привык класть в карман большой навар.
- Разве ты не мог отказаться, Коля?
- Не мог, Таш! Что ты обо мне знаешь?
Тропу пересекал невысокий скальный выступ, похожий на развалины каменного забора. Таштемир оперся о его гребень и легко перемахнул препятствие.
Иволгин последовал за ним, но это получилось у него неуклюже, и он тяжело упал, едва перевалившись через преграду.
- Ты что, - спросил удивленно Таштемир. - Зацепился?
- Хуже, Таш. Это конец.
Таштемир присел на корточки, удивленно глядя на товарища. Тот устало прикрыл глаза. Из-под сомкнутых век на загорелую пыльную щеку скатилась слеза.
- Мне труба, Таш. Я на пороге смерти. Жаль, но факт. Мое ранение в Афгане обернулось остеомиелитом. Чуть что, ты видишь, ломаются кости. Сейчас, - он осторожно погладил ногу, - скорее всего, лопнула шейка бедра. А я дурак, вместо того чтобы пожалобнее ныть и лечиться, всегда был патриотом. Когда рванул Чернобыль, оказался там в числе первых. В момент заработал лейкоз. Вот и догораю, дурак деланный…
- Так какого ж ты… - сорвался Таштемир. - Тебе лечиться надо, а ты подался в банду!…
- Кому я нужен, Таш? Я и работы себе найти не мог. Куда ни сунусь - вопрос: "Афганец? Знаем вас. Вы за справедливость права качать любите. Нам таких не надо".
Таштемир в очередной раз приподнялся для наблюдения. Взглянул и тут же присел, прижавшись к камню: "загонщики" приближались к перевалу. Повернулся к Иволгину:
- Вот что, Коля, ты уж дождись своих, а я пошел. Ты оставайся. Сам понимаешь, у меня дело…
Таштемир поднял автомат, упавший на камни, закинул за плечо.
- Нет уж, Таш, - сказал Иволгин твердо. - Я с тобой. Автомат оставь. Сам иди, я прикрою.
- Зачем тебе лезть в мое дело? Скажешь - я тебя оглоушил. Пусть сами ловят…
- Значит, не веришь? И все равно, иди. Я их здесь придержу.
Иволгин тяжело перекатился на бок, достал из кармана гранату. Положил рядом с собой. Потом вынул плотный пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, протянул Таштемиру.
- Здесь деньги и адрес матери. Отошли. А теперь иди. Мне догорать в богадельне противно. Я здесь на солнышке постою за то, что предал. Поднесу сволочи свой сюрприз.
Они обнялись на прощание.
- Я сделаю все, Таш. Держись…
Таштемир был на середине перевала, когда снизу из ущелья долетел клепальный стук автоматов. Он остановился и замер. Тугой комок подкатился к горлу, и тогда Таштемир упал на колени и заплакал по-детски безысходно, в голос. Потом резко встал, мазнул рукавом по лицу и, еще раз взглянув вниз, быстро зашагал по склону к Каптаркале.
Первую очередь Иволгин пустил поверху. Он постарался предупредить тех, с кем подрядился на черное дело, и: остановить их на рубеже огня. Он считал, что автомат на горной тропе достаточно сильный аргумент в такого рода делах и может охладить пыл Мамардадзе. Но тот аргумента не принял.
- Иргашев, сдавайся! - прокричал волк Гмерти, сложив руки рупором.
"Эв-ай-сь!" - прогремело эхо, отразившись от скал, и тут же его оборвало многоточие автоматной очереди, которую пустил вверх Романадзе. Иволгин ответил короткой строчкой. Он все еще не целился, хотя уже и не стрелял вверх.
- Сволочь! - разозлился Мамардадзе. - Обходим его, Гиви. Пора это дело кончать.
Обойдя тропу по головоломной круче, Мамардадзе вышел к позиции Иволгина с тыла. Тот успел повернуться и ударил в упор по ногам.
- Зараза! Русский пес! - заорал Мераб и высадил весь магазин в Иволгина. - Собака. Сколько же тебе этот гад заплатил, чтобы перекупить?!
Раненая нога его подогнулась, и он рухнул на колени, завыв по-волчьи от боли. Автомат, выпущенный из рук, отлетел в сторону и, звеня, покатился по камням.
Подбежал Романадзе. Бросил взгляд на окровавленное тело Иволгина, присел возле шефа.
- Мераб, что с тобой?
Мамардадзе приоткрыл глаза, глубоко вздохнул и еле слышно проговорил:
- Пить… Дай попить, бичо…
- Ты меня узнаешь?
- Да, Гиви. Дай флягу…
- Что с тобой?
- Нога… Пес поганый! Я его с рук кормил, а он изменил.
- Э, генацвали, побереги силы. Не волнуйся.
Романадзе нагнулся и осмотрел ранение. Было хорошо видно, что три или даже четыре пули, кучно ударившись в бедро, раздробили кость, превратив ногу в кровавое месиво, из которого торчали белые острые осколки.
- Пей, - сказал Романдзе и протянул Мерабу флягу.
Тот жадно схватил губами горлышко и, захлебываясь, стал пить. Наглотавшись теплой воды, откинул голову и закрыл глаза. Попросил негромко:
- Перевяжи…
- Сейчас, - сказал Романадзе.
Спустившись к убитому Иволгину, Романадзе поднял его автомат. Осмотрел, отщелкнул рожок магазина. Тот был пуст. Вставив на его место новый, Романадзе сделал несколько шагов в сторону, прицелился в Мамардадзе и придавил спусковой крючок пальцем. Прогремела длинная, тягучая очередь. Тело Мераба несколько раз вздрогнуло, потрясаемое ударами пуль. Затем Романадзе снова поменял рожки и положил автомат Иволгина возле его откинутой руки. Подошел к Мерабу, перевернул тяжелое тело на живот и стащил с его плеч вещевой мешок. Все так же, не торопясь, развязал, сунул руку внутрь, пошарил там и вынул черный кожаный футлярчик с ключами от конторы и сейфа. Сунул добычу в карман, а вещмешок отшвырнул в сторону. Минуту-другую убийца стоял над телом Мамардадзе, словно прощаясь. Наконец, закинув автомат на плечо, спокойно двинулся в сторону долины, откуда они пришли втроем.
17
Таштемир пришел в Каптаркалу - маленький горный кишлак, в котором родился его отец, - во второй половине дня. Пройдя закоулками, известными с детства, очутился возле дома младшего дяди - Рахимжона.
Старый солдат, на чьем теле рубцов и шрамов было больше, чем медалей на пиджаке, жил одиноко. Увидев племянника, старик всплеснул руками и закачал головой. В голосе его смешались и радость и горечь.
- Бисмилля рахмани рахим! Во имя аллаха милостивого и милосердного, творца всего сущего, покровителя великих пророков! Слухи о твоих делах, сынок, опередили твое появление. Никто здесь уже и не знает, кто ты - великий разбойник или герой, решивший щитом славы прикрыть народ, осыпаемый стрелами бедствий. Люди говорят и думают всякое.
- Мне трудно ответить вам, дядя, - сказал Таштемир, обнимая старика. - Назвать себя щитом народа - значит, незаслуженно возвеличить себя. Каждый должен носить одежду, которая ему по плечу. Гору горя не одолеет самый могучий палван, хотя в силах народа разнести ее по камушку. Я лишь один из тех, кто взял в руки свой камень, и пытаюсь отнести его подальше. Мне не по душе, если чаша людской печали вдруг наполнится новыми слезами несправедливости.
- Ты хорошо сказал, сынок. Я всегда знал, что слухи бывают только грязными. Чиста одна истина. - И уже другим, ласковым голосом старик предложил: - Проходи в дом, сынок. Я тебя покормлю.
Таштемир ополоснул руки. Дядя тем временем принес тарелку с вареным рисом. Таштемир взглянул на нее и улыбнулся.
- Вы не обижайтесь, дядя, но, если вы думаете, будто мне хватит этой порции, я сочту, что жители Каптаркалы потеряли веру в богатырские силы родного народа.
Старик засмеялся, и лучики морщин из уголков глаз разбежались по щекам.
- Таштемир, я узнаю по аппетиту сына своего старшего брата. Для него в молодые годы опустошить казанчик с пловом было делом простым, словно речь шла о пиалушке чая. Только, сынок, времена были иными. Теперь у меня в хозяйстве самый большой баран - белый петух.
- Это прекрасно, дядя! Надеюсь, в твоей кладовой есть яйца? Десять! - сказал Таштемир. - Нет, двенадцать. Сразу. И три лепешки.
- Сохрани аллах твой аппетит, - удивленно проговорил старик. - Мне доставляет немалое удовольствие видеть, когда ест настоящий мужчина.
- Большое дело требует много пищи, - сказал Таштемир и отломил от свежей, пышной лепешки большой кусок. - Я приступлю, не ожидая яиц.
Через десять минут Рахимжон торжественно внес в комнату огромную сковороду, на которой, шипя и потрескивая, дышала жаром яичница из дюжины ярко-желтых глазков. Мигом прикончив ее и очистив сковороду до сухости ломтем лепешки, Таштемир, тяжело отдуваясь, отвалился на подушки.
- Спасибо, дядя. Теперь мне бы поспать минут шестьсот.
- Спи, родной. У меня для тебя всегда есть место.
- Еще раз спасибо, дядя. Но шестьсот минут мне не отпущено. Три часа - самое большое. И вы меня разбудите минута в минуту.
- Хоп! Разбужу. И ты опять исчезнешь?
- Конечно, дядя.
- И когда вернешься?
- Убийственный вопрос. Как только вы увидите меня снова, то, значит, я уже вернулся.
- Если кто-то будет о тебе спрашивать?…
- Меня у вас нет и не было, дядя.
- Все понял, сынок. Ложись и набирайся сил.
Вечером из Каптаркалы в Бешарык Таштемира отвез на собственном "Москвиче" двоюродный брат Юсуф. Высадил в тенистой аллее неподалеку от центра и без задержки умчался назад.
Дойдя до первой телефонной будки, Таштемир снял трубку и набрал номер. Ответила женщина.
- Амана Рахимбаевича по срочному делу, - попросил Таштемир, изменив голос.
- Его нет дома. Он будет позже.
- Когда примерно?
- Часов в десять. Может, чуть позже.
- Рахмат, - поблагодарил Таштемир и повесил трубку.
Он направился к дому, где жил директор ликероводочного завода. Под тенистыми деревьями во дворе нашел пустую скамейку. Сел, вытянув ноги. Посмотрел на часы и стал ждать. Время тянулось медленно, но он был терпелив.
В десять десять во двор въехал новенький красный "Жигуль". Погасли фары. Хлопнула дверца.
- Аман [Аман (тюрк.) - спокойствие. Употребляется как имя и приветствие вместо традиционного ассалом алейкум.], - сказал Таштемир, выходя из тени.
- Аман, - ответил Рахимбаев автоматически и только тут узнал Иргашева и потерял дар речи.
- В машину! - приказал Таштемир и с силой ткнул директора в жирный бок стволом пистолета. - Открывай и садись!
У толстяка дрожали руки, и он долго возился у дверцы, не попадая ключом в прорезь замка. Наконец дверца распахнулась.
Сев за руль, Таштемир вывел машину на проспект и, миновав его, выехал на Акжарское шоссе.
- Куда ты меня везешь? - спросил Рахимбаев с тревогой.
- Привык все знать? - в голосе Таштемира звучала издевка.
- Нет, просто так, - испуганно проговорил пленник.
- Допросить тебя надо, уважаемый. Заедем в тихий уголок, и ты мне "се, что знаешь, по порядку расскажешь.
- Почему я, Иргашев? Что я знаю? - голос Рахимбаева задрожал.
- Ты человек очень осведомленный, Аман. Поделишься, введешь меня в курс дел. Я ведь блуждаю во тьме.
Директор сгреб ладонью пот с широкой физиономии и жалобно всхлипнул.
- Я ничего не знаю, Иргашев. Я человек маленький. Шестерке.
- Разве не тебя друзья называют Илон - Змея? Это почетное имя. Верно?
- Какая же я Змея? Ты же сам знаешь…
- Не крути, Илон. Можешь предъявлять свои претензии к Эмиру. Это ведь он назвал тебя Илоном, когда ты с Султанбаевым лопал плов на айване. И ты, насколько я знаю, не подавился, не возмутился. Ты только ржал от удовольствия. Разве не так?
Директор икнул и провел ладонью по мокрому лбу.
Страх выжимал из него плату, и машина заполнилась острым запахом пота.
- Теперь скажи, Илон, что стало с Касумом Пчаком?
- Ты же сам… у6ил его.
- Поразительная осведомленность! А где его шайка?
- Их всех убили…
- Я и тебя могу шлепнуть, Илон. У меня уже опыт есть, ты знаешь.
- Знаю, - отозвался Рахимбаев, стуча зубами. - Но за что?
- Вот об этом и поговорим, чтобы я знал о твоих подвигах. Первым делом доложи, сколько вы на меня повесили трупов? О Бакалове я знаю. Калмыков тоже на мне? Так… А Шамшир?
- И он на тебе.
- А на кого вы повесили шайку Касума?
- На "Гмерти". Они столкнулись и перебили друг друга.
- Илон, я знал, что вы промышляете приписками, но не представлял, что в таком масштабе. Значит, и Гордаша, своего дружка по тайному промыслу порошком, тоже на волков списал?
- Какой он мне дружок? Гордаш - дрянь! Мелкий жучок. Вредный для нормального общества. Таких надо давить без всякой жалости.
Толстяк внезапно вдохновился, его глаза загорелись злобой. Жирные губы то и дело брезгливо выпячивались.
- Такие, как он, способны испоганить любое дело.
- Что ты называешь добрым делом?
- Я? - удивился директор. - Почему я? Доброе дело - это хорошее дело, и что оно значит - понимают все. Ты сколько получаешь? Двести сорок? Ладно-ладно, не кипятись… Пятьдесят больше, пятьдесят меньше - шелуха. Доброе дело дает в месяц двести - триста тысяч чистыми. Вот что это такое!
- Тебе дает? - спросил Таштемир.
- Конечно. Не буду же я считать, сколько имеет Эмир.
- Что-то ты стал смело рассуждать, - удивился Таштемир.
Рахимбаев пожал плечами.